Глава 34. Большой чистильщик

Снег валил хлопьями. Огромные снежинки заполонили пространство, кружась в веселом танце под слабыми порывами легкого ветерка. Зима величаво праздновала свой приход. Москвичи, отвыкшие от снега в начале декабря, все, от мала до велика, радовались этому чуду природы. Даже водители, из-за снега надолго застрявшие в пробках, после первых проклятий и матерщины по поводу их автомобильного несчастья, бессильные что-либо изменить, тоже умиротворенно и восторженно взирали на снежную феерию. Москва, да и вся Россия, заждалась снега, заждалась спасительной белизны и чистоты, способной хоть немного успокоить души россиян, рассеять их беспокойство и тревогу. Снег спокойно и плавно ложился на мостовые, милосердно покрывая, как бинт рану, следы совсем недавно пролитой крови. Нежданный приход снега отметил и наступление зимы, которая, по мнению россиян, должна приходить именно первого, а не 22 декабря, как считают во всем остальном мире.
Снег успокаивал, радовал, лечил, но не вылечивал души миллионов людей, хронически больных неверием в светлое будущее. Они радовались снегу, как неожиданно пришедшему другу, с которым могли поделиться своей бедой и тяжкой жизнью... А беда уже стояла на пороге. Соки, накопленные страной во времена нефтяного бума, были окончательно растрачены. Они вытекли из страны и утолили страсть олигархов к роскоши и богатству. Соки эти не подпитали обыкновенного россиянина, который умением и смекалкой своей мог бы обставить любого западного или восточного предпринимателя и обеспечить экономическую мощь родной стране. Ему была уготована роль послушного и восторженного народа, рассыпающего хвалу и благодарность к ногам государя. Сытина это радовало — ему не нужен был активный, энергичный деловой народ, ведь такой народ потребует прав, а права государем уже были розданы, и больше никому не полагалось.
Первые зловещие мошки предстоящего экономического краха закружили перед лицом россиянина еще года три назад. Почти никто не верил, что это предвестники, многим тогда казалось, что приращение новых территорий, усиление армии, необъявленные войны, западные санкции и антисанкции являются демонстрацией силы и достоинства страны, а падение курса рубля и цен на нефть — незначительные временные трудности. Дыры в экономике уже не выносили новых латаний и вызывали обвалы один за другим. Люди стали поговаривать, что Сытин-то исчез вовремя.
Более отчетливой стала граница между бедными и богатыми, злее сделались люди по обе ее стороны. Кое-кому удалось вовремя прорваться через нее и попасть в стан обеспеченных людей. Среди последних оказался и Виктор, успевший в ноябре присовокупить к своей собственности в виде Томского инструментального завода еще два предприятия, обещанные ему Абдуллаевым.
Дела шли хорошо. В декабре его ждало место депутата Государственной думы — Абдуллаев обещал убрать какого-то Козлова, ослушавшегося его указаний и подлежащего замене при очередной ротации. Виктор понимал, что входит в настоящую политику, становится картой номенклатурной колоды. Единственное, что ему еще мешало стать таким политиком, как Абдуллаев, так это совесть. Он никак не мог преодолеть в себе это назойливое, досадное внутреннее чувство, которое, как назло, в последнее время все чаще напоминало о себе. Его не оставляли в покое ни Женькина смерть, ни абдуллаевская провокация в Сызрани, ни «красный переворот» в Москве, ни огромная траурная процессия, заставившая задуматься над жизнью. Совесть чутко реагировала и ставила свою печать на всем, и даже на том неизвестном, новом, что входило в жизнь страны вместе с Волиным.
Виктор шел по своей любимой аллее, утопающей в белизне, и ему было радостно. Как ребенку, хотелось хватать снежинки ртом, подобно им кружиться и падать в пушистый белый пуховик, едва покрывавший землю, и лежа на спине принимать себе на грудь потоки небесной красоты. Он чувствовал себя беспечным и счастливым человеком. Шагая по аллее, Виктор ни о чем не думал и жалел лишь о том, что сегодня не выходной, чтобы в этом снежном царстве покувыркаться вместе со своими ребятишками, а то ведь завтра все может растаять...
