Депресняк. Ольга Ланская

После гибели моих ребят – сына и мужа, верить в которую приходится, не примириться, нет! – но поверить, воткнувшись вдруг в пошлую пустоту, вместо надлежащего внимания,чего никогда не было прежде, во времена их земного бытия рядом, и  что до сих пор изумляет, как отсутствие за спиной охранной моей страны,
хранившей каждого из нас в своих ладонях от рождения до смерти и ставшей – физически – пустотой, – так вот, после их гибели, произошедшей для меня в один страшный памятный день, когда какие-то люди бродили вокруг нас в поисках не знаю чего, бесконечно дребезжали телефоны, искавшие кого-то, или чего-то, в то время,
как мы трое были уже изолированы в душном черном непроницаемом полиэтиленовом мешке реанимации Мариинской больницы, откуда, дав молча задохнуться, нас выбросят домирать в больничный морг, – так вот, после этого дня я всегда включаю на ночь
какой-нибудь болтливый радиоприемник, видимо, защищая бунтующий мозг свой
от ненужных снов.

И – что странно! – просыпаюсь всегда на том слове, на котором заснула.
Видимо, всю ночь радиовещатели крутят магнитофоны.

 Каждую ночь.
 Пять лет.
 Меняются голоса.
 В них всё больше наглой самоуверенности и всё меньше знания. Что ж, так им, видимо, проще.

Они никогда не увидят того, что видели мы.
И никогда не узнают.
 
Никогда, видимо, не войдёт в их кровь и плоть, в их дыхание – что значит поступать по-русски, то есть, по-человечески! А нам объясняли это с самого рождения. Если ты оступился, взрослые коротко объясняли: это не-по-русски! Значит, не по-людски, по скотски... Стыдно.

Эти, сегодняшние, взрослели, сидя на памперсах и захлебывались в горячих спорах не о том, что стыдно, а о том, чей папа круче.
 
Это определялось узором на памперсах.

А потом им сообщили, что пора.
 
И они поднялись с горшков – уже сутки, как их приучали к новым опорам! –
и заняли все начальственно-чиновные, судейско-прокурорско-университетские кафедры...

Для их детей уже были заготовлены свои школы, свои памперсы.
 
Они воцарились всюду. И  мы увидели страну воскресшего быдла.
 
Да нет же! Всё не так. Приснилось что-то не то под радиоголоса.
Депресняк.

Я зевнула, протянула руку, выключила приемник и заснула.
 
Солнце всходило, и моя Ши Тсу по прозвищу Варежка досматривала свои тревожные сны. И не знала я, какое странное существо подрастает рядом со мной, уже почти ничего не видящей и ничего не слышащей. Существо это однажды в разгар февральской оттепели сигануло в Фонтанку за птицей вдвое больше себя. Я успела выловить ее до того, как этот клубок шерсти, который я называла поначалу просто Шваброй, вынесло на стремнину. Мы бежали домой, с нас стекали струи зимней Фонтанки и автомобилисты вежливо затормозили перед этим зрелищем, видимо, сочувствуя нам. Мы, мокрые, как две лягушки, прибыли, наконец, домой, я сунула Варежку в теплую ванну, просушила, закутала. Она строго взглянула на меня цыганскими своими невероятными глазами - такие глаза есть только у Ши Тсу, высвободилась и пошла изучать квартирные пространства словно и не была только что на краю гибели. Она даже не чихнула!

После этого случая ко мне вдруг вернулся нормальный сон. Но однажды Варежка разбудила меня посреди ночи. Не знаю, как эта малявка забралась ко мне, но я проснулась оттого, что Варюха, плотно улегшись на мое лицо, устроила мне искусственное дыхание.
Так я узнала, что это неласковое существо все ночи подряд вслушивается в мое дыхание и по каким-то загадочным законам определяет, когда человеку плохо, и бросается спасать, как бросилась я за ней в ледяную Фонтанку.
 И поняла я, что не одна я, и дом мой не пуст... 

Санкт-Петербург

08.04.2021