Саксаул и Тюльпан

                Саксаул и Тюльпан

                1

   Огромна пустыня Каракум. На необозримые дали раскинулось это песчаное море. Здесь навсегда утвердилось царство мёртвых песков, бродячих ветров, испепеляющего зноя и застывшей тишины. Множество лет прошло с тех пор, как пустынная Нежизнь потеснила этот некогда благодатный край и утвердила здесь свою власть, на которую не смогла посягнуть ни одна живая сила.

   Пустыня ненавидела и воевала со всякими проявлениями Жизни, как в своих владениях, так и вне их. Ни одна природная стихия не могла соперничать с ней: ни леса – их пустыня теснила сыпучими песками; ни озёра и реки – их пустыня выжигала знойным солнцем; ни холмы и горы – их пустыня измельчала свистящими ветрами. У каждой природной стихии не хватало жизненных сил, чтобы противостоять пустынной Нежизни. Всё живое и цветущее пустыня превращала в уродство и смерть. И это могущество позволяло пустынной Нежизни мечтать об утверждении своего могущества на всей Земле и над всей Жизнью.

   О-о-о! Если бы глупая Жизнь понимала величие и незыблемость Нежизни, в которой достигается вечный Покой и вечное Несуществование, а, значит, и вечное Счастье, она бы стремилась к нему. Но всё живое на Земле было мелочно, шумливо, неугомонно, пестро, настырно, непостоянно и потому не понимало величия Всеобъемлющего Мрака, перед которым благовела пустынная Нежизнь, и которому хотело заставить служить всякое живое существо.

   Смерть превыше Жизни, Ничто превыше Бытия, считала Нежизнь, и потому вела безпощадную борьбу со всяким, даже ничтожным проявлением Жизни.

   Немало побед одержала Нежизнь над Жизнью, немало благоухающих оазисов удалось ей превратить в руины вечного молчания. Нежизнь научилась проникать в глубинную сущность Жизни и уничтожать её изнутри. Ей удалось обратить в свою веру даже людей, многие из которых стали видеть смысл своей жизни в уничтожении других форм Жизни. И это была самая впечатляющея победа Нежизни над Жизнью – она открывала ей дверь для утверждения своего безжизненного единовластия на Земле.

   Но, несмотря на хитрости и коварство Нежизни, Жизнь не сдавалась и находила даже в невыживаемых условиях немыслимые способы существования. И наглядным примером этому была сама пустыня, в которой при полном безводье, среди голых, неплодородных песков, в иссушающем зное, смогли прижиться и развиваться многие растения и животные.

   А причиной побед Жизни было Небо, с которым Нежизнь тоже неистово воевала, но перед которым была безсильна. В летние времена она разгоняла ветра в неистовые смерчи, которые, подняв тонны песка, стремились превратить ненавистную голубизну неба во всеобъемлющее непроглядье, и тем самым, окончательно утвердить в своих владениях царство Вечного Мрака. Но сил у Нежизни не доставало, и поднятые тонны песка сыпались вниз, и ненавистное Небо вновь обретало целомудренную голубизну, радуя всё живущее на Земле неуничтожимым сиянием вечной Жизни.

   А весной торжество пустынной Нежизни кончалось и вовсе, ибо Небо начинало диктовать ей свои условия. В его вышине появлялись стада брюхатых туч, которые проливались живительными дождями над мёртвыми песками. И вскоре наступало чудо: пустыня переставала быть пустыней – всё ранее безжизненное пространство превращалось в цветущее поле.

                2

  Подобное стало происходить и этой весной. На истрёпанную ветрами и скованную зимними морозами землю, сначала легли лучи тёплого солнца, а затем полились благодатные дожди. И вскоре жёлтые барханы покрылись бледно-зелёной пеленой Жизни – это пробились первые росточки илака – песчаной осоки. Прошло ещё немного времени, ростки обрели отчётливые контуры, и бледная пелена зелени превратилась на всё безжизненном пространстве пустыни в густое цветущее разнотравье.

  «Как происходит это чудо? Как Жизнь вырастает из Нежизни, которая ещё вчера казалась вечной и незыблемой? Но загадочно не только это. Ещё не прошло изумление от свершающегося на глазах чуда, как привыкаешь к нему, и уже кажется, что вот эта – благоухающая ароматами разнотравья, звенящая радостными голосами птиц и оберегаемая добрым Небом Жизнь – и есть истинное лицо пустыни. Жизнь, наверное, только для того и позволяет Нежизни царствовать в своих владениях, чтобы всё живое весной заново восхитилось красотой и величием Жизни».

   Вот такие мысли жили в высоком и могучем Саксауле, росшем на одном из барханов посреди пустыни, когда он взирал на стремительное весеннее преображение, происходившее вокруг него.

   В Саксауле ещё жили воспоминания о только что прошедшей суровой зиме с безснежными морозами и пронизывающими ветрами, от которых он защищался, как умел, - сжимая свой ствол в единый твёрдый и каменный мускул, сквозь плотность которого не удавалось проникнуть ни одному, даже самому свирепому ветру. Поэтому, как только тёплое солнце защипало щекотливыми искорками его тонкие ветви, он не поддался этой ласке, а наоборот, ещё более сжался. Многолетний опыт говорил ему: всё приходящее в его внутреннюю жизнь извне несёт ему тяжкие страдания: зимой это пронизывающие ледяные ветры, а летом иссушающий зной. Только крепкая и надёжная защита позволяла ему противостоять свирепым холодам и изнуряющей жаре, поэтому он всегда был начеку от внешнего воздействия.

  Но вот, независимо от его желаний, откуда-то из глубины, от истока корней, вверх по стволу потекли свежие обновляющие силы, которые словно прятались от самого Саксаула и не проявлялись даже тогда, когда на борьбу с холодами отдавались самые последние силы. Такова, видимо, логика всего живого: умереть, но растрачивать силы для продолжения рода.

   И теперь эти припасённые силы, к изумлению Саксаула, стали набирать мощь, и как вода в половодье, взломали панцирь его обороны от зимних холодов. Оставшись беззащитным, не столько перед внешней угрозой, сколько перед собой, Саксаул лишь изумлённо наблюдал, как  неведомая безумная сила с детской доверчивостью тянется первыми нежными лепестками  к тёплым поглаживаниям солнца – его летнего врага, способного за короткое время выпарить всю сбережённую влагу. Саксаул хотел было усилием воли остановить это безумие, но в зелёных ростках был такой восторг, такая радость обновления и такое очарование раскрывающейся свободой, что он заразился этими ощущениями и подался им.

   Жизнь внутри Саксаула стала находить продолжение не через твёрдость и упорство ствола, как это было зимой, а через нежность и восторг новых листиков. И уже не отчуждение, а доверие  к внешней жизни стало преобладать в нём, и он, увлечённый новыми ощущениями, повёл по своему корявому стволу мощные потоки соков. И эта новая, и в тоже время привычная работа по вбиранию корнями из глубин земли живительных соков и подача стремительно растущим листочкам, казалась главной и вечной работой жизни.

   Жизнь внутри Саксаула стала походить на мелодия огромного симфонического оркестра: каждый росточек, каждый листик требовал к себе особого отношения, особой ноты, и Саксаулу надо было умело дирижировать потоками, чтобы найти такую гармонию внутри себя, при которой росточки развивались бы не только бурно, но и ритмично. И при этом мелодия его внутреннего обновления должна быть нужной нотой в мелодии всеобщего обновления пустыни.

   Вскоре все ветви покрылись длинными и тонкими, как волосы, зелёными листочками, да так густо, что со стороны казалось, будто саксаул оброс зелёной бородой.

  Работа по внутреннему перерождению закончилась, но радость от наполненности жизни продолжала бурлить в нём и вскоре переключилась в изумление перед красотой окружающей жизни. Все травы и кустарники, растущие возле него, также успели за это небольшое время чудодейственно измениться. Как сочна изумрудная зелень трав! Сколько грациозности и изящества в выросших неподалёку ферулах! Как стремительны и легки джейраны, пьющие дождевую воду в листьях – чашах ферул! А сколько глубины и непостижимости таится в синеве весеннего неба, с выплывающими из-за далёкого горизонта, облаками! Вся окружающая жизнь была не только не похожа на его внутреннюю, но во многих проявлениях казалась красивее, изящнее и радостнее. И Саксаулу хотелось впитать в себя всё это разнообразие чувств и красок, чтобы затем в трудные летние и зимние месяцы, вспоминать весеннее очарование жизни.

                3

  Это была вторая жизнь Саксаула. Первая – вечной памятью лежала рядом поверженным и высохшим стволом. Его предшественник хотел победить пустынную Нежизнь силой и упорством своего ствола. Ожесточившись против жизненных невзгод, он создал в стволе непроницаемую твердь для холода и зноя, и так стал недосягаем для разрушающих воздействий Нежизни, что дало ему повод увериться в полной победе над ней.

  Но вот однажды весной, когда все травы в пустыне открылись доверием к небу и солнцу, на его ветвях не зазеленело ни одного листика. Отчуждение от внешней жизни оказалась сильнее доверия к ней. И тогда он понял: непроницаемость и отчуждение есть производные смерти. Нежизнь перехитрила его. Она проникла в него ложной идеей борьбы против всего. Но когда он это понял, было поздно, смерть уже утвердила в нём свою власть. И только криком отчаяния и прозрения о свершённой ошибке, он смог продолжить свою жизнь через маленький росток, который вырос в нынешний огромный саксаул.

  В самые глубинные и потаённые отсеки жизни нового ростка вошло понимание, что нельзя отгораживаться и делать непроницаемую броню для внешних невзгод, надо, наоборот, вбирать их в себя. Надо раскрываться доверием даже к той жизни, которая приносит страдания. Но делать это надо осмысленно.

