Агнис, глава 4

Мы идем прямо через поле. Я и Сыймык. Так его зовут, парня с широкой, белозубой улыбкой, спустивший нам с мамой багаж на вокзале. Земля свежевскопанная, и ноги то и дело проваливаются в рыхлую почву. Вытаскивая из ямки провалившуюся ногу, я рада тому, что обута в кроссовки, а не в какие-нибудь балетки. Правда когда-то белую, а сейчас испачканную черной землей обувь все равно жалко. Сыймык как-то притих и мы в неловком молчании пересекаем поле, в ширину более одного гектара, которое он слишком легкомысленно, как мне кажется, именует “огородом”. Когда мы минуем границу “огорода”, путь преграждает широкий арык. Вдоль этого глубокого, используемого для полива рва взмывают высоко ввысь белые стволы тополей. При взгляде на них вспоминается, как чудесно шуршат листья при легком дуновении ветра. Но весна только наступила и стройные ветки их еще обнажены. Сладкого шелеста листьев не слышно. Мы останавливаемся у того места, где ствол сваленного дерева, перекинутый через арык с одного края на другой, видимо служит импровизированным мостиком. Опасливо подойдя к краю, вижу: внизу журчит вода, слабый, недавно пробившийся поток. Сыймык, как ни в чем небывало, проходит дальше по сваленному стволу и уже дойдя до середины, недоуменно оборачивается:

-Ты идешь?

-Я туда не полезу. - категорично качаю головой.

-Не бойся. Тут не страшно. - усмехается он, в доказательство безопасности избранного пути раскинув руки поперек тела.

Снова заглядываю вниз и молча качаю.

В узких, по лисьему, черных глазках парня читается замешательство.

-Ты иди, а я, наверное, лучше вернусь домой. - утешительно проговариваю я, хотя сама не слишком-то рада возвращению на скучные посиделки маминой родни.

-Нет. Мы уже почти дошли. - в свой черед отрицательно качает головой Сыймык.

Вернувшись и ловко и быстро спрыгнув со ствола, он протягивает мне свою маленькую черную ручку.

-Идем.

В предчувствии чего-то романтического, я не могу удержать довольной улыбки и хватаюсь за протянутую руку. Кожа у ней шершавая, грубая, за нее неприятно держаться, но ловкие, гибкие движения Сыймыка и его галантное обращение со мной подсказывает, что такими и должны быть руки мужчины. Да, все-таки восемнадцатилетнего Сыймыка нельзя сравнивать с теми сопляками, которые приходили воскресными вечерами в наш лицей на дискотеку. Танцы всегда длились от шести вечера до одиннадцати ночи, потому что ровно в двенадцать наступал отбой и женские общежития закрывались. После отбоя территория общежития переходила под надзор эже (“старшие сестры”, уважительное обращение ко всем старшим по возрасту особам женского пола), всегда чрезвычайно мнительных и строгих эже. Так что все контакты с противоположным полом ограничивались у лицеисток пятичасовыми топтаниями в полутьме спортзала под модные треки. В первый год лицея я с нетерпением ждала воскресных дискотек и ради этого по возможности возвращалась из дома раньше, чем этого хотели бы скучавшие родители. Но с годами традиция танцев пресытила, как и всех старшеклассниц, в конце и меня. Родители же к тому времени свыклись к моему отсутствию дома. Точнее, не замечали присутствия в напряжении, постепенно ставших будничным делом, междоусобных разборок. Поэтому два последних учебных года в лицее я проводила выходные заперев себя в читательском салоне за книгой или в комнате общежития.

Воспоминания о скуке лицейских выходных наводят тоску. Отгоняю их, тряхнув головой. Пряди фиолетовых волос весело подпрыгивают и заметивший это Сыймык снова улыбается, сощурив узкие глаза в черные щелочки. Я крепко держусь за его шершавую ручку, когда, подтянув на ствол, он переводит меня через арык по узкой, покатой поверхности, по неровностям высохшей коры. Ступать приходиться, по-утиному чуть раздвинув ступни в разные стороны, для сохранения равновесия. Шаг, ужасный ствол шатается под нами. Еще шаг...

-Ай! - тонко вскрикиваю, когда больно свернувшаяся обо что-то ступня соскальзывает вниз.

Сильные, жилистые ручки Сыймыка тянут за руку назад. На секунду повиснув над рвом, в критический момент - настоящей пропастью, я вся вцепляюсь дрожащим телом в своего спасителя. Быстро перебежав по трясущемуся стволу, я облегченно вздыхаю, когда опаснейший переход заканчивается. Он соскальзывает вниз и помогает спуститься мне. Уже оказавшись на твердой земле, (о, какое же счастье ступать ногами по твердой и неколебимой земле!) я оглядываюсь на оставшийся позади кошмар перехода. Щеки стыдливо рдеют при мысли, как переходя арычок я вся сжалась к этому парню, хотя теперь он и кажется не таким страшным.