Мимо этой старушки невозможно было пройти, не заметив ее, хотя она была едва различима за густой пеленой падающего снега. Она стояла, протянув ладонь для милостыни, но не так, как это делают профессиональные нищие, — она держала свою руку возле себя, боясь показаться нахальной и, видимо, стесняясь своей бедности. Виктор не любил подавать милостыню, поскольку считал, что все нищие — на самом деле профессионалы нищенских бригад, расставленные на улицах и в подземных переходах их бригадирами, а не доведенные до отчаяния бедняки. Но эта старушка совершенно не была на них похожа. Какой дурак выйдет в такую пургу, когда не видно ни тебя, ни прохожего, и какая же это профессиональная нищая, если она не напирает и чуть ли в карман тебе не лезет, а едва-едва протягивает руку?
Виктор шел своей любимой «дорогой к Богу», и, может быть, поэтому внезапно пробудившееся в нем милосердие заставило полезть в карман и отыскать в нем сотенную купюру. Вытащив деньги, он подошел к нищенке совсем близко.
Женщина испугалась и даже отпрянула, но когда присмотрелась и увидела его лицо, то сразу вдруг спрятала руку в карман, повернулась спиной и энергично зашагала вперед, в сторону церкви. Он удивился, но, все же решив довершить свой жест милосердия до конца, по инерции двинулся за ней, догнал и сказал громко, чтобы она услышала и остановилась:
— Вот, женщина, возьмите!
Старушка остановилась, но не повернулась, а только тихо и быстро сказала:
— Спасибо, не надо!
Голос ее при этом прозвучал отчетливо и ясно. Виктор очень хорошо помнил этот голос...
— Екатерина Сергеевна?! Извините, это вы?
Конечно же, это была она, его учительница русского языка и литературы, ее голос — ясный, артикулированный, четкий — был ее профессиональной маркой, его не спутаешь ни с каким другим!
Она продолжала стоять спиной к Виктору, умирая со стыда.
— Екатерина Сергеевна! — он был уже абсолютно уверен, что это она. — Вы меня не узнали? Я Виктор… Витя Пинегин, из 11 б.
— Я вас очень хорошо помню, Витя, — все еще не поворачиваясь к нему, призналась учительница. — Вы, Витя, почти совсем не изменились...
Никчемная сторублевка глупо и нахально торчала в его руке. Ему стало совестно, и он, испугавшись, что она в любой момент может обернуться, поспешно спрятал деньги в карман. И успел вовремя — когда она повернулась, позорной бумажки уже не было. Екатерина Сергеевна была совсем не старая, от силы ей было пятьдесят пять, но, одетая в старое пальто с обветшалым рыжим воротником «под лисицу» и с вязаной мохеровой шапкой эпохи застоя, она выглядела старушкой.
— А я живу здесь недалеко, и вот... решил немного прогуляться… погода уж больно... хорошая, — произнес, запинаясь, Виктор. Ситуация была конфузной, и ему хотелось ее превратить в обычную случайную встречу бывшего ученика с учительницей. —Такая неожиданная встреча... А можно пригласить вас в кафе, вон, напротив, на чашечку чаю...
— На чашечку чая, — тихо и как-то механически поправила Екатерина Сергеевна, — нет, Витя, спасибо, конечно, но я очень спешу. Как-нибудь в другой раз, с большим удовольствием... А сейчас, простите, не могу... Всего вам доброго! — сказала она и быстрым шагом пошла дальше.
Виктор остановился. Его мучило чувство вины. Он смотрел вслед быстро исчезающей в снегопаде фигуркe учительницы и терзался мыслью о том, что упускает какой-то важный момент. Решение пришло спонтанно. Он вынул из портмоне четыре пятитысячные банкноты, к счастью, оказавшиеся там, и, уложив их аккуратно одна в другую, а потом зажав в кулаке, бросился догонять учительницу.
— Екатерина Сергеевна, извините...
— Да, Витя? — Ей было тяжело смотреть ему в глаза, и она слегка досадовала, что их встрече суждено продолжиться.
— Ничего... Просто... Извините меня... Я прошу вас, не отказывайтесь... возьмите это... Прошу вас... Простите...
Он сунул ей в руки деньги и, пробормотав еще раз: «Извините!» — бросился назад.