  Так в Саксауле соединились два противоположных качества: доверие к окружающей жизни и защита от неё. Как произошло в нём это соединение, он не знал, только понимал, что чрезмерная доверчивость может окончиться проникновением Нежизни в его суть, что принесёт ему смерть, а жёсткое отчуждение – тем же. Как меж двух смертных полярностей, Жизнь смогла найти и провести нить продолжения существования, Саксаулу было неведомо, Жизнь ему этой тайны не раскрывала, но насколько непростым и болезненным был этот процесс было видно по вывертам и изломам его корявого ствола.

  И только года и нажитый опыт позволяли Саксаулу создать гармонию из противоположных начал. Через детскую доверчивость он вбирал в себя красоту окружающей жизни, а через противодействие удерживал её в своей душе, что позволяло ему жить красотой внутренней жизни, при сложных внешних условиях.

                4

  А весна, тем временем, продолжала набирать силу. Зазеленели, а потом зацвели новые травы, которые своим разноцветьем придали пустыне чарующий колорит красок. Жизнь была неистощимой выдумщицей в создании красот и благоуханий. Всякая созданная красота, была красива не только сама по себе, но в соседстве с другой красотой, выделялась сама и придавала новые оттенки соседней красоте. И всё это менялось в калейдоскопе движения солнца по небу.

   Вся пустыня походила на огромную жизнерадостную, цветущую различными цветами и звенящими различными голосами, ярмарку красоты и чудес Вселенской Жизни, в которой ничто не покупается и не продаётся, а только даруется. И душа Саксаула при виде торжества вечно юной Жизни наполнялась чувством восхищения и восторга перед Ней.

  Но это восхищение ещё не достигло той вершины чувств, которое ему предстояло испытать этой весной…

   Однажды неподалёку от себя, возле сухих ветвей поверженного предшественника, Саксаул увидел небольшой зелёный росток. Он был сочным, нежным, не походил на суховатые стебельки илака, который редким покровом расстилался по склонам бархана. Даже в неоформленном стебельке уже чувствовалась грациозность и утончённость. Росток быстро поднимался над травами, благо земля после прошедших дождей была влажной, приобретая более изящные формы. И вот однажды в лучах восходящего солнца Саксаул увидел возле себя расцветшего тюльпана. Никогда ему не доводилось видеть вблизи такую красоту.

   Солнце, приподнявшись над далёкими барханами, ещё не успело растопить росистую дымку над землёй, и тюльпан купался в этой воздушной влаге. Его сочно-зелёные листья сверкали бриллиантовыми капельками росы, в которых отражалось и золотистое сияние солнца, и томность голубого неба, и одухотворённая зеленистость близрастущих трав. Его стебелёк, который был красив сам по себе, сиял ожерельями из драгоценных капелек росы.

   Но ещё красивее выглядела огнисто-бархатная головка. Нежнейшие лепестки были также усеяны капельками исчезающего тумана, которые маленькими зеркальцами отражали красоту окружающей пустыни, создавая радужный ореол полыхающего живым пламенем разноцветья окружающего мира.
 
   Никогда ещё Жизнь не одаривала его таким приятным соседом.

   Тюльпан только начал осваиваться в открывшемся перед ним мире. Он ещё не мыслил понятиями и определения, которые разделяли мир на части, всё видимое вокруг казалось Единым Живым Существом, которое жило как своей независимой жизнью, так и предлагало ему быть частью целого.  Постепенно разделение у него стало преобладать над единством, и он все частицы стал воспринимать как отдельно живущие существа.

   Саксаул обладал хорошей способностью проникать в души других растений и понимать их. Он и сейчас, уловив в тюльпане неведомое, а может, истинное понимание Жизни, решил посмотреть на мир его глазами, не через раздельность, а через Единство Жизни. Но чувственность тюльпана была значительно тоньше и нежнее чувственности Саксаула. Его нежно-бархатистая головка, казалось, сама растворялась в невидимом Единстве Жизни, вбирая всю Её Безпредельность и наполняя душу тюльпана поистине вселенской свободой и счастьем.

   Листья Саксаула тоже были нежными, но не настолько, чтобы растворяться в окружающем мире и через дыхание становиться Единством. В них сохранялся элемент отчуждения.

   Но всё же благодаря умению вживаться в души других растений, Саксаулу удалось достигнуть желаемого. Он затаил дыхание, замер, и даже остановил потоки жизни, а затем стал отбирать самые чистые и нежные чувства, накопленные в течение жизни, и стал формировать из них образ тюльпана.  И вскоре внутри ствола, в глубине души, пророс, а потом расцвёл тюльпан его нежных чувств. И внутренний тюльпан не уступал ни по красоте, ни по нежности тюльпану, выросшему рядом.

   А затем Саксаул посмотрел на окружающую жизнь не через призму своей самости и даже не через призму самости тюльпана, а через призму красоты, полыхавшую в нём, и она сразу слила душу Саксаула в единое целое с красотой пустыни.  И в этом слиянии, он уже не был саксаулом – отдельной жизнью, росшей на бархане, - а разлитым на безбрежные просторы пустыни живым существом. Он был во всём и всё было в нём. И это ощущение давало ему безграничную свободу и радость. Вся красота окружающей жизни была его красотой, а красота его души была достоянием всеобщей красоты.

   Жизнь была единым и нерушимым организмом, состоящей из множества раздельностей. И из этих раздельностей Жизнь создавала неповторимые узоры Единства.  И Саксаулу было приятно видеть себя не отдельным деревом, а узором Жизни, состоящим из множества других жизней. Это расширяло его чувственные горизонты.

  Единая жизнь не замыкалась в рамках Земли и Неба, а прорывалась в запредельность, а вместе с ней и душа Саксаула устремлялась в безграничность, наполняясь неведомым доселе восторгом космического Всесуществования Жизни. Саксаул впервые увидел, как его земное течение жизни уходит в безсмертное существования, а телесная ограниченность выходит за рамки безграничного расширения. Весь Космос был в нём, и он был всем Космосом. Так Жизнь показала неугасимость и неограниченность своего существования.

   Эти потрясающие чувства длились в нём недолго, до тех пор, пока тюльпан жил законами Единой Жизни, а не мыслил себя отдельным цветком.

   Солнце приподнялось выше, стало жарче, та благодатная воздушная влага, что окутывала тюльпана прохладой, растаяла и острые лучики разогретого солнца защипали его нежные листики, заставляя почувствовать тело. И вместе с ощущением тела пришло предметное восприятие жизни. Он стал видеть и различать отдельные травы и кустарники, которые жили своей обособленной жизнью.

  Тоже самое стало происходить и с Саксаулом, он вернулся к обычному восприятию жизни. Увиденная им космическая безграничность, разом сжалась, все травы и кустарники обрели свои формы, и он увидел себя таким, каким всегда видел – корявым и ветвистым деревом, одиноко растущем на бархане посреди огромной пустыни.

                5

  - Ты кто такой? – с прямодушной простотой спросил Тюльпан, когда освоился в новом мире.

   - Саксаул, - ответил Саксаул.

  - А что это такое?

   - У меня много определителей, - задумчиво произнёс Саксаул. – Можно считать меня деревом, можно кустарником, а можно и закрепителем песков, долгожителем пустыни, самой жизнью, и даже… - Саксаул лукаво зашелестел листьями, - Царём Красоты!

   - Ты… ты… - чуть не задохнулся от удивления Тюльпан. – Ты – Царь Красоты?!? – и целая гамма чувств от недоверия до изумления заиграла в ажурном сиянии Тюльпана. -  А отчего ты тогда такой безобразный? Ствол корявый. А листья? Разве это листья? Какие-то деревянные волосы. И даже не волосы, а борода. Ты же похож на корявую палку, обросшую бородой. И это ты называешь красотой?

   - Что поделаешь… - подыгрывая изумлению Тюльпану, сказал Саксаул. – Я такой, какой есть. Жизнь меня таким сделала.

   Тюльпан рассмеялся.

   - Что ты понимаешь в жизни? Посмотри, как прекрасно вокруг! Вот – она Жизнь! Вот – она Красота! Разве красивое может творить безобразное?  Ты не видишь этой красоты и не можешь ей радоваться, потому такой безобразный. А ещё считаешь себя Царём Красоты! Посмотри, как стройна и грациозна Ферула! Вот её можно считать Королевой Красоты, но только не тебя!

   В своей запальчивости Тюльпан выглядел необычайно красиво. Лепестки цветка полыхали живым карминно-золотистым пламенем, от капелек росы на лепестках исходило радужное сияние, которое создавало вокруг цветка переливающийся ореол красок. Он был поистине чудом Природы, и Природа, создав его, сама влюбилась в своё творение.

   Что же до упрёков Тюльпана, то они не задевали самолюбия Саксаула, наоборот ему было приятно от того, что он «завёл» Тюльпана.

   - То, что ты видишь перед собой – мимолётно, - сказал Саксаул, - пройдёт немного времени, наступит знойное лето и все травы повысыхают. Красивая и грациозная Ферула пожелтеет, высохнет, а потом ветра развеют её в пыль. Пустыня станет похожей на застывшее мёртвое море. Ничто вокруг не будет радовать глаз. И только зелень моих листьев будет говорить о жизни в этом море смерти. Так моё уродство превратится в красоту. А там, где ты сейчас растёшь, будет обжигающая сушь…Н-да… - многозначительно замолчал Саксаул. – Жизнь – штука непростая. Сейчас, весной, Жизнь растит тебя, а летом ты должен растить Жизнь, и этот период труднее первого.

   Тюльпан отчаянно замотал своей красивой головкой, высвобождаясь от тяжёлых мыслей саксаула. Ему были памятны ощущения безграничной свободы, которые он испытал при слиянии своей души с красотой природы, и теперь Саксаул тяжёлыми мыслями замуровал эту свободу в склеп суровости жизни.