-Куда дальше? - как можно деловитее задаю я вопрос, пытаясь замять неловкость.

-Вот теперь-то мы пойдем по полю. - улыбаются белые зубы Сыймыка.

Широким взмахом руки он окидывает открытое пространство, тянущееся далеко до самых гор. Кое-где по полю безобразно торчат оставшиеся с прошлого года, похожие на тростниковые, стебли. Ни с того ни с сего вспомнилось, как вкусно пахла сваренная кукуруза, которой кормила нас согнувшаяся в спине, но все равно проворно двигавшаяся, старая бабушка из прошлого, покойная мамина мама. Возможно, именно на этом поле они выращивали кукурузу. Но помнилось также, как маленькой я щелкала сладкие, незрелые семечки прямо с цветка подсолнуха. Так что сщетинившиеся из земли стебли могли статься, как кукурузными, так и подсолнечными. Земля здесь не проваливается под ногами, но из-за колючей прошлогодней травы и кукурузно-подсолнечных стеблей шагать все также трудно. Но больше беспокоит другое. Чем дальше мы отходим от отчего дома мамы, тем яснее сознаю я глупость своего поступка.

-“Что скажет апашка, когда узнает, как я, с незнакомым парнем, поперлась неизвестно куда?” - тревожно оглядываюсь на превратившуюся в далекую точку дом, где осталась мама. Тихо спрашиваю, - А нам еще далеко?

-Видишь, вон там? - показывает он пальцем в заросшую тростником, дикую часть поля. Среди высоких зеленых стеблей виднеется какая-та старая жестянка. - Это заброшенный вагончик. Там мы собираемся.

Чувствую, как у меня вспыхивают щеки при слове “мы”. Сыймык сказал, что Сирил тоже придет. Присутствие старшего двоюродного братца в принципе и послужило главной причиной смелости отправиться непонятно куда и непонятно с кем. Чем ближе мы к ржавому контейнеру вагона, тем явственнее слышен исходящий оттуда смех. Мне от этого и легче, и страшнее. Легче, потому что оставаться один на один с Сыймыком среди голого поля становится стремно. Страшнее, потому что, как и всякий раз перед вхождением в незнакомую компанию, меня охватила робость. Особенно теперь, когда я вот-вот окажусь в среде отнюдь не подростков, а настоящих молодых людей.

При звуках наших приближающихся шагов смех в вагончике замолкает. Из зияющего отверстия, где должна была находиться дверь, наружу высовывается веснушчатое лицо молодого человека. Оно тут же прячется назад.

-Сыймык келди! (Сыймык пришел!) - возвещает чей-то грубоватый голос и шум внутри возобновляется.

А лицо снова выходит к нам, только на этот раз продолжившись всем непропорционально длинным туловищем и такими же длинными, тонкими конечностями рук и ног. Мне даже не верится, что такой верзила мог уместиться в низком коробке вагончика.

-Алейкум, брат. - подходит длинный парень к Сыймыку и сжимает в рукопожатии его маленькую ручку. - Бул ким? - пренебрежительным кивком указывает в мою сторону длинный парень.

-Сирилдин б;л;шкасы (кузина Сирила).

Взгляд длинного сразу же меняется, и он уже с куда большим интересом смотрит на меня. Дольше всего его взгляд задерживается конечно же на моих волосах. Затем, почему-то смутившись, он отводит взгляд и покрикивает находящимся внутри:

-Сирилдин б;л;шкасын алып келди (Он привел кузину Сирила).

В ответ слышатся одобрительные возгласы. Возгласы отчетливо мужских голосов.

-“Черт возьми.” - не успеваю подумать я о сложившемся положении, как из вагончика на нас вскидывается, словно хищная птица, широкоплечая фигура. 

В огромных голубых глазах блеснул холодный огонь. Это Сирил. И он в бешенстве. Отпустив рамы отсутствующей двери, за которые на весу держался руками, он по-хищнически спрыгивает на землю. Испуганно отскакиваю. Но он, не замечая меня, накидывается на стоящего позади Сыймыка.

-Эмне эчип алдын аны? (Зачем потащил ее с собой?) - в приглушенном голосе Сирила отчетливо стоит угроза.