Виктор пробежал всего двадцать-тридцать метров, когда в кармане зазвонил телефон. В первый момент он подумал, что звонит Екатерина Сергеевна и будет требовать, чтобы он забрал свои деньги обратно. Только после четвертого звонка опомнился — она же не знает его номера! Остановился, вынул трубку... на экранчике светился незнакомый номер.
— Извините, Виктор Пинегин?
— Да. С кем имею честь?
— Вас беспокоит Михаил Иванович Стрельцов. Мэр Москвы. Хотелось бы с вами познакомиться, если вы, конечно, не возражаете.
Виктор подумал, что его разводят...
— Откуда вам известен мой телефон?
— Вы сами его написали в письме, которое отправили 6 ноября господину Волину.
Встречу назначили на завтра, на десять утра. Виктор понял, что предстоящий разговор с мэром будет касаться его письма и предупреждений о кровавых событиях на Красной площади, увы, сбывшихся. Странным было только то, что этот звонок пришел с таким опозданием. Со своей стороны ему было тоже интересно познакомиться с новыми большими людьми во власти, среди которых имя Стрельцова уже обросло настоящими легендами. Молва твердила, что он, до того как был завербован Волиным, служил верой и правдой министру обороны и даже был его очень близким другом. Тот ему прочил едва ли не место министра обороны в будущей хунте. Однако именно Стрельцову удалось арестовать Аргачала и разоружить полки его гвардейцев, и тем прославиться на всю страну. Заодно народ прославлял и Волина и удивлялся, как тот смог столь легко переманить Стрельцова к себе.
На следующий день огромный мегаполис сожрал нежную белизну первого снега, а заодно с ним и надежду москвичей на сказку. Вместо него на московских мостовых осталась коричневая киша, на борьбу с которой сразу вышли полки снегоуборочной техники.
Мэр оказался совсем некабинетным человеком. Поджарый, сухой, невысокого роста, лет сорока пяти, он чем-то напоминал великого русского полководца Александра Васильевича Суворова и совсем не походил на Супермена, спасшего страну от хунты. Как только Виктор вошел в кабинет, тот, словно выстреленный пружиной, выскочил из-за стола и в один миг оказался возле него с протянутой для пожатия рукой. Глаза его излучали добросердечие, чуть ли не радость, как при встрече с давнишним другом. Он заговорил быстро, но при этом отчетливо и ясно. Его скороговорка создавала впечатление, что, хоть этот разговор и важен для него, он хочет его побыстрее закончить. Но Виктор вскоре понял, что первое впечатление было обманчиво.
— Здравствуйте, Виктор Андреевич. Михаил Иванович Стрельцов... Очень рад знакомству, пожалуйста, проходите, присаживайтесь, — сказал мэр и, приоткрыв дверь в приемную, сказал секретарше: — Валечка, нам... Вам, Виктор Андреевич, чай или кофе?
— Лучше чаю, — сказал Виктор и, вспомнив вчерашнюю встречу с учительницей, поправился: — Чашечку чая...
— Валечка, обоим чая, с печеньем.
Они сели по обе стороны длинного совещательного стола. Через минуту подоспел и чай с печеньем.
— Сразу перейдем к делу. Думаю, вы догадываетесь, что Петра Алексеевича и меня очень заинтриговало сообщение, которое вы ему послали. К сожалению, письма не приходят вовремя… особенно когда кто-то поначалу контролирует почту врио президента. То, что произошло 7 ноября, было брутальным, вероломным, непредсказуемым... Однако вам удалось это предсказать. Вы попали в точку. К несчастью. Виктор Андреевич, вы медиум?
Виктор, долгое время ото всех скрывавший свою тайну, вдруг из-за этого почти шутливого вопроса почувствовал, что сегодня, возможно, ему впервые придется ее открыть, и то перед этим совершенно ему незнакомым человеком
— Нет, Михаил Иванович, я не медиум, точнее, медиум не я. Все это было предсказано моим братом, в его романе.
— Ваш брат – писатель?
— Да… то есть нет, писателем он так и не стал. Он погиб, точнее, его убили.
— Убийцы найдены?
— К сожалению нет. Дело закрыли, посчитали, что автомобильная катастрофа, не справился с управлением... Но я знаю точно...
— Но почему вы не настояли, раз вам точно известно?
— Это связано с большими кланами во власти. Но я не забыл, я добью это дело.
Стрельцов отодвинул чашку с недовыпитым чаем.