   - Как скучно ты рассуждаешь. Беды… Трудности… Ты не хочешь понять, что жизнь – это радость, наслаждение, свобода! Тебе не дано понять полёт души, потому что мыслишь приземлённо. Вдохни эту красоту, стань ею и тогда почувствуешь безграничную свободу!

  Жизнь не только бурлила в Тюльпане, она в нём фонтанировала. Очарование внешней жизнью давало сильное движение жизни внутренней. Его неглубокие корни засасывали из влажной земли соки и радостными струями подавали по стеблю вверх, насыщая ими капилляры на поверхности лепестков, что придавало им божественную свежесть и очарование.

   Лепестки, в свою очередь, вбирали из пространства радость утреннего солнца, прохладу чистого воздуха, пьянящую вибрацию птиц и посылали их по стеблю вниз, к луковице, наполняя её радостью окружающей жизни. И два потока – земли и неба, Материи и Духа, соединяясь и переплетаясь, рождали в луковице Тюльпана симфонию будущей жизни, в которой слышалась глубинная песнь Земли и всеохватная песня Неба, и потому жизнь ему виделась неумирающей и вечной.

   Что же касается Саксаула, то Тюльпан не обижался на его занудливость. По его корявому и твёрдому, как камень стволу, земным сокам было трудно двигаться, и это не позволяло ему испытывать лёгкость, раскрепощённость и полёт души, которые испытывал Тюльпан. Отсюда такое тяжеловесное восприятие жизни.

   Саксаул, в свою очередь, разговаривая с Тюльпаном, не забывал впитывать в себя красоту и благодать цветущей весны. Глубокое понимание Жизни помогало ему в противостоянии с Нежизнью. Он и сейчас, как бы между прочим, внимательно изучал внутренне строение Ферулы – ту совокупность сил, которые придавали ей грациозность и изящество. Любопытна ему была безыскусная жизнь илака – простейшей травки, которая первой осваивала жизнь на безплодных барханах.

  Не была тайной для Саксаула и внутренняя жизнь Тюльпана. Он слышал и слушал мелодию его жизни, в которой было много очаровывающих нот.

  - То, что жизнь вокруг прекрасна, я вижу и пониманию не только не хуже, а может, и лучше тебя, - после долгой паузы, заговорил он. – Для меня красота не объект восторга, а основа жизни. Я впитываю её не для того, чтобы любоваться, а для того, чтобы жить ею и выстоять в летнюю сушь.
 
  -  Опять ты занудил своим летом, - вспыхнул Тюльпан, - Я не хочу о нём слышать. Я красив и живу своей красотой. И мне этого достаточно. Если лету не нужна моя красота, то тем хуже для лета. Спрячусь в луковицу и переживу в ней и летний зной и зимнюю стужу. А весной, когда пойдут дожди, вновь расцвету. И ты так поступай, видишь, все травы так делают.

  - Нет, - подумав, ответил Саксаул, - мне некуда прятаться, да и нельзя мне. Какой тогда будет пустыня без меня? Тоже умрёт, превратится в сплошные безжизненные барханы. Только я могу своими корнями сдерживать сыпучие пески, придавать им устойчивость, чтобы на них смогли весной прорастать травы. Да и ты смог родиться только потому, что мне удалось корнями закрепить пеки и придать им оседлость. Всё в нашей жизни взаимосвязано, у каждого живущего своя мера ответственности за поддержание жизни. И ты цветёшь не для того, чтобы цвести, но и для того, чтобы мне, пережившему зной и стужу, доставить своей красотой радость и силы для следующего испытания. Может для этого ты и расцвёл возле меня.

  - Ну – да… Придумаешь тоже…- отмахнулся Тюльпан. – Я ни для кого не расцветаю. Ни для тебя, ни для себя, ни для кого другого. Я просто цвету и всё…

   - Увы, для жизни этого мало, - ответил Саксаул. – Ещё никому не удавалось прожить просто так, ни для чего. Каждый должен иметь своё предназначение. И это предназначение и есть сама жизнь. – Саксаул задумчиво замолчал, а потом продолжил. – Когда-то и мы-саксаулы были стройными и красивыми деревьями. Да, да… Не усмехайся. Это было в далёкие незапамятные времена, когда здесь, где мы растём, были густые зелёные леса. В них жили мои далёкие предки. Не было в тех лесах деревьев красивее и могущественнее нас. Но вот на благодатную лесную Жизнь стала наступать пустынная Нежизнь. Она выжигала зноем травы, деревья, расширяя пространства безплодной земли. 

  Но это была не вся беда. Много живых душ удалось ей обратить в свою веру, заставляя считать, что разрушение и уход в небытие есть венец жизни. «Из Несуществования мы приходим, - говорила Нежизнь доверчивым душам, - в Несуществование уходим. Жизнь – это аномалия, раковая опухоль на теле Несуществования, юдоль страданий. Жизнь – лжива, Несуществование – истинно. Только Несуществование способно избавить всех от страданий».

   Но мои предки не поверили этой лжи, и сказали обратное: вечна только Жизнь. Несуществования, как такового не существует, это всего лишь переход из одного качества в другое. И после смерти душа продолжает жить. Страдания душам приносит не сама Жизнь, а ложь и другие искажения Жизни. И Нежизнь лжёт, утверждая, что Несуществование избавляет от страданий. От страданий избавляет чистота помыслов, глубокое понимание Жизни.

   И чтобы подтвердить свои слова делами, мои предки решились на немыслимое – сделать пустыню сначала жизненесущей, а потом превратить её в Цветущий сад. Чтобы научиться жить в суровых условиях Нежизни, наши тела претерпели существенные изменения. Мы лишились былой красоты и стройности, но через корявость и твёрдость обрели способность к выживанию в суровых условиях.  Мы сделали пустыню жизненесущей, мечта о превращении её в сад пока остаётся мечтой.

  Говорю тебе это не для нравоучений, а для того, чтобы понял, что в нашей корявости есть много красоты и высоких побуждений.

   Тюльпан ещё яростней замотал головой, стараясь избавиться от могучей убедительности Саксаула. Он хотел жить никак. Или так, чтобы можно было не думать о том, что жить надо с каким-то предназначением. Ему хотелось жить, не думая ни о чём, даже о том, что он красив, потому что это заставляет иметь отношение к жизни. Ему были памятны ощущения пробуждения, когда он ни о чём не думал, и это недумание давало ему свободу и радостное слияние со всеми жизнями пустыни.

   Саксаул же заставлял его не только думать о жизни, но и пытался превратить его вольную жизнь в орудие борьбы с Нежизнью. И его душа восстала против Саксаула.

  - Теперь я понимаю твою тайную мысль, - с непримиримой запальчивостью воскликнул Тюльпан, - ты сам коряв и уродлив и потому хочешь, чтобы и другие растения жили такими же уродами. И тогда на фоне всеобщего уродства, ты, несомненно, будешь выглядеть красавцем…

  Конечно, Тюльпан не знал ни о каких тайных мыслях Саксаула, просто ему надо было дать отпор его тяжеловесной нравоучительности. Удовлетворённый успехом, он закрепил свои позиции:

   - Я жил и буду жить так, как хочу сам, а не так, как хотят другие.

   - При чём тут тайная мысль, - удивился Саксаул. – не было у меня никаких тайных мыслей. И, конечно, ты будешь жить так, как хочешь.  Я не собираюсь менять ни твой, ни чей-то другой образ жизни. Я рассказал тебе о своих предках для того, чтобы ты смог лучше понять меня. Чем глубже понимаешь другого, тем мудрее и сильнее становишься сам. Возникает ощущение, что в тебе живут две, а то и несколько жизней, которые помогают в трудные времена. Летом, например, когда зной и иссушающие ветры забивают поры моего тела песком и не дают свободно дышать, я представляю себя грациозной и стройной Ферулой. Я знаю её до малейшей жилочки, терпеливо взращиваю её в своей душе, и она прорастает в ней. А вскоре она становится моей сутью. Мой ствол, ветви, вся моя внешняя крепость становятся защитой красоты и нежности, растущей во мне Ферулы. Её корни становятся моими корнями, через них она забирает влагу из глубин земли, и потому может зеленеть даже в обжигающую сушь. Снаружи Нежизнь измывается над моим телом, превращая его в уродство, а внутри я зеленею красотой и стройностью Ферулы. Так и выживаю.

   Но не только климатическими невзгодами терзает меня Нежизнь. Вместе со знойными ветрами она принизывает мою душу отчаянием и безсмысленностью борьбы с ней.  Но когда внутри есть красота, она же радость, то этой радостью можно победить любую безысходность.

   А зимой в трескучие морозы Нежизнь промораживает мой ствол насквозь. И я уже не могу взращивать в себе красоту. И тогда я представляю себя Сойкой, той самой, что свила гнездо в моих ветвях. Вся моя жизнь переносится в неё, я становлюсь Сойкой. Радостным сгустком жизни я прыгаю по насквозь промёрзшим ветвям и распеваю свирепой Нежизни чарующие весенние песни. О-о-о! В какое бешенство приходит она, слыша мой живой голосок в обители смерти. Она начинает охотиться за мной-сойкой, но я подвижен, прыгуч, полон жизнерадостности и потому остаюсь недосягаем для неё. Вот так и выживаю. А теперь в моей душе будешь расцветать ты.

  Саксаул замолчал, но увидев, что Тюльпан внимательно слушает его, решил продолжить рассказ, вспомнив о своих сокровенных чувствах, о которых ещё никому не рассказывал.