Мне жалко смотреть на маленького, худенького Сыймыка, под мощью Сирила сжавшегося в еще меньший комочек. Он не может ничего выговорить и лишь растерянно разводит руками, а губы его по привычке растянулись в широкую улыбку. Тогда его взгляд умоляюще соскальзывает с нависшего над ним Сирила на меня. Тот улавливает этот взгляд и тоже оборачивается. Гнев, пылавший в голубых глазах, исчез. Лицо его застыло в неуверенном выражении, будто он устыдился своей силы перед смиренно сжавшимся Сыймыком. Приободренная этим изменением в его лице, я храбро проговариваю:

-Я сама попросилась прийти сюда. Мне стало скучно. - и так как он все продолжает молча смотреть мне в лицо, с дерзостью в голосе добавляю. - Нельзя мне что ли?

Сирил всем корпусом оборачивается лицом ко мне и делает шаг на встречу. Еще. Я стараюсь не сводит с него сердитого взгляда, хотя внутри прошелся холодок. И тут он отчетливо, без единого намека на акцент, произносит по-русски:

-Поступай, как угодно. Но я нести ответственность за тебя не намерен.

Сирил так близко, что мне видна каждая ресничка и каждая веснушка на медном от загара лице. И блеснувшая в зубах проволока. Проволока объясняет причину показавшегося мне нынче утром акцента Сирила. Он просто шепелявил из-за вставленных в зубы брекетов. И несмотря на всю серьезность сказанных им слов, шепелявая речь снова вырывает у меня, из-под стиснутых губ, смешок. Голубые глаза сначала удивленно расширяются. Потом смущенно опускаются под сень контрастно темных ресниц. Отпрянув от меня, он отворачивается.

-Делай, как знаешь. Повторяю, я не стану отвечать за тебя перед Канышай эже.

Произнесенное вслух имя матери оказывает отрезвляющее воздействие. Мне хочется остановить Сирила, возможно даже попросить его проводить меня назад, домой, но он уже исчезает за отверстием в вагоне. Длинный парень проходит внутрь за ним, мимоходом глянув на меня. Снаружи остаемся только мы с Сыймыком. С приглашающим жестом руки он сгибается передо мной в театральном поклоне. Резкое изменение в поведении Сыймыка вызывает странное ощущение. Еще минутой ранее он казался таким жалким под приступом Сирила, а теперь снова ерничает. Принужденно улыбнувшись, я все же не нахожу причин отступать, после всего сказанного. С возрастающим вперемешку с ужасом любопытством, вхожу в вагончик.

Внутри полумрак. Лишь падающие через проход лучи заходящего солнца слабо освещают находящиеся внутри лица. Они сидят прямо на полу, на застеленном пыльном паласе. Их трое. Нет, четверо, ох... Среди других лиц мелькает чем-то знакомая, милая улыбка. Почему-то хочется отвернуться от нее, и я отворачиваюсь. Их пятеро, и пятая — это она. Сзади лезет Сыймык и мне приходится пройти дальше, в не внушающую доверия темноту, чтобы не заслонять собой входа. Неловко оставаться на ногах там, где все сидят. Но мне не решиться сдвинуться с места. Сыймык с привычным видом продвигается вглубь и опускается возле вытянувшего длинные ноги во всю ширину прохода, встретившего нас парня. Отведя от него взгляд, невольно снова ищут ту, пятую, и найдя ее ловлю очередную улыбочку. Сомнений не остается. Я не сразу узнала ее без белого платка на голове, но приветливую улыбку я запомнила хорошо. Рассевшись на грязном полу заброшенного вагончика, единственная, не считая меня, девушка здесь, разливавшая чай гостям молодая келинка оказалась одной из членов странной компашки Сирила.

-Кел, ;тп;йс;н;б;, Сирилдин б;л;шкасы (Так проходи же, кузина Сирила). - наконец-то обращается ко мне чей-то бодрый голос из темноты.

Обрадованная, что на меня наконец-то обратили внимание, я все-же нахожу разумным оставаться поближе к свету и присаживаюсь возле самого прохода. Моя осторожность вызывает общий смешок.

-Бизден коркуп жатасынбы? Коркпо, биз Сирилдин достору болсок сага да байкелер болуп калабыз го. (Нас боишься, что ли? Не надо, мы друзья Сирилу, а значит и тебе будем братьями.) - продолжает говорить из темноты все-тот же голос.

Тут хозяин голоса подымается и проходит через ноги сидящих на земле к свету. Я поспешно встаю и передо мной уже вырастает крепкого сложение молодой человек, возрастом видимо самый старший из всех находящихся. Над верхней губой холёно скрючиваются на концах усики, а губы очень любезно улыбаются. Впрочем, создается впечатление, что улыбаются одни губы. Глаза смотрят с серьезным выражением.