— Прошу вас, Виктор Андреевич, расскажите мне обо всем поподробнее. Я думаю... я уверен, что мы сможем вам помочь.
С этого момента Виктор перестал контролировать ситуацию и как на духу выложил Стрельцову подряд все, что знал. Это произошло как-то само собой. Он рассказал и о той страшной ночи, когда они узнали о Женькиной гибели, и о своей поездке к месту трагедии, и о догадке, что это было убийство, и о Машиной «Гражданской альтернативе», объявившей войну коррупции, и о прокуроре Московской области, и о флешке...
— Вот на этой самой флешке и был Женькин роман. Роман, в отличие от других файлов, оказался не защищен паролем, и я смог его открыть... Там я и прочитал все то, что потом случилось на самом деле. И о заговоре, и об офицере ФСБ, который предотвратил переворот, об исчезновении Сытина, даже дата исчезновения совпала, и о кровопролитии на Красной площади и о том, что еще не произошло, но, видимо, произойдет.
— Удивительная история! Фантастика! И офицер ФСБ... надо же! — Взгляд Стрельцова сделался одновременно и задумчивым, и удивленным. Женькино предсказание было настоящим чудом.
Вдруг Стрельцов как бы очнулся от размышлений, лицо его стало серьезным и строгим, он встал и заходил по кабинету. Подошел к окну и какое-то время смотрел на поток машин по Тверской. Виктор молча пил чай и пытался объяснить себе эту странную реакцию Стрельцова.
— Я хочу вас попросить, Виктор Андреевич, — наконец произнес мэр, — воздержитесь пока от публикации этого романа. Вы понимаете, нам не нужно знать, что произойдет завтра, не нужно знать этого и людям. Прошу вас, это очень важно.
— Да, да... Я понимаю...
— А что касается преступления, убийства вашего брата... Доверьтесь нам. Передайте нам эти файлы. У нас есть очень хорошие специалисты, они смогут открыть их, и преступников мы обязательно найдем. Это важно не только для вас, это важно и для нас, для Волина, для страны...
— Почему это важно для Волина?
— Почему? — Стрельцов задумался, подбирая удачные слова. — Дело в том, Виктор Андреевич, что Волин не совсем обычный человек. По крайней мере, не такой, каких мы привыкли видеть до сих пор у власти. Вы не обратили внимания, как часто мы, простые люди, в малом и большом прощаем тех, кто находится у кормила? Прощаем министра за коррупцию, если нам из телевизора вещают, что его отрасль на хорошем счету, прощаем губернатора за то, что он за бесценок скупил государственную собственность и расставил на ответственные места своих людей, чтобы красть безнаказанно, если нам говорят, что область опережает другие, отстающие. Прощаем, и тем поощряем их... Если нам говорят, что за таким-то человеком водятся старые грехи и преступления, нам ведь легче не поверить в это и заранее ему простить. Мы прощаем, увлеченные эйфорией и патриотизмом, и не замечаем, куда при этом скатываемся. А мы как нация скатываемся в бездну — моральную и экономическую. Мы позволяем ворам оставаться у власти и с каждого рубля народных средств, предназначенных для прогресса страны, пятьдесят копеек отдаем им. Они грабят нас уже напрямую, а мы отдаем им власть над собой. Но хуже всего то, что, видя, как воруют верхние, мы начинаем считать, что правильно жить — это воровать, и каждый начинает это делать по-своему. Моральный урон хуже экономического. Он лишает народ воли стремиться к справедливости. Так вот, Волин — не прощает. И не потому, что он мстителен, нет, просто он слишком хорошо понимает, что вытащить страну из этого морального провала и дать ей шанс встать на путь прогресса можно только, не прощая, и не просто не прощая, а отбирая у вора ворованное и возвращая в казну, а самого вора наказывая со всей строгостью закона. Поверьте мне, Волин исключительно честный, чистый и смелый человек, я-то его знаю уже больше двадцати лет. Он абсолютно непреклонен в своем стремлении к цели, и, если уж начал свою борьбу за очищение нации, не успокоится, пока не доведет дела до конца.
Для Виктора это было новостью — ходячий миф о вербовке Волиным Стрельцова разлетался в пух и прах, раз уж они знакомы столько времени...