   - А однажды случилось чудо. Оно произошло весной, когда вокруг всё цвело. Над пустыней неожиданно появилась стая журавлей. Не знаю, как они залетели в наши края, раньше я их не видел. Они кружились высоко в небе и пели чудные песни. О-о-о! Это были даже не песни, а живые звуки. Такие же живые, как мы с тобой. Звуки разлетались по всему пространству, и вскоре небо, как пустыня весной, зацвела поющими цветами. Небесная красота была несравнимо краше земной, а небесное звучание чарующе земного. Никогда мне не доводилось испытывать подобного очарования. Моё плотное тело, как бы растворилось и превратилось в живую музыку, и мелодия моей жизни стала частью мелодии Неба.

   А потом эти песни упали каплями живого дождя на землю. Это был дождь восхищения Жизнью. Некоторые капли упали на меня и напоили своей влагой не только моё тело, но и душу. Неведомое понимание Жизни открылось мне тогда. За нашим Небом увиделось другое Небо, другие миры, в которых тоже была Жизнь и даже красочнее и волшебнее нашей…

  А вот лето и зима потом были невероятно лютыми. Нежизнь каким-то образом прознала про мою хитрость и зимой стала вымораживать не только ствол, но и душу, которую я помещал в образ Сойки. Она поняла, что убиение тела – не вся смерть, надо убивать ещё и душу. Она направила все силы, чтобы лишить меня способности к перевоплощению. И ей это удалось.  Она сначала проморозила мой ствол, а потом сковала холодом и мою способность к преображению. Я не смог представить себя Сойкой, чтобы вырваться из ледяного панциря холода. Мой дух словно вымерз. Но я не исчез. Я вдруг увидел себя песней журавлей, что весной пролетали над пустыней. Мой дух вознёсся в Небо и даже выше – за его пределы. Я стал недосягаем для Нежизни, я вышел за пределы её владений.

   Она продолжала холодом и ветрами измываться над моим телом до тех пор, пока не удостоверилась, что мне уже не выжить.

   Но вот пришла весна, и мой дух упал капельками небесной песни на мой ствол, и я опять зажил ещё более радостной жизнью. Каково было удивление Нежизни, когда она вновь увидела меня зелёным и могучим.

   О-о-о! Жизнь непостижима в своём волшебстве! Она неистощима в своих выдумках! Соединяя несоединимое, она создаёт чудо! Она всегда в работе, непрерывно ткёт узоры на Земле, и я не знаю, какой узор волшебства она создаст из нашего соседства.

                6

   Тюльпан был пленён рассказом Саксаула. В нём тоже жили подобные созвучия, когда он при пробуждении мог сливаться со всеми жизнями в пустыне. Но его ощущения были туманными и расплывчатыми, а у Саксаула всё было чётко и ясно. И Тюльпану тоже захотелось достичь такой же ясности в ощущениях запредельной жизни.

   «Может, и вправду, - подумал он, - надо поступать так, как предлагает Саксаул. Пока молод и полон сил надо направлять усилия не на безсмыссленное сияние цветка, а на наращивание мускулов преодоления. Только так можно достичь высшей радости в условиях пустыни».

   И прияв решение, Тюльпан усилием воли сдержал движение соков, что радостным потоком бежали вверх, к полыхающему пламенем цветку, и перенаправил их на усиление стебля. Соки приуменьшили бег, но от недостатка влаги лепестки цветка потускнели и обмякли, а стройный и сочный стебель стал скрючиваться в сухощавую хворостину.

   «Теперь самое время кого-то из себя представлять», -подумал Тюльпан, и по примеру Саксаула стал воображать себя Ферулой. Но Ферула была высокой, и листья у неё были другими – чашеобразными, и Тюльпан, как ни пытался вытянуть себя до её роста и сложить свои плоские листья в чашечки, ничего у него не получалось.

   Тогда он решил упростить задачу и начал представлять из себя простую и непритязательную травку – илак, обильно росшую рядом. Но Тюльпан выглядел красивее этой травки, и мог понять, зачем ему стремиться быть хуже себя.

   «Если уж представлять из себя что-то, то более красивое», - подумал он и остановил свой взгляд на грациозных джейранах, что прилегли отдохнуть под тенью саксаула. Но их красота была красотой движения, а Тюльпан был статичным, и потому, когда представил себя копытно бегающим цветком, то картина получилась дурацкой.

   И Тюльпан понял, что никого, кроме себя, он изобразить не сможет, да ему это и не нужно. Он есть то, что есть. Ему надо жить своей жизнью и не подстраиваться под других.

   «Зачем стремиться жить как-то, когда можно жить никак, без отношения к жизни» - закончил он свои эксперименты мыслью.

   Он решил выпрямиться, чтобы обрести прежнюю стройность, но скрюченные жилы не распрямлялись. Тогда он попытался увеличить подачу соков к увядающему цветку, чтобы придать ему прежнее сияние, но капилляры забились и его усилия не дали результаты. Он также хотел освежить обмякшие листья, но и они настолько ослабли, что не смогли впитать в себя живительные соки. И тогда Тюльпан понял, что ему не возвратить былую красоту, и жить ему теперь уродцем. И огромная боль, и негодование заполнило его душу.

   - Можешь поздравить себя! – выплеснул он своё негодование Саксаулу. – Ты добился того, чего хотел, и превратил меня в урода. Теперь ты можешь царить своим уродством над всей земной красотой. Я знал, что в тебе нет ничего, кроме чёрной зависти к любой красоте, и потому ты хочешь изуродовать другого, чтобы самому на фоне этого уродства, выглядеть красавцем…

   И уже не роса, а капельки слёз заблестели на потускневших лепестках Тюльпана.

   Саксаула больно задели слова Тюльпана. Он хотел объяснить, что никакой зависти в нём нет, он просто рассказал о своей жизни, наполненной суровыми испытаниями, но тут же понял, что Тюльпану этого не понять, как не понять его судьбы и другим растениям.

   Но и эта нерадостная мысль дала ещё более грустное продолжение. Саксаул увидел, что все его силы тратятся на то, чтобы выстоять, сохранить свою жизнь, а на давнюю мечту о победе над Нежизнью и превращении пустыни в царство красоты, едва хватает сил, чтобы высказать её вслух. Да и высказывать эту мысль опасно, не у всех хватает мужества и решимости идти его путём. Никто не в силах разделить его бремя по поддержанию Жизни в пустыне. Никому не дано понять его, он же обречён на понимание всех, а значит, и оказание помощи им. Ему даже нельзя говорить о своих тяготах, ибо они так ранят других, что приводят к непоправимым последствиям, как это случилось с Тюльпаном. И среди цветущей жизни ему суждено оставаться таким же одиноким, как и в знойные и морозные времена. И чувство глубокого одиночества охватило душу Саксаула.

                7

   Не легче было и Тюльпану. Его жизнь оказалась покалеченной, и он не мог жить прежней радостью. Не знал он и как жить дальше. Всякое упоминание о том, что надо как-то жить, вызывало в нём неприязнь. Он не хотел жить так, как жил Саксаул, создавший грандиозную идею и требовавший, чтобы и другие так жили. Ему хотелось жить так, чтобы вообще не думать о жизни. И подобное ему удавалось.

  Ах, если б можно было вернуться в те временя, когда он не чувствовал своего тела и не мыслил себя тюльпаном, а был дуновением жизни, способным разливаться на всё пространство пустыни .Его дух мог свободно выходить из тела  и сливаться с Единством Жизни, что давало ему безконечную свободу и радость. Там, за пределами себя, ему открывалась истинность жизни.

   А теперь он должен жить по логике обособления, сопоставлять себя с другими и делать из этих сопоставлений выводы: лучше он других или нет?  Если лучше, то гордиться собой и свысока смотреть на низших, если – хуже, то изо всех сил стремиться стать вровень.


   Это было глупо, но именно такой жизнью жило всё живое в этом мире. Каждый должен был что-то хотеть или чему-то противостоять. И Тюльпану, согласно этой логике, тоже надо было стремиться вернуть себе прежнюю красоту, чтобы вернуть значимость среди остальных.

   Но ему, познавшему ни с чем ни сравнимую радость от слияния со Всеобщей Жизнью, замыкание в самости означало заключение духа в тюрьму тела. Поэтому ему захотелось опять вырваться из своей обособленности, пусть даже красивой, и навсегда соединиться с Единством Жизни, где он мог быть сразу всем, и где не надо было думать о смысле жизнь, потому что Единство Жизни уже было смыслом. Там не надо было соперничать с другими, потому что и в другом была частица тебя. Ты есть всё, и ты есть во всём! Вот она истинная жизнь!

    А теперь ему, оторванному от Единства Жизни, предстоит прозябание в своём изуродованном теле по законам самости и противопоставления. И тоска, глубокая тоска проникла в душу Тюльпана.

   Вокруг он увидел такое же прозябание душ, заключённых в тюрьму самости своего тела. Какой толк от мужества и подвигов Саксаула, если его жизнь оканчивалась смертью и полным растворением его сути в Мраке Всеобщего Несуществования?  Какой смысл сопротивляться, бороться и жить заведомо ложной жизнью, не проще ли сразу…

   И вдруг внезапное прозрение пронзило тоскливые мысли Тюльпана.

   «Как это я раньше не догадался, - укорил он себя, - ведь смерть – это тоже освобождение. Тоже выход из тюрьмы своего тела и тоже слияние, но уже не с Единством Жизни, а с Мраком Несуществования. Смерть тоже избавляет от обособления и от всех мук, связанных с ним, и тоже даёт растворение духа, но не в вечной радости, как у Жизни, а в вечном Покое. Но и в том и другом случае происходит освобождение от страданий. А это есть главное, к чему надо стремиться».

