Журавли

                ЖУРАВЛИ 

   Впервые я увидел их на Алтае, в тихом уголке долины реки Чулышман. Туристская стоянка, от которой я пришёл, находилась далеко вверху по течению реки, а селение алтайцев – далеко внизу. Сюда, обычно, не доходили ни те, ни другие.
 
   Меня, азиата, привыкшего к однообразной желтизне туркменских степей и пустынь, сразу заворожила многоцветная красота этого непотревоженного уголка природы. Неведомая гармония жизни почувствовалась мне здесь.

   Поняв, что в уходе от лагерной суеты дошёл до звавшей меня тишины и успокоения, я снял штормовку и, расстелив на мягкую траву под сенью прибрежных ив, сел на неё. Я ничего не хотел и ни о чём не думал, а просто сидел и чувствовал, как тело отдыхает и расслабляется после длительной пешей прогулки, а душа отрешается как от ближних туристских, так и от дальних житейских забот.
 
   Также я ни к чему не привязывал свой обычно внимательный к природе взор, а просто рассеянно поглядывал вокруг без желания вникнуть в ощущение необычности этого места. Мой взор пусто скользил по раскинувшейся передо мной зелёной холмистой долине, бурливой пенящейся речке, разрезавшей её на две неравные части, невысоким зелёным горам, ограждавшим долину от остального мира, вскользь отмечал расслабляющую тишину пространства, умиротворяющий голос речки, и всё это воспринималось мною так отрешённо, будто не было меня и этого мира.

   Но вскоре не через взгляд, не через ум, а через некие поры в тайниках души в меня потекло неуловимое блаженство, исходящее как от зеленистости трав и кустарников, росших на другом берегу, так и от многоцветья всего пространства. Это блаженство наполнило мою душу огромным успокоением, выветрило из тела последние остатки усталости, а вместе с ней и ощущение своего тела. Я стал чувствовать себя не физической сущностью, а эфемерным сгустком жизни, наполненным умиротворённой радостью бытия. И уже не отрешённость от природы, а духовная слитность с ней стала господствовать во мне, через неведомые доселе тончайшие связи.

   Затем мой взор перевёлся с дальнего обзора на ближний. И здесь я также отрешённо стал смотреть на речку, изумрудную прозрачность её воды, белоснежную пену, образующуюся в затонах от бурлящей воды, и такой же тончайшей проникновенностью стал слышать в шуме бегущей воды радость вечного движения, которая понималась мною, как нескончаемая радость жизни. И здесь блаженство исходило не от физического восприятия красок, в виде многоцветных бликов на воде, а от духовного соприкосновения своей сущности с Душой реки. Как будто встретил искомую родственную душу, которой можно поверить самое сокровенное.
 
   Такую же родственную сопричастность я ощутил и при взгляде на небо, нависшее над этой долиной. Густо синее, с такими же густыми белыми облаками, лениво пасшимися на небольшом лугу неба, огороженного зубцами невысоких зелёных гор, оно разом приняло меня в свои объятья и включило в неведомую гармонию единства и родственности со всем миром.

    В азиатском ландшафте я редко встречал такие насыщенные зелёные, синие и белые тона, которые в своей контрастности создавали изумительно сочный калейдоскоп цветов. Это поначалу заворожило меня, но затем ощутил нечто иное, что находилось за пределами физического восприятия красоты – некую эфемерную незыблемость Жизни. Там за физическим восприятием чудилась основа жизни Природы.

   А нежаркое утреннее солнце, расцветшее целомудренным подсолнухом на краю неба, добавляло к общей приятности не только внешнюю ласку лучей, но, проникая во внутрь души, начинало светить оттуда, пусть не солнцем, но сиянием непорочного блаженства.

   Мне никогда не доводилось испытывать такую тонкую и проникновенную связь с жизнью Природы, и это слияние должно было дать привычный апофеоз поэтического восторга перед ней, но случилось обратное – моя душа не восхитилась, не вознеслась, а ещё более успокоилась и даже сосредоточилась в скрупулёзную внимательность. И она позволила мне увидеть, что моё блаженство исходит не от сочности красок окружающего мира, — это только внешняя оболочка – а от находящейся за пределами физических ощущений неуловимой гармонии самой Души Природы. И вот на неё надо обратить пристальное внимание.

