Парнас

Из гаубицы подземного тоннеля показался первый вагон поезда. На платформе раздался свист и гул. С густым потоком людей, словно плывя по течению, я зашел в поезд и бросился на первое свободное место. Меланхолично завывая в унисон с мелодией в моих наушниках, состав начал разгоняться.
В первый теплый весенний день в поезде можно увидеть как людей, закутанных с ног до головы в ткани, так и людей налегке: в толстовке и шортах. Когда мне нечего делать в метро, я разглядываю рядом стоящих людей. За год жизни в Санкт-Петербурге я научился по внешнему виду людей угадывать, на какой станции они выйдут. Фриковатые — на площади Восстания, студенты — на Горьковской, семьи — на Озерках.
Удивительно, но в такой поздний час я умудрился попасть в метро, сесть на последний поезд, и он был даже не пустым. Наоборот, кислорода становилось от станции к станции меньше, вокруг меня усиливался какой-то назойливый лепет разных языков мира. Если Вавилон где-то есть, то он в метро. Пустые разговоры порхали, практически срываясь на крик. Где-то в кармане завибрировал телефон.
Последние проценты зарядки — а до дома еще ехать и ехать. Тем не менее, я быстро достал телефон из кармана и проверил сообщения. Пришло, как всегда, очередное рекламное сообщение. По остальным фронтам пусто, да и кому я нужен в такой час. Вспомнил про красное сухое вино в рюкзаке, — я купил его еще утром, свой любимый сорт, и так его целый день и проносил. Вроде хотелось выпить, чтобы день прошел быстрее, а напиток напитал ощущением любви и решимости, но одному что ли пить его, да еще и с утра?
От усталости закрывались глаза. Я уже даже не озирался по сторонам и ни о чем не думал. Настолько упадническое состояние меня редко посещало. Как говорил мой друг, веселье всегда признак глупости. А как говорили святые отцы, уныние — грех. И я всегда старался держать нейтралитет, не поддаваться этим хитрым эмоциям. Им только дай повод, а там уже и до психоза недалеко — доведут, как миленькие. Диктор заботливо объявлял станции, предупреждая о закрытии-открытии дверей, и о том, что нужно держаться за поручни, а в случае появления непонятных людей, сразу оставлять на них кляузу. И так это все сладко гармонировало вкупе с моей усталостью, что я случайно задремал, пощупывая вино в рюкзаке. Хотя мне так не казалось — я просто открыл и закрыл глаза.
Но вагон уже опустел, выключили свет, а поезд с какой-то бешеной скоростью ехал по бесконечному тоннелю куда-то в депо. Ничего, подумал я, бывает, не я первый, не я последний, у них таких пассажиров человек десять в день. Приеду да объясню свою ситуацию какому-нибудь понимающему дяденьке-сторожу, и он меня выпустит. В голове я уже прокручивал разные диалоги, пока поезд рассекал темноту.
Спустя минут десять мы приехали, — но не в депо, а на Парнас, откуда я изначально ехал. Двери открылись. Свет включился. Диктор объявил станцию. Я удивился, но ступил на платформу. Может быть, меня каким-то образом засекли и решили вернуться, — удивлялся я, — но почему на Парнас? Из соседних вагонов вышли люди и спокойно направлялись к выходу. Я смутился, конечно, но пошел за ними — такое часто бывает у приезжих, когда что-то не понимаешь, и просто повторяешь за местными. Если у них на лицах нет, значит все хорошо.
Я пошел за ними, открыл дверь и увидел синюю ночь, с тёплым светом фонарей, освещающих улицу. Домой, вероятно, придется идти пешком, — подумал я. Ключи в рюкзаке ударились о бутылку вина. Домой я решил пойти через эстакаду.
Запивая вином сумерки, и бредя по обочине, я вспоминал Варю. Приснишься мне сегодня? Невинное спящее лицо и карие глаза, темные красивые волосы и надутые губки. Теплые нежные руки и сладкие поцелуи в щеку. А вы, ребята, мне сегодня приснитесь?
Мозоль натирала ногу, и я присел на склоне — здесь мост с обоих сторон окружен земляными крутыми горками, и можно, например, спуститься с него вниз, или забраться на него по ним, что сложнее. Трава уже была давно зеленой, а сирень только начинала цвести — и так вкусно пахла. Откупорив вино, я сделал первый глоток.
— Тебе нравится? — спросил Варю.
— Да, здесь хорошо, — отвечала она мне.
— Мы побывали в самых красивых местах, а на каком-то всратом мостике больше красоты, чем там, где-то.
— Это все любовь, — сказала Варя с какой-то ехидной интонацией. Она мерцала в воздухе, переливаясь, а иногда, когда проезжала машина, исчезала в лучах света. Мне хотелось плакать.
— Желтая машина, — кричала она уже с другой стороны, и била меня по спине. А я рассуждал о том, какие несчастные дети в Нью-Йорке, если из-за этой игры их могут серьезно побить — желтые такси с шашками ассоциируются с пробками на главных улицах этого города.
Мерцало. Синева сменялась красным заревом восхода. Бутылка подходила к концу. Почему-то нам ночью захотелось вина больше, чем видеть сны.