   И Тюльпан, увидев в смерти освобождение, заторопил движение к ней.  Он прекратил попытки исправить свою покалеченную красоту, приостановил движение соков от луковицы к цветку, давая возможность горячим лучам солнца довески своё дело до конца. Вскоре головка его потускнела, а стебелёк и листья начали подсыхать. До полного отделения его души от тела оставалось немного.

   Но вдруг и здесь, на пороге смерти, его озарила другая мысль, которая приоткрыла обратное – в смерти освобождения нет. И в засмертье он будет жить, но только не в этом, а другом теле, но в таком же покалеченном состоянии. И смерть страдания не снимает, а наоборот, выпячивает их, показывая ошибки и промахи, совершённые в жизни.

   И Тюльпан понял, что Нежизнь обманула его, проникнув в душу мыслью о вечном покое после смерти. Он разом напряг все силы, чтобы приостановить увядание, но было поздно, Нежизнь стала хозяйкой его души. Тогда он, собрав остатки сил в своём угасающем теле, воззвал к Небесам с просьбой о прощении за то, что не смог отстоять в себе безсмертную частицу Жизни. И когда все силы ушли на покаяние, он ощутил удовлетворение и с этим чувством погрузился в небытие.

                8

   Чувство одиночества и непонимания своей жизни другими, так глубоко охватила душу Саксаула, что он поверил этому чувству, решив, что у него нет другого исхода. И эта боль, осталась бы в нём навсегда, если бы не случайный взгляд, брошенный на своего предшественника – саксаула, лежащего безжизненным телом рядом. Внезапного озарения было достаточно, чтобы понять: боль одиночества - есть ничто иное, как проникновение ядовитых жал Нежизни в его душу. Предшественника Нежизнь сокрушила безчувственностью, а его хочет отравить обратным – жалостью к себе.

   И Саксаул встряхнулся, решив: как бы ни трудна была его жизнь, но возложенную на него Природой ответственность надо нести не только без нытья и самосожаления, а с радостью – не каждому Жизнь предоставляет право  стать Её первопроходцем. Поэтому, пока весна в разгаре надо вбирать красоту пустыни, чтобы во времена торжества Нежизни, жить этой красотой и радостью.

   И Саксаул, оглядев с высокого бархана необъятные горизонты цветущей пустыни, хотел вобрать в себя её красоту и жизненную силу, но у него не получилось. Весенняя пустыня словно отгородилась от него и не отвечала на душевные позывы. Такого раньше не было, пустыня всегда отзывалась на чувства Саксаула и отдавала свои энергии, видя в нём надёжную защиту.  Но сейчас что-то нарушилось в этой гармонии.

     Саксаул ещё не понял сути этого нарушения, как заметил, что из него помимо желания, вытекает из глубины жизни ручеёк сострадания. Он не знал, куда он направляется, а когда проследил движение, ахнул. Его чувство сострадания направлялось Тюльпану. Какой ужасный вид был у него! Лепестки цветка подвяли и сморщились, некогда сочные листья обмякли, а восхищавший своей стройностью стебелёк, согнулся и приник к земле. Ещё немного и вся былая красота Тюльпана превратится от разогретых лучей солнца в труху.

   И уже другая боль – боль сострадания, пронзила его душу.

   «Конечно, - стал ругать он себя, — это я довёл его до такого ужасного состояния, и довёл своими рассказами о бедах и трудностях жизни. Надо было сразу понять, что этому хрупкому и нежному существу будет не по силам моя, саксаулова, ноша.  Боже мой, что я натворил?..»

   И он также, как любящая мать, отдающая все силы на спасение умирающего ребёнка, направил свои жизненные силы на помощь Тюльпану.  И на его глазах стало происходить чудо. Стебелёк Тюльпана выпрямился, листья обрели прежнюю сочность, а головка засияла первозданной красотой. Живой огонёк красоты и радости снова засиял у его подножия.

   С возрождением Тюльпана восстановилась и нарушенная гармония пустыни. Саксаул мог опять продолжать привычную для себя работу по насыщению души весенней красотой. Для этого он хотел приуменьшить своё внимание к Тюльпану, чтобы вбирать всё многоцветье пустыни, но у него это не получилось. Поток любви и сострадания к Тюльпану не только не уменьшился, но и продолжал усиливаться. Какие-то неведомые силы, выходя из глубин земли, двигались от корней по стволу вверх, а оттуда через листья разливались на всё пространство пустыни, создавая со всей её цветущей жизнью музыку любви и сострадания к ближнему. И эта музыка целиком посвящалась Тюльпану, который тоже зазвучал этой небесной мелодией.

   Заворожила она и Саксаула. Но его многолетний опыт подсказывал, что весной надо собирать силы, а не тратить их. Он хотел было остановить это безумие, но оно несло такую радость, такое духовное освобождение, что размыло все чувства предосторожности, и Саксаул решил: пусть будет так, как будет.

                9

   Тюльпан не знал, что с ним происходит, какие силы выводят его из небытия. Он просто давал этим силам проявляться так, как они хотели. И они, наполняя его жизненной силой, возродили в нём былую красоту и благоухание. Но Тюльпану уже не хотелось быть тюльпаном и жить обособленной жизнью, ему снова вспомнилась радость жизни в Единстве со всеми живыми существами в пустыне. Его «Я» вышло за пределы тела и стало эфемерным сгустком красоты, которое разноцветной аурой окружило его тело.  В этом состоянии он мог сливаться с сиянием других растений в Единое целое, что давало ощущение истинной свободы и радости.

   А потоки жизненных сил, идущие от Саксаула, всё усиливались, и Тюльпану стало тесно в небольшом облачке жизни, окружавшем его головку. Аура продолжала разрастаться, заполняя своим сиянием не только округу, но и доходя до неба.  От маленького цветка, как от солнца, исходили на всё видимое пространство не столько лучи света, сколько красоты, да так, что казалось, будто в пустыне вырос огромный, до самого неба цветок, который своими переливающимися радужными красками, заворожил всё живущие в пустыне. Это выглядело как чудо, никогда ещё растениям не доводилось видеть такого потрясающего зрелища.

   Но это было не всё. Потоки энергий Земли и Неба, проходящие через тело Тюльпана, рождали в нём музыку сфер. Она звучала настолько тонко, всеобъемлюще и чарующе, что казалась Музыкой Самой Жизни. Тело Тюльпана являлось музыкальным инструментом, на котором Всепланетная Жизнь, играла и пела песни своим пустынным детям. И эта музыка слышалась не во вне, а внутри каждого живого существа. Саксаул тоже слышал её, и через неё видел свою судьбу, которая, сливаясь с судьбами других жизней, создавала единую и неугасимую мелодию Всеобщей Жизни пустыни.

   Проникая в душу, музыка освобождала растения от обособленности, что давало им возможность сливаться в Единое Целое. Каждая душа имела свои неповторимые духовные накопления, которые сияли своими оттенками и создавали узоры на ковре невиданной красоты. И этот живой ковёр был самой Красотой пустыни. Не было счастья большего, чем чувствовать себя как отдельной, так и всеобщей Красотой.

   А потом произошло ещё одно чудо. Огромный цветок Тюльпана перестал быть цветком, а превратился в сияние Лика самой Вселенской Жизни. И не только Красота лучилась из этого Лика, а Любовь и Мудрость, и эти лучи пропитали души растений теплом Материнской Любви. Впервые все живые души увидели свою Любимую Мать, воочию испытали силу Её Любви к ним, и влекомые ответной любовью, потянулись к Ней своими лучиками любви.

   Не устояло перед этой великой любовью и само пустынное солнце. Оно вдруг стало маленьким ребёнком, и протянув навстречу Матери Любви свои руки-лучики, слилось с ним в единое Солнце, которое засияло на Небосводе Любовью-Мудростью Матери Небесной.

   Затем Солнце-Жизнь поднялась до зенита, и небо от его лучей вдруг растаяло, и за его синевой перед потрясёнными растениями раскрылся новый мир, который был красочней земного. Жизнь существовала не только в земной сфере, но и за пределами неба. Вслед за одним, Солнце-Жизнь стала раскрывать другие миры, в которых она была царицей. Немыслимые красоты и непостижимая мудрость светилась из этих миров.
 
   Не было уголка в необъятной Вселенной, куда бы не смогли проникнуть лучи Любви и Разума Солнце-Жизни. Не было такой тьмы, которую бы Солнце-Жизнь не смогла растопить своим светом. Не было такой смерти, которую она бы не смогла оплодотворить безсмертием. Она – Жизнь – хрупкая, нежная, ранимая является вечно существующим Бытием.

   А потом Солнце-Жизнь вдруг предстала перед пустынными жизнями Древом Безсмертия. И каждое живое существо увидело себя на этом Древе маленьким трепещущим листочками, которые тоже были безсмертными. Ни одна искорка Жизни не погибала и не пропадала на этом Древе, а если опадала листком, то в нужное время снова проявлялась в виде обновлённого листка.

   - Смерти, как таковой не существует, - говорила Матерь-Жизнь своим детям. – Все вы безсмертны. На покой уходите только для того, чтобы вновь возродиться в новом качестве. Вы всегда во Мне, а Я – в вас, и все мы неделимое целое.

   - Каждая душа живёт не только для себя, но и растит Вселенную. Каждая крупица опыта, свершённого во имя торжества Жизни, не пропадает, а становится достоянием всего Древа Безсмертия.

   - Раздельность жизней явление временное. Всё это проделки Нежизни. Она разделяет Всеобщую жизнь на части и замыкает в рамки обособленности. Так она добивается власти над каждой душой. Но это скоро пройдёт, и безсмертное целое станет главнее смертного частного.  Все миры Вселенной раскроются перед вами».