— Считайте, — продолжал Стрельцов, — что в нашу страну пришел Большой чистильщик, и в этом ее шанс. Он восстановит право закона, одинакового для всех. Он восстановит веру простого человека в свою страну, в себя, в свои возможности. И не просто веру, он вернет россиянину желание созидать, соревноваться друг с другом, чувствовать себя свободным в собственной стране. Но начать придется с очищения.
— Да, это видно, он начал с чисток... Первым делом полетели головы самых преданных Сытину людей.
— Извините, Виктор, но слово неудачное. Со сталинской чистки началось беззаконие и моральное падение нации. С волинского очищения начнется ее возрождение. Ваш брат тоже, по-видимому, был человеком чистым и самоотверженным. Оказавшись на самой границе столкновения громадных кланов, сросшихся с властью, он не побоялся воевать против них, за что и поплатился жизнью. Как вы понимаете, те, кто был врагом вашего Жени, является врагом и для Волина, и для меня, и для всех тех, кто идет за Волиным. Поэтому мы не оставим этого дела и обязательно найдем преступников.
— Хорошо, я подумаю, — сказал Виктор, все еще не понимая, что перед ним открывается реальная возможность быстро и без риска для себя раскрыть заказчиков и исполнителей Женькиного убийства. — Все так запуталось... И ваше предложение настолько неожиданно... Если позволите... я должен подумать.
— Конечно, подумайте… но не забывайте, что в нашем распоряжении криминалисты высочайшего класса. Они точно справятся, а ваши файлы, бесспорно, им помогут.
— Да, да... Однако почему же вот ваши криминалисты до сих пор не могут отыскать Сытина? В народе ползет слух, что все это Волиным и подстроено...
— Это неправда. — Стрельцов произнес эти слова настолько искренне и категорично, что у Виктора почти сразу расстаяли сомнения. — Криминалисты у нас действительно очень сильные. Но по делу исчезновения президента работают не только они, привлечены лучшие криминалисты планеты. И все они пожимают плечами. Президент исчез так бесследно, как будто его просто кто-то стер ластиком с рисунка. А Волин не мог этого подстроить. Он был выбран на этот пост Советом Безопасности, не мог же он упрятать президента, а потом заставить Совбез проголосовать за себя.
— Да, но все же согласитесь, что несколько странно ведет себя человек, которого все считают духовным наследником Сытина. Я как член «Монолитной России» чувствую это очень явственно. Со стороны Волина нет той заботы, которые мы постоянно ощущали от Василия Васильевича. А то, что Волин разрешил вытворять средствам массовой информации? Об оппозиции я вообще не говорю... распоясались! Извините, что я так прямо об этом говорю... но сам Волин навязывает такую риторику...
— Очень хорошо, что вы об этом говорите. Это значит, что у вас пропал страх. А это ведь его главная цель. Выходит, Волин победил ваш страх. Что же касается наследства… Вряд ли он — наследник в том смысле, о котором вы говорите. Волин человек чести и человек слова. Именно этим он, видимо, понравился Сытину, и тот решил опереться на него, когда усомнился насчет заговора. Волин выполнил задание президента и ликвидировал заговор. На место Сытина он не просился, идея об этом пришла членам СБ, а он просто дал свое согласие. Будьте уверены, он покинет этот пост, как только появится президент. Но пока президента нет, он не будет сидеть сложа руки и сделает все, чтобы вывести страну из крена и поставить ее на устойчивый фарватер, выражаясь морским языком. Только вот теперь для этого понадобится энергия целого народа. А народ пойдет к переменам, если поймет, что справедливость возможна, и что у каждого вора государство сможет отобрать наворованное. Подчеркиваю, у каждого!
Виктор сглотнул. Знает ли Стрельцов о его заводах?..
— И что же, вы хотите у всех, кто нечестным образом приобрел что-либо за последние годы, отобрать... и наказать их?
— Да, и это будет справедливо.
— И вам это кажется реалистичным? Ведь все вокруг, куда ни глянь, все приобретено нечестным путем, все структуры власти, партии, министерства, депутаты Думы, Совета Федерации, все они представляют чьи-то интересы, каких-то людей, а эти люди почти все где-то что-то приватизировали, присвоили... приобрели на деньги сомнительного происхождения... И вы собираетесь все это раскручивать? Все у всех отбирать, а собственников сажать за решетку?