   Я хотел было сосредоточиться на этой неуловимости, чтобы постичь её, но она вдруг сама вспыхнула пред моим внутренним взором, и я увидел, что всё, абсолютно всё, в этом маленьком мире – и пышные белые облака, и густая синь неба, и изумрудье трав, и хрустальная чистота речки, и песенное молчание прибрежных ив и даже серая невзрачность речных камешков – живут не сами по себе, а образуют единую Гармонию, причём, сознательную, которую можно понимать как некий эфемерный Разум и живой Дух Природы. И этот Разум был похож на человеческий, имел такую же осмысленность, чувственность и древнюю Мудрость, и потому мог проявлять себя во вне, как и Разум человеческий.

   Подобное восприятие природы было выше моего разумения, я как и многие, воспринимал растительный и животный мир пассивно, считая его лишь декорацией к театру человеческий действ, и не подозревал о его режиссёрском воздействии на человека. Поэтому открывшееся видение показалось нелепым, и я хотел было отвернуться от него в привычную безчувственную форму восприятия, но было поздно – мне стало раскрываться большее. Я вдруг увидел, что окружающая красота не только содержит в себе сверхчеловеческую Разумность, но и нацелена на то, чтобы своими красками ещё больше выделить серебристо-пурпурное одеяние журавлей, что паслись в травах речного луга.

   Среди сверкающих крупиц окружающей красоты эта пара журавлей выглядела главным бриллиантом в жемчужном колье красоты этого мира. И их притягательность настолько заворожила меня, что все окружающие красоты разом отошли на второй план и даже померкли, и всё моё внимание сосредоточилось на этой паре.

   Я быстро преодолел любование оперением и грациозностью этих поистине красивых птиц и погрузился в постижение их духовной сущности. И вскоре поразился тому, что и журавли, не знаю, каким умом, но тоже воспринимали окружающий мир в той же Разумной Гармонии, что приоткрылась и мне. И в этой Разумности им предназначалась своя особенная роль. И даже более того, осознавая свою царственную значимость в этом уголке Природы, они сознательно управляли сложившейся здесь гармонией, ибо действия их были не хаотичными и импульсивными, как поначалу казалось, а осмысленными и целенаправленными.

   Неотрывно наблюдая за ними, я заметил, как они перелетели из лугового отдаления на невзрачный галечный мыс, что был по диагонали от меня на противоположном берегу. Открытость места и приближённость позволили мне более детально рассмотреть и полюбоваться их красотой и грациозностью. Но не это, а совсем другое вскоре заворожило моё внимание. Я увидел, как от их присутствия безжизненные серые камешки вдруг засияли искорками самой живой радости. А невзрачный плес превратился в симфонию восторженных бликов, которые неслышимыми звуками славили божественную стать этих птиц, одаривших своим посещением это невзрачное место. Это было непостижимое для моего ума волшебство.

   Оттуда они перелетели к бурлящему перекату реки, что был ещё ближе ко мне. И вскоре, сквозь однообразный шум реки, мне стали слышаться тончайшие напевы неведомой музыки. О-о-о!!! Это была не симфония, и тем более не рок-музыка, мне слышалась непостижимая для человеческого разума мелодия, в которой соединялись напевы земли, воды, пространства. Это была музыка самой Жизни, самой Природы, и она не просто слышалась, а растворяла моё естество в эту музыку. И я со всё большим наслаждением чувствовал, как превращаюсь в свою мелодию в общей симфонии Природы.

   Оттуда они улетели на луг, и мне опять увиделось то же волшебство: травы в едином порыве разом всколыхнулись и затрепетали перед их божественностью тем же восторгом, что и камешки на берегу. Да и сами журавли в зелёном окружении казались не птицами, а огромными, каких не бывает в природе, серебристо-пурпурными цветами. Это были цветы цветов, Царь-Цветы. И красивы они были не только внешней красотой, но и духовной – словно сама Природа вложила в них часть своей божественности. Это чувствовали травы и потому в нетерпеливом восторге льнули к Царь-Цветам, чтобы соприкоснуться с этой божественностью.