   Саксаула потрясло увиденное зрелище. В нём он не был сторонним наблюдателем. Глядя на раскрывшиеся надземные миры, он чувствовал своё существование сразу в нескольких из них. Все его духовные накопления: мужество, стойкость, верное служение Жизни, чувство красоты и мудрость находили отклик в других мирах, и он сразу жил там, где был нужен. Оставаясь на Земле небольшим кустарником, он одновременно чувствовал себя огромным деревом, прорастающим сквозь все времена и пространства.

   Похожие чувства испытывали и другие живые существа пустыни, глядя на это чудо.

   Несколько дней продолжалось это волшебство. Но вот все постепенно стали привыкать к чуду, сотворённому Тюльпаном. Небесные миры и новые ощущения жизни стали казаться обыденностью, а иногда даже скучной обыденностью, и Солнце-Жизнь стало тускнеть. А вместе с ним стали тускнеть и космические миры. А потом они вообще затушевались небесной синевой, и все растения увидели себя в привычных телах, растущих на привычной земле, под привычным небом. Увиденное волшебство стало казаться наваждением, которое потом вообще ушло из памяти.

   Угасло сияние и вокруг Тюльпана, он тоже, как и все, вернулся в своё плотное тело и зажил обыденной жизнью, в которой тоже стёрлась память о свершённом через него волшебстве Жизни.

   И только Саксаул, благодаря выработанной привычке впитывать в себя всё то, что даёт весенняя жизнь, запомнил увиденное и отложил в тайники памяти.

                10

  Весна подходила к концу. Утренняя прохлада стала сменяться зноем, который всё сильнее иссушал сочные тела трав. Время жизненной благодати истекало, наступал черёд торжества Нежизни. А она изо всех торопила своё время, чтобы выдавить из весны остатки цветущей жизни. Никогда ещё Жизнь не осмеливалась устраивать в её владениях подобные празднества. Никогда ещё на её угрюмых просторах не собиралась ярмарка свободы и радости. Каждое живое существо Нежизнь держала в узде повиновения и страха, а тут Солнце- Жизнь раскрыла им не только свободу, но и пути к вселенскому могуществу.

   И даже не это было самым страшным. Вселенская Жизнь пробудила в душах память об их безсмертии. И теперь эти семена могут прорасти неповиновением и даже бунтом против её царства – царства трепещущего страха, которое она создавала тысячелетиями. И ярость, неведомая даже для неё, охватила душу Нежизни.

   На зелёные поля налетели свирепые суховеи, которые выпарили утреннюю росу, растерзали остатки прохлады, и недавнее зеленистое разноцветье превратилось в единую безжизненную желтизну.

   Не минула эта участь и Тюльпана. Стебелёк его подсох, листья сжались и сморщились, а некогда очаровательная головка осыпалась пожухлыми лепестками. От его былой красоты не осталось и следа. Земля, питавшая его влагой, превратилась в сухой песок. Всё случилось так, как и предсказывал Саксаул, но случилось это слишком рано, до окончания весеннего срока.

   А ярость Нежизни нарастала. Ей мало было высушить вершки трав, хитрая Жизнь могла прятаться в корнях, надо было изгнать её и оттуда, чтобы окончательно утвердить в своих владениях величие Вечного Несуществования. И танец Жизни в пустыне сменился на пляску смерти.

   Завыли знойные ветры, которые выпарили остатки влаги в поблёкших травах. Ушла жизнь и из Тюльпана. Стебелёк высох совсем, а затем под напором ветра сломался и покатился по горячим барханам, рассыпаясь на части.

   Но это было мало для Нежизни. Низкими свистящими ветрами она подкопалась к его луковице, высушила корни, но не стала выдирать из земли, а оставила на медленное распятие под лучами горячего солнца. И вскоре сочная луковица превратилась в труху жёлтых перьев, а затем и вообще развеялась по ветру.  Тюльпану так и не удалось отсидеться и переждать знойное лето в своём главном убежище – луковице. Нежизнь проникла и в неё.

   Всё это происходило на глазах Саксаула, и он ничем не мог помочь Тюльпану. Только увидел, как душа Тюльпана, сияющим утренним цветком, отделилась от луковицы и вознеслась в другие миры, превратившись в маленькую звёздочку. Эта звёздочка несколько раз мигнула лучом-приветствием Саксаулу и исчезла во мгле пыльных ветров.

   Всё!!! Закончился и этот, может быть, самый интересный эпизод в жизни Саксаула. Одарит ли его теперь Жизнь таким красивым соседом? Проявится ли подобное волшебство, которая проявила Жизнь через Тюльпана? И Саксаул, тяжко вздохнув, не успел даже погоревать о безвременно ушедшей душе Тюльпана, как увидел, что наступает его черед схватки с Нежизнью.

  Нежизнь хорошо понимала, что опорой и выразителем идеи Жизни в её владениях является Саксаул. Найдя способ уничтожения Саксаула, Нежизнь могла одержать окончательную победу над Жизнью. И теперь, расправившись с Тюльпаном, она все силы направила на Саксаул.

  Снова взвыли обжигающие ветра. Земля в пустыне превратилась в настоящую жаровню ада. Ни одно живое существо, казалось, не способно выжить в этом огненном зное.
 
   Но Саксаула этим было не взять. Снаружи он и вправду казался пылающим кустом, но внутри жизнь не угасала. Глубокими корнями он доставал влагу из земли и питал ею пылающие живым огнём листочки.

  Но Нежизнь не отступала. Она поняла, что не надо воевать с каждой отдельной живой душой, надо показать всем что Нежизнь сильнее Жизни и тогда всё живое начнёт служить ей. Надо противопоставить ярмарке торжества Жизни такую же ярмарку торжества Нежизни и тогда всё живое воочию убедится в превосходстве Нежизни над Жизнью.

   И Нежизнь взмутила позёмкой воздух в пустыне в такую непроглядную муть, что всякое живое потеряло связь с другой жизнью, оставшись в одиночестве. Нежизнь не хотела проявлять своё могущество через живое существо, как это делала Жизнь через Тюльпана, - ко всему живому она относилась презрительно – свою мощь она видела в своём величии. И потому стала строить памятник своей гордыни.

   Все разрушения, насилия, обманы, коварства, соблазны, подлости и прочие тёмные деяния, совершённые Нежизнью за миллионы лет своего существования, стали основой этого памятника. Не было таких благоухающих городов и оазисов, которые она бы не смогла превратить в руины и безжизненный песок. Не было такой красоты, которую она бы не смогла обезобразить. Не было такой радости, которую она бы не смогла бы превратить в горе. Не было такой любви, в которую бы она не смогла внедрить ненависть. Не было такой мудрости, которую она бы не смогла оглупить. Не было такой чистоты, которую она бы не смогла очернить. Да и вообще не было такой жизни, которую она бы не смогла превратить в смерть. Всё это наглядно говорило о полном торжестве Нежизни над Жизнью.

   Но чтобы ещё больше утвердить своё могущество, Нежизнь показала потрясённым живым существам сонмы замученных, покалеченных и загубленных душ, которые посмели бросить вызов её величию. Все они составляли постамент её безобразного памятника.
 
   Сваленные в бесформенную кучу, эти сонмы изуродованных жизней задыхались в грязи и давке и изо всех сил ругали друг друга и Жизнь, которая уготовила им такие невыносимые страдания. Космической безысходностью веяло от этого памятника, и эта безысходность, наполняя пространство пустыни, проникала в души трепещущих жизней, выжигая из них последние остатки радости.

   - Разрушение сильнее созидания, - говорила Нежизнь оставшимся непокорёнными душам пустыни. – Всё созидаемое – трудно и медлительно, а разрушаемое – мгновенно. И в этом сила разрушения. В этом торжество Нежизни над Жизнью. Будущее за разрушением, а не за созиданием. Жизнь – это аномалия. Из Небытия вы приходите и в Небытие уходите. Жизнь – это ненужное включение между двумя Несуществованиями.  Надо устранить эту аномалию и тогда установится вечное незыблемое торжество Небытия. Жизнь – лжива, она никогда не избавит вас от страданий, только Небытию посильно это. Надо возненавидеть Жизнь и тогда вы достигнете высшей, ни с чем не сравнимой свободы Несуществования. Чёрное солнце Несуществования – вот та обитель, в которой превратятся в пепел все ваши страдания.

   А чтобы окончательно сломить волю и обратить в свою веру непокорённые души, Нежизнь ещё больше наполнила мраком безысходности всё пространство пустыни, и каждая живая душа почувствовала себя безконечно ничтожной и беззащитной перед изуверской силой Нежизни, чей памятник из сонм замученных душ, казался единственной реальностью во мраке всеобщего Несуществования.

   Жить в этом мраке было равносильно жизни в смерти. Страдания свободных душ казались сильнее душ покорённых, что составляли постамент памятника. Одни души, не выдержав страдания, пошли на услужение Нежизни, чтобы как-то облегчить свою участь, другие, вспомнив прошлые тяготы и мучения, возненавидели Жизнь, поверив, что Нежизнь сможет избавить их от страданий. Так и те и другие полнили памятник покалеченных душ.

  Яд безысходности проник и в душу Саксаула. Но он не сник и не сдался. Глядя на мириады покалеченных душ, которые своими страданиями заполняли не только пространство пустыни, но и казалось, всю Вселенную, он, привыкший вбирать в себя всё из окружающего мира, вобрал всю совокупную громаду страданий. И его душа превратилась в одну громадную рану. Трудно одной души выдержать собственные страдания, но безконечно труднее выдержать страдания мириад покалеченных душ. И Саксаул, возможно, не выдержал бы эти страдания, они бы разорвали его душу, но какая-то непонятная потаённая сила разом вобрала в себя всю совокупную боль, очистила его душу и заставила прямо посмотреть Нежизни в лицо.  И Саксаул посмотрел. Нежизнь от его правдивого взгляда испуганно отпрянула. Своего лица у неё не оказалось. Она вся от начала до конца была напичкана ложью.