— Да.
— Я не могу в такое поверить! Вот это уже фантастика! Вы же серьезные люди! Это ведь нереально!
Стрельцов с доброй иронией взглянул на Виктора.
— Мне кажется, Виктор Андреевич, вы... не дочитали роман своего брата...
Виктор действительно не дочитал романа, он застрял на декабрьских событиях. События реальные навалились на него с такой мощью, что ему было не до романа, сама жизнь стала похлеще всякой выдумки.
— Да, признаюсь, не дочитал, но...
— А как вы вначале восприняли этот роман? Когда еще не было всего того, что произошло? Как что-то невероятное, фантастическое, неправда ли? Вы могли бы себе раньше представить, что Сытин просто исчезнет? А ведь исчез... нет и следа! Вы могли бы себе представить, что ближайшие соратники Сытина захотят его свергнуть? А ведь факт! Вам не кажется ли, что на самом деле все это не чей-то вымысел, странным образом явившийся в реальную жизнь, а сам объективный ход истории? Что пришло время всему этому стать? Не потому ли ваш брат смог это предвидеть? Много вопросов и трудно найти ответы, потому что ищем мы их в старом мире, который уже начинает проламываться под новым. Привыкайте к новому миру. Чем быстрее вы к нему привыкнете, тем быстрее поймете, что еще очень и очень многое сможете и захотите сделать для своей страны… и для себя. Причем сделать честно, законно, никого не обманывая, ни у кого ничего не отбирая.
Виктору нечего было сказать в ответ. Он сидел, прижатый к невидимой стене того старого мира убедительными словами мэра. Что-то в нем отчаянно цеплялось за старый мир, за все то, чего ему удалось достигнуть ценой немалых внутренних жертв и сделок с совестью. Казалось, что за тот мир — большинство, и оно способно его защитить. За него — все властные структуры, все олигархи, Дума, Совет Федерации, министры, промышленники, профсоюзы, партии, мэры, за него — Абдуллаев, за него и сам Сытин, а он еще может в любой момент вернуться. За него — дядя Петя, который, заботясь о нем, как о сыне, помог стать ему одним из них… А дядя Ваня? Дядя Ваня, наверное, не за него. Он скорее за ту смелую, абсурдную идею все перевернуть в сознании россиян. А вместе с дядей Ваней Волина, конечно, поддержат и другие. Это и Сашок со всеми рабочими их завода, и Витька Сметанин из Лысьвы со своей несчастной братией безработных работяг, это и учительница его, бедная Екатерина Сергеевна, и та женщина с плакатиком, гражданка из Томска, если осталась жива, это и Маша со своими либералами, и друзья его Андрюха и Олег, и даже родная его Иринка тоже стояла бы за нее. Был бы среди них и Женька, если бы остался жив.
Для россиян стремительно и неумолимо приближалось время выбора. Два непримиримых лагеря уже стояли один против другого. В сытинском пресловутом единстве народа появился водораздел, широкий, емкий, бурный… Он уже проходил совсем рядом с Виктором, готовый захлестнуть его своей волной, сорвать с одного берега и бросить к другому.
По селекторной связи раздался голос секретарши:
— Михаил Иванович! Материалы к заседанию правительства города готовы.
Стрельцов метнулся к рабочему столу, нажал на какую-то кнопку.
— Да, да, Валечка, я помню о заседании. Принесите, пожалуйста, документы.
Он вышел из-за стола и так же быстро, как в начале их знакомства, подошел к Виктору, протягивая ему руку:
— Виктор Андреевич, сожалею... Вынужден прервать нашу встречу, но я очень рад нашему знакомству. Думаю, мы с вами еще сделаем немало добрых дел. Вот моя визитка... и все же передайте нам флешку вашего брата. Только без романа.
Виктор встал. Он чувствовал себя странно — подобно прибрежной, раскаленной от пылающего солнца, гальке, которую вдруг внезапно окатило нахлынувшей волной и остудило ее своей прохладой и влагой. Душа его принимала доводы мэра, и все же не до такой степени, что сразу захотелось бы покинуть прежний уютный мир — стан реальной власти.
— Я тоже рад встрече. А по поводу флешки я подумаю.
— Ну, надеюсь, прощаемся ненадолго.