  Затем они взмахнули лепестками-крыльями и взлетели вверх – в густую синеву неба, к белым облакам и золотистому солнцу. Там они долго кружились в прозрачном воздухе меж зелёных хребтов гор, словно что-то выискивая, а затем, найдя нужную точку в пространстве, вдруг разом, без подготовки, запели в резонирующем воздухе грудными курластыми звуками. И были то не просто чудные звуки и чарующие мелодии, своими дивными голосами они, как царские монеты, разбрасывали по всей округе искры радости, красоты, блаженства. И всё живущее в этой долине впитывало божественные живинки их голосов, преображалось и вдохновенно подхватывало неслышимым хором их курластые мелодии. Все живые души славили вместе с ними Жизнь, Жизнь в себе и во всём. Ибо не было праздника выше и краше, чем праздник прославления Жизни.

   Но главным в этом музыкальном представлении было не хоровое пение, а тишина, поющая тишина, которую я увидел в простоте травинок, шелесте листьев, неторопливости муравьёв, говорливости речки – в них и во всём другом мне увиделась божественная обыденность Жизни. Сама Природа, раздвинув передо мной занавес физической жизни, показала свою духовную суть, в которой я увидел, что вся её царственность, божественность, непостижимость и волшебство ходят в одежке простоты, обыденности и даже тривиальности. 

   Мелодии журавлиных песен продолжали звучать во мне, и я наблюдая за их смолкнувшим полётом, окончательно убедился в том, что пространство этого небольшого мирка не есть пустой объём воздуха, как мне представлялось раньше, а такое же живое существо, как всё вокруг, но состоящее из тончайшей и хрупкой вязи Жизни, невидимой обычному взору. И эта нежная Жизнь могла раниться от неживого механического звука или грубого голоса также, как ранится живая плоть от острого предмета.

   Также, как травинки или листочки деревьев вбирают в себя лучи солнца, влагу и воздух, живое Пространство вбирало в себя краски, звуки, радостное движение вверх, живущих на земле душ, соединяло их с космическим Безмолвием, льющимся из-за пределов голубого неба, и соединяло всё в чудные узоры Тишины. Всё, абсолютно всё, собиралось в этом букете Тишины: и голоса журавлей, и пение речки, и молчание трав, и сверкание росинок, и задумчивость деревьев, и даже мое зачарованное изумление. И всё это затем запечатывалось навечно в воздушно-эфемерной несокрушимости Кристалла Памяти Природы.

   Озолотив живинками радости всю пойменную округу, журавли снова сели на луг, а потом подлетели ко мне. Сев на достаточно близком отдалении – на галечный мыс противоположного берега – они стали степенно расхаживать по гальке, и при этом не только безбоязненно поглядывали на меня, но и старались привлечь моё внимание. И я в их откровенном интересе ко мне увидел не простое любопытство, присущее всякому живому существу, а осмысленное воздействие. От их грациозности и элегантности исходило такое божественное излучение, которое полностью заворожило меня и стало переделывать мое обыденное сознание не неведомый лад. Я хотел было воспротивиться этому преображению, но внезапно понял, что журавли своим чарующим воздействием предлагают мне стать такой же гармоничной частью Природы, какой являются они сами и всё живущее в этой части долины.

   Их предложение не только принялось моей душой, но вдруг вспыхнуло радостным озарением освобождения, в котором мне открылся мир в тысячу раз радостнее и прекраснее того, в котором я жил. И уже сознательно, повинуясь божественному обаянию журавлей, стал помогать Природе изменять мою душу в такое же восторженное ликование перед Жизнью, какое было у галечного мыса, шумящей реки, молчащих трав и пространства над поймой реки, когда журавли одаривали эти места своим посещением. И вскоре услышал в себе, а потом и вовсе превратился в чарующую музыку пространства, которая дематериализовала моё тело и превратило в благоухающий и сияющий цветомузыкой Духовный Цветок Природы. Этот Цветок не был обособленностью, каковым я привык себя считать, а неразрывной частью духовного организма Природы. Все мои прежние накопления: должность, деньги, развлечения, престиж и прочее, которым я жил в человеческой жизни и которыми дорожил, разом показались мне ничтожными и ненужными, по сравнению с радостью слияния моей души с Душой Природы и Безпредельностью Космоса. Невообразимая для человеческого сознания космическая красота стала приоткрываться мне в этом слиянии. Я был во всём и всё было во мне. Я был речкой, деревьями, журавлями, небом, солнцем – всё это вмещалось в меня и было органами Единого Духовного Организма. И мне давались знания, как этим управлять и оберегать. Никогда я еще не испытывал такой свободы, духовного раскрепощения и чистоты сознания, как в этом блаженном Единстве с Природой, поэтому освобождение от социальных связей мне казалось освобождением от земных пут.