   Затем от взгляда правды стал разрушаться весь её изуверский памятник, а сквозь нагнетённый ею мрак Несуществования стали проникать первые лучи Солнца-Жизни. Лживое могущество Нежизни начало таять на глазах.
 
   Саксаул не знал, откуда в нём взялась такая сила, которая смогла победить Нежизнь, да он и не хотел об этом думать, он только почувствовал освобождение и желание отдохнуть после трудной работы.

                11

   Но то, что не понял Саксаул, поняла Нежизнь. Саксаул смог устоять против её мощи благодаря кристаллу Безсмертия, который вложила в него Вселенская Жизнь. Именно его сиянием Саксаулу удалось растопить мрак её Чёрного Солнца. Только против Безсмертия Нежизнь была ещё безсильна.  И она решила поменять тактику, чтобы заполучить силу Саксаула, а затем расправиться с Жизнью окончательно.

   Для начала она раскрыла перед Саксаулом всю картину своих ухищрений, посредством которых она проникала в суть каждой жизни и заставляла работать на себя. Не было такой души, которую Нежизнь не смогла бы подчинить себе. И душа Саксаула тоже находится в её подчинении, но об этом она пообещала рассказать позже, а сейчас, став ласковой и нежной, заговорила доверительным голосом:

   - Жизнь глупа и примитивна. Весь разум находится у Нежизни. Разрушение сильнее созидания, насилие сильнее любви. Жизнь лишь прислуга Нежизни и большего она не заслуживает. И тебе, Саксаул, пора это понять. Отдай свой подвиг, своё безсмертие делу служения Нежизни, и тогда в иерархии разрушителей тебе будет отведено самое почётное место. Откажись от безсмысленной борьбы за иллюзию жизни и займись реальным делом по утверждению власти Нежизни над хаосом Жизни. Поверь, я умею быть благодарной. Скоро Жизнь будет обуздана совсем и станет служанкой Нежизни. Только силой устрашения можно навести порядок над хаосом Жизни. Решайся!

  А чтобы окончательно убедить Саксаула в своей силе и уме, она рассекретила обещанную уловку. Это она – Нежизнь – подстроила так, чтобы Саксаула через сострадание к Тюльпану отдал все свои силы. Теперь, перед зимними и невзгодами он будет безсилен. И тогда Саксаул на своём опыте убедится в очередной лжи Жизни – безсмертии. Смерть – это итог и венец всего живого. Нежизнь сильнее безсмертия. И Саксаул зимой в этом воочию убедится.

   - И ещё, - добавила Нежизнь, - даю тебе время на размышление, чтобы ты решил, кому служить: свету или тьме? Ты должен оценить моё благородство.

   И сказав это, Нежизнь отступила. Но отступила, как увиделось Саксаулу, не по причине собственного благородства, его у неё не было, а по причине истощения сил. Ей так и не удалось сломить волю Саксаула и заполучить его жизненные силы.

   Вместе с Нежизнью отступила и развеялась пелена мрака, которым она наполнила пространство. Пустыня просветлела, в ней обозначились горизонты, проявилось пока что блёклое солнце, а главное, жить и дышать стало легче. Воздух снова наполнился жизненной силой.

   Саксаул по привычке оглядел окружающее пространство и поразился: как ужасно выглядела пустыня. Вокруг царило мертвенное запустение: травы выгорели, низинки и ложбинки с цветущими лужайками засыпались песком, вокруг простиралась безжизненная желтизна песков. И лишь кое-где можно было увидеть зелёные пятна уцелевших кустарников. Далеко не всем жизням удалось выдержать столь небывалый по своей силе натиск Нежизни…

   Но вот и лето стало уходить за зенит: ночи стали длиннее, а дни короче. Зной стал сменяться прохладой, и Саксаул вновь услышал голоса поющих птиц и топот стройных ног джейранов, приходивших отдохнуть под его тенью. Жизнь опять стала восстанавливать свои силы и наполнять опустевшее пространство своим радостным присутствием. И эти искорки радости освежили обезсиленную душу Саксаула: не только он, но и многие другие души выдержали натиск Нежизни, и снова вернулись к привычной жизни. И радость торжества Жизни вновь заполнила его душу.
                12

   После осеннего умиротворения наступила зима, и в пустыню пришли холода. Нежизнь к этому времени набралась сил и взялась за привычную работу. Холодными ветрами она превратила и без того редко зеленеющий пейзаж в сплошную серую промозглость. Листья на ветвях Саксаула пожелтели и опали от холода, но теплота ещё оставалась в земле, и Саксаул привычно переместил свою жизнь в основание корней. Так он переживал многие зимы.

   Но Нежизнь была учёна и понимала, что уничтожение тела, не означает уничтожение жизни. Надо уничтожить душу, и в первую очередь, память о своём предназначении, и тогда кончина будет полной. Только через предназначение Жизнь находит своё продолжение.  И Нежизнь взялась за дело.

   И Саксаул вскоре на себе это почувствовал. Нежизнь стала проявлять такие энергии, которые начали разъедать память. Саксаул начал погружаться не только в состояние одиночества, но и в безпамятность. Сначала он перестал воспринимать себя саксаулом, а затем ушла и память о жизненном предназначении. А именно это и было его смыслом и стимулом жизни.

   Но что-то внутри продолжало бороться за восстановление памяти, а значит, и жизни. И эта борьба была мучительной и безысходной. Саксаул задыхался в себе. Он, может быть, вышел с честью и из этого испытания, но сил на сопротивления у него становилось всё меньше и меньше. Он просто устал от повседневной борьбы.

   А Нежизнь не торопилась окончательно уничтожить Саксаула, давая ему возможность испить чашу страданий до конца, чтобы заставить возненавидеть Жизнь и начать служить ей.

   - Теперь у тебя есть возможность понять ложь Жизни о безсмертии, - нарочито ласковым голосом заговорила она. – Достаточно одного моего движения и тебя не станет. И всё твоё мужество, героическое сопротивление превратится в труху. Смерть сильнее безсмертия – вот та истина, которую от вас скрывала Жизнь. Но я не буду уничтожать тебя, ты ещё не достоин смерти, не заслужил её вечного покоя. Ты хотел вечности, и я тебе её предоставлю – ты будешь жить в вечных страданиях. Но если ты одумаешься и начнёшь служить мне, я смогу помочь тебе и отблагодарю славой Разрушителя, что приведёт тебя к вечному покою.  Тебе надо сказать только одно слово «Да!». И я освобожу тебя от страданий и введу в царство вечной свободы. Скажи мне это слово!

   Жизнь в Саксауле едва теплилась, но и этими остатками он понимал неприкрытую ложь Нежизни. Он не боялся смерти, но ему хотелось умереть с чистой совестью, с чувством исполненного долга перед Жизнью. Его не пугали муки, которые уготовила ему Нежизнь, его мучало другое – угасание сил, которое не позволяло рассеять мрак, окутывающий его жизненное предназначение. Видимо он был ещё не столь чист душой, и потому Нежизнь нашла лазейку, чтобы утвердить власть над ним. И это вызывало в нём горькое сожаление.

   - Вспомни, - ласково говорила Нежизнь, видя муки Саксаула, - о своих мечтах по превращению пустыни в цветущий сад. Где теперь эти мечты?  Жизнь уходит, и скоро тебя не будет, и со смертью развеются в прах твои мечты. Теперь ты убедился, что Жизнь обманывала тебя, чтобы использовать в своих целях твою силу и стойкость. Наберись мужества и скажи мне: «Да!»

   И Саксаул вспомнил. Вспомнил себя и своё предназначение. Это освободило его от сомнений и победило безсилие. Он понял, что пришло время принимать решение. И он его принял! Собрав последние остатки сил в единый порыв, он посмотрел Нежизни прямо в лицо и твёрдо произнёс: «Да!».
 
   И сказав: «Да!», умер.

                13

   Но это была не смерть, а Вознесение. Ибо своё «Да!» Саксаул сказал не Нежизни, а Жизни – её вечной красоте и радости.
 
   Неведомая сила, таящаяся в произнесённом слове, разом вырвала его душу из лап Нежизни и вознесла в Небо. В этом слове звучала музыка всей его жизни, которая сливалась с мелодией Вселенной, звучащей как торжественный гимн неуничтожимости Жизни.

   И в этом торжественном звучании Саксаул возносился всё выше и выше, проходя сквозь новые миры, которые становились всё красивее и волшебнее. И всюду ему рукоплескали и просили остаться в их мирах, предлагая стать Владыкой Мужества, Царём Торжества Жизни, Ангелом Стойкости. Небесные миры по достоинству оценивали духовные качества Саксаула.

   Но ему во всеобщем уважении и почёте чего-то не хватало. Саксаул сам не знал, чего, и настойчиво искал это недостающее. Но не находил. И хотя его окружали миры радости и красоты, в которых не было зла, всё же это были не его миры. Он хотел найти свой единственный мир, в котором смог бы полностью проявлять свои способности.

   И вот, блуждая по радостным и рукоплещущим мирам, он почувствовал притяжение небольшой звёздочки, которая сияла на небосклоне одного из небесных миров светом чарующей красоты и такой же завораживающей любви. И Саксаул устремился к ней. Достигнув её, Саксаул с изумлением увидел в этой звёздочке Тюльпана. О нет! И даже не Тюльпана, а саму Красоту, облачённую в тело Тюльпана. Как радостна была их встреча! Они обнялись, и обнялись так крепко, что слились в единое целое.

   Саксаул почувствовал в себе красоту Тюльпана, а Тюльпан – силу и мужество Саксаула. Все изгибы и выверты на теле Саксаула, которые на Земле казались уродливыми, здесь обрели изящные линии. Такая же красота и утончённость коснулась ветвей и листьев Саксаула, он не только стал изящнее, но, казалось, зацвёл тысячью тюльпанами. Ни на Небесах, ни на Земле не стала дерева краше его.

   Тюльпан тоже, став частью Саксаула, почувствовал защиту своей нежной и хрупкой красоте. Им было приятно жить друг в друге: Саксаул чувствовал в себе красоту Тюльпана, а Тюльпан – силу Саксаула. Они не знали, как Вселенская Жизнь смогла сотворить это чудо – слив их воедино, но были благодарны Ей за это волшебство.

   А потом к ним явилась и сама Вселенская Жизнь. Саксаул впервые увидел Её так близко и поразился Её божественному сиянию и красоте. Она казалась эфемерной и реальной, выглядела духом и плотью. В Ней сразу звучала слово и музыка, вечное цветенье и неугасающая любовь. Одна красота сменялась на другую, одна песня перетекала в новую мелодию. Она была совокупностью всех красот, симфоний, благоуханий, безчисленных оттенков любви и очарований. И всё это, сменяя друг друга, создавало поющий, благоухающий и вселюбящий калейдоскоп Её Божественной Сущности.

   Но это виделось снаружи, и только просветлённой душе Саксаула позволено было видеть Её Душу, в которой разнородные качества соединялись в изумительные по своей красоте узоры. Нежность находила новые сочетания с силой, любовь – с познанием, свобода – со стойкостью, устремление – с полётом. Каких только разнообразных, и казалось, несоединимых качеств, объединялись в Её Душе в изумительные узоры, которые давали новое развитие всему живому.

   - Мы по достоинству оценили твоё мужество и верность Жизни, - не столько голосом, сколько музыкой, сказала Вселенская Жизнь Саксаулу. – И наградой за эту верность тебе даровано слияние с красотой Тюльпана. Теперь вы одно единое целое, одно пламя Жизни, одно сияние, одна Любовь. Но это не всё. Мы даруем тебе большее – создание нового мира. Для этого нужна красота, сила, любовь, мудрость, верность – всё это у тебя есть. Пора мечту, которую ты пронёс через всю жизнь, превращать в реальность. Отныне вы – Боги! Если вы согласны на новый подвиг – то дерзайте! И ничего не бойтесь, Я всегда буду в вас, а вы – во Мне!

   Саксаул, не колеблясь, дал своё согласие. Он чувствовал не только свою силу, но и красоту Тюльпана, и ему хотелось дарить эти новые возможности нуждающимся душам.  Приняв посвящение от Вселенской Жизни, Саксаул превратился в звезду и вознёсся в миры своего будущего царствования.

   И когда он прибыл к месту назначения, ошеломление охватило его душу. Здесь был не рай и даже не ад. Это место было похуже ада. Здесь находилось сердце Нежизни – чёрная дыра её чёрного солнца. Здесь было средоточие самых грязных, самых жестоких и самых мерзких желаний Нежизни. Здесь была обитель вечного мрака и мучительной смерти. Жить здесь было намного труднее, чем в пустыне.

  И как только Саксаул попал в обитель чёрного сердца Нежизни, скопище злобных сил набросилось на его сияние. Мраку более всего ненавистен свет.  И они, наверное, растерзали бы его в одно мгновение, но Саксаул находился в одёжке Безсмертия, которым одарила его Вселенская Жизнь, и потому был неуязвим для них. Какие они только ни прилагали усилия, Саксаул продолжал сиять маленькой звёздочкой в центре чёрной дыры чёрного солнца Нежизни.

  Поняв свою неуязвимость, Саксаул стал постепенно осваиваться в новом мире. Из звёздочки, как из зерна, посаженного в землю, проявился росток, который превратился в САКСАУЛ, ЦВЕТУЩИЙ ТЮЛЬПАНАМИ. И хотя росток ещё был небольшим, но от него потекли в окружающий мрак излучения красоты, нежности, которые оберегались силой и стойкостью. И эти чистые излучения не терялись и не погибали в среде злобных сил, а наоборот, усмиряли их, и создавали вокруг цветущей тюльпанами кроны защитный ореол нового зарождающегося мира – мира любви и красоты.

   И силы мрака оказались безсильными перед сиянием живого Безсмертия.

   А Саксаул продолжал утверждать свою власть в чёрном сердце Нежизни. Он понял главное: его пребывание здесь вечно и необратимо: нет такой силы, которая смогла бы загасить его цветение. Ибо Нежизни никогда не создать такой ненависти, которую бы Жизнь не смогла победить Любовью. Никогда Нежизни не создать такого мрака, которого бы Жизнь не смогла растопить Светом. Никогда Нежизни не создать такой жестокости, которую бы Жизнь не смогла укротить Нежностью. Никогда Нежизни не создать такого яда, которого бы Жизнь не смогла превратить в Нектар. Никогда Нежизни не создать такой безысходности, в которой бы Жизнь не смогла зародить Надежду. Никогда Нежизни не создать такой хитрости, которую бы Жизнь не смогла разгадать простотой. Никогда Нежизни не создать такой смерти, которую бы Жизнь не смогла обратить в Безсмертие. Жизнь вечна и неуничтожима, она сможет проявлять свою красоту и радость даже в такой обители мрака и ненависти, каким является чёрное сердце Нежизни.

   Весь ужас произошедшего дошёл и до ума Нежизни. Она тратила все свои силы на уничтожение внешней жизни, а тут увидела, что Жизнь перехитрила её и проникла во внутрь – тьму её тьмы – чёрную дыру её сердца. И не просто проникла, а закрепилась там. Облачко света, красоты и нежности, исходящее от САКСАУЛА, ЦВЕТУЩЕГО ТЮЛЬПАНАМИ, казалось ей ядовитее самого ядовитого яда. И лютое бешенство охватило её. Ей захотелось разом вырвать из сердца этот цветущий росток и растерзать его. Но Саксаул уже проник длинными корнями в тьму её тьмы и вырвать его можно было только, вырвав само сердце. 

   Но и это было не всей бедой Нежизни. Чем больше усилий она прилагала для уничтожения Саксаула, тем сильнее укрепляла его. Корни его становились длиннее, а крона украшалась новыми тюльпанами. Каким-то неведомым чудом Саксаул научился перерабатывать её яд в живительные соки и питать ими благоухающую крону. Чем большую злобность проявляла Нежизнь, тем большей нежностью сияли лепестки тюльпанов, чем большим мраком окутывала она Саксаул, тем большее сияние исходило от него. Чем больше сил она прилагала на уничтожение Саксаула, тем крепче становился он. Неведомым для Нежизни способом Саксаул силу разрушения превращал в силу созидания. Нежизнь сама своей силой питала Жизнь, подтверждая делами неуничтожимость Жизни.

   И понимание этой неуничтожимости родила в Саксауле невозможное доселе чувство – он полюбил Нежизнь.  Ему приоткрылась Истина: Жизнь ничто не уничтожает, это противно Её сущности, она исцеляет и воскресает. Нежизнь – это не противоположность Жизни, как она пытается себя представить, это такая же Жизнь, но заблудшая во мраке. Исцелить её можно только через возрождение в ней Любви. И тогда она станет неотъемлемой частью Вселенской Жизни.

   Но то, что понял Саксаул, ещё не поняла Нежизнь. Она по-прежнему мыслила законами зла. Поняв, что ей не вырвать Саксаула из своего сердца, она направила все свои силы на уничтожение растущих в пустыне живых душ. И этот план ей показался верным. Саксаул расцвёл в её сердце, чтобы питать своим сиянием всё живущее в пустыне. Но если уничтожить всё живое, то умрёт и Саксаул – ему будет некого любить и некому сиять.

   Но и здесь произошло обратное. Чем сильнее и злобнее дули её ветра, тем на большее пространство разносили они сияние, красоту и нежность Саксаула. Чем большим мраком она окутывала пустыню, тем большая яркость исходила от сияния Саксаула. И уже не только Нежизнь видела в себе САКСАУЛА, ЦВЕТУЩЕГО ТЮЛЬПАНАМИ, но и всё живое в пустыне.

   - Смотрите! Смотрите! – изумлённо восклицали травы, кустарники, животные и птицы, глядя в непрозрачную муть неба, в котором зарождающимся солнышком проявлялось свечение Саксаула, - САКСАУЛ, ЦВЕТУЩИЙ ТЮЛЬПАНАМИ! САКСАУЛ, ЦВЕТУЩИЙ ТЮЛЬПАНАМИ!

 И забыв о невзгодах, с изумлением и воодушевлением смотрели в небо, где из тёмной точки мрака, всё четче вырисовывались контуры САКСАУЛА, ЦВЕТУЩЕГО ТЮЛЬПАНАМИ.  И всё живое в пустыне начало прозревать, что там, в Небесах, в центре чёрного сердца Нежизни, прорастает САКСАУЛ, ЦВЕТУЩИЙ ТЮЛЬПАНАМИ, - их новый БОГ, защитник и Спаситель, который создаст в пустыне новый цветущий мир, краше которого ещё не было на Земле.

  Но тюльпаны не только цвели на ветвях Саксаула, они ещё и пели. И как в слаженном хоре они пели песню новой жизни. И эта чарующая мелодия проникала в души растений и животных, обновляя их жизнь.

   - САКСАУЛ, ПОЮЩИЙ ТЮЛЬПАНАМИ! – восторженно кричали живые души в пустыне.
 
    И на земле, сначала нестройно, а потом всё мелодичнее, зазвучала мелодия нового мира. 

   Все живые души с беззаветной любовью потянулись к сиянию Саксаула, наполняя пространство пустыни всеобщей любовью к Жизни. И эти взаимные потоки Любви стали первой нотой мелодии Нового Мира, в котором Небеса и Земля соединились в единую гармонию красоты и радости.

                1999г.