   И я бы, наверное, окончательно  слился с Разумом  Природы в единый узор, единую песню Космоса и стал бы её незримой частицей, как вдруг вспышкой, нет даже не вспышкой, а чудовищной силой взрыва, передо мной предстала картина человеческого ужаса: НЕ МОЖЕМ – мы, люди, воздействовать на мир по-другому, кроме, как через насилие. НЕ МОЖЕМ – мы, люди, царствовать по-другому, кроме, как подчиняя и подавляя других. НЕ МОЖЕМ – мы, люди, создавать в Природе другую гармонию, кроме, как дисгармонию разрушения.

   И я тоже, несмотря на любовь к природе и способность слиянию с ней, не смог существовать в ней, кроме, как переделывая её на свой лад. И при этом, вбитой в меня «культурой» совершенно искренне полагал, что могу сделать это лучше той Природы, которая сотворила меня… Не было мне, человеку, как существу насильственному, места в истинной гармонии Природы. И далеко было мне, да и многим людям, возомнившим себя царями Природы, до сознания журавлей, умевших царствовать в ней радостью и волшебством. И в этом прозрении мне ничего не оставалось, как горестно развести руками…

   И я снова из духовно благоухающего цветка превратился в обыкновенного телесного человека. Но насколько моё преображение в духовный цветок было радостным освобождением, настолько обратное преображение – тягостным заточением. Мою безмерную духовную свободу разом, под большим прессом сжали в водянистый комок физического тела и заключили в клетку обыденной чувственности. И я в сущности деревьев мог лишь видеть дрова, пригодные или не пригодные для разжигания туристического костра. И этот чувственный перепад для меня был ужасным.

   Но это была не последняя неприятность. Та чарующая музыка, которой звучала моя благоухающая духовная суть, также приглушилась, но не исчезла, а как умирающий цветок, постепенно превращающийся в гниль, а стала звучать горечью, болью, безысходностью, а потом приближением к смерти.

   И я бы, наверное, умер, сначала духовно, а потом и физически, но где-то на грани соприкосновения жизни со смертью, во мне опять произошёл такой же взрыв, который раскрыл передо мной другую картину – картину вселенского ужаса. В ней я увидел всю совокупную боль Природы - все её страдания, мучения, истязательства и глумления, которые совершили мы, люди, над живой Природой за весь период сосуществования с ней. И эти муки были настолько огромны и непостижимы, и когда вошли в меня, я не только не выдержал их, но разом увидел, как они нестерпимой болью взрывают мою душу на мелкие частицы и развеивают живой пылью по всему пространству…

   - О Боже!.. – вот всё что я успел произнести перед своим исчезновением.

   Я не знал, что означает этот возглас: вопрошение, мольбу или покаяние, только почувствовал, как вся моя душа уходит в Божественный Исток и даже становится им. И это спасло меня.  Потому что вскоре я увидел себя стоящим на коленях перед травинкой и просящим прощения за все те страдания, которые причинили мы, люди, всему живому в Природе. С каждым новым словом покаяния во мне воскресали омертвлённые чувства, которые как увядшие лепестки розы, освежались и набирали соки из молитвы моего покаяния перед Природой.

   Не только у травинок, но и у деревьев, речки, рыбок, муравьёв, журавлей и всех остальных живущих с человеком совместной жизнью частей Природы, просил прощения за все боли и страдания, которые причинили им мы, люди. Моя молитва была искренней, потому что вскоре я почувствовал, как душа ожила и стала такой же восприимчивой и нежной, как и раньше, а по щекам потекли слёзы сострадания.

   Эти слезинки упали на траву, и я увидел, как и она заплакала росинками слёз. Услышали мой плач муравьи, они тоже стали вытирать лапками повлажневшие глаза. Сквозь бурлящий шум воды услышалось очищающее рыдание речки. Заплакали листочками и прибрежные ивы, прорвались песенные рыдания и у журавлей. Взлетев над долиной, они разнесли этот плач по всей округе, и я услышал, как от него заплакало небо и, живущее за его пределами, Космическое Безмолвие. Не выдержало и солнце, от него тоже полились в нашу жизнь лучистые слёзы утешения и ласки. Вся Природа плакала вместе со мной, все мы слились в единый плач. И в этом плаче моя душа вновь нашла единство и гармонию с природой, ибо это был плач Всепрощения Природы Человеку.

                1985г.