-“Он тоже не одобряет.” - успевает у меня промелькнуть.

-Менин атым Айбек (Мое имя Айбек). - протягивает руку подошедший друг Сирила. - 
Атымды ;з;м айтпасам бул тартипсиз тааныштырбай да коюшу м;мк;н (Если не представиться самому, этот не воспитанный может и не познакомить). - с легкой издевкой указывает он на Сирила уголком глаз.

Уже привыкшие к темноте глаза различают, как недовольно искривляются губы у Сирила, а сидящая рядом с ним девушка заливается веселым смехом.

-К;л;п жаткан сулукенини аты Айко (Имя красавицы, которая смеется - Айко). - почтительно кланяется ей Айбек.

Она отвечает легким кивком, глаза ее загораются лукавым огнем.

-Тээ тиги узун жигит (Тот высокий молодец) - Азат. - указывает рукой на длинноногого, продолжая представлять своих друзей Айбек.

Я улыбаюсь Азату, отчего тот смущенно опускает глаза вниз.

-Анын жанында отурган - Бакыт байкен болот (Сидящий рядом с ним будет тебе братом Бакытом).

Сидящий по право от Азата курчавый парень улыбается, блеснув в темноте золотым зубом вы переднем верхнем ряду. Несмотря на столь явный недостаток, что-то в нем притягивает больше, чем скромность его долговязого соседа.

-Бул кара баланы ;з;н да тааныйсын окшойт (Этого смуглого юношу ты должно быть уже знаешь). – кончает представлять друзей Айбек на Сыймыке, махнув рукой. Без особого замешательства, рука Айбека опускается мне на плечо, хотя мне удается заметить, как холодно при этом блеснули в темноте глаза Сирила. - Барыбыз классташ жана жакын дос болобуз. Эми сиздин атынызды билип алсак жакшы болмок, сулууке. (Всем мы одноклассники и близкие друзья. А теперь хотелось бы узнать ваше имя, красавица.) - Наклоняется он ближе к моему лицу, подставив словно для шепота, ухо.

-Мен бул кызды билем! (Я знаю эту девочку!) - восклицает Айко, не дав мне и рта открыть. - Бул Канышай эжекенин жалгыз кызы Агнис. Шаардык кыз, чачынан да билинип турбайбы! (Это единственная дочка сестры Канышай. Городская девочка, это и по волосам же заметно!) - последнее вырывается у нее с издевательским смешком, и она жеманно прикрывает его рукой, а у меня от этого неприятно сжимается внутри.

-“И что все они пристали к моим волосам?” - нахмурившись думаю я, пока не утихает последовавший за замечанием Айко гогот. Один только Сирил во все время остается молчаливо хмурым.

Прежний страх уступает место нарастающей ярости, отдающей пульсом в висках. Ничего не видя перед собой, я выскальзываю из-под руки Айбека и проношусь в глубь вагона, туда, где сидит Сирил. С усилием умещаю собой то узкое пространство, что еще сохранилось между ним и сидящей возле Айко.

-И чем вы тут занимаетесь? - стараясь придать голосу непринужденность спрашиваю у Айбека.

Судя по всему, он тут главный. Среди мальчиков кто-то хихикнул, когда я с такой полной уверенностью в правах притиснулась между парнем и девушкой. Сирил даже не шелохнулся, с успехом игнорируя меня. На Айко же мне страшно взглянуть. Я кожей чувствую, как ненавистно впираются в меня глазки девушки, явно не обрадованной моим вторжением. Но игнорировать я умею не хуже Сирила, и с улыбкой оглядываю всех присутствующих. Азат смотрит на меня удивленно выперев глаза. Восхищенная усмешка Бакыта блеснула золотым зубом. Сыймык кажется помрачнел, хотя мне плохо видно в полумраке.

-Почему вы здесь сидите, в такой темноте? - удивленно спрашиваю я.

Мне явно не рады здесь. Я лишняя. Если мне снова не ответят, то придется уйти, подобно обиженному ребенку, которого не пустили к разговору взрослых. Давящая тишина затягивается, и я уже подымаюсь, но тут приходит на выручку Сыймык. Пододвинув ко мне, с шорохом по паласу, большое, плоское блюдо, он говорит:

-Не хочешь затянутся?

Опускаю глаза на блюдо, где, свернутые из бумаги, похожей на тетрадные листья, лежат несколько маленьких трубочек. Где-то с пару секунд с тупым недоумением разглядываю жалкие эти бумажонки, потом до моего сознания медленно доходит, что стоит передо мной.

“Ооо, косяки!” - с детской восторженностью выявляю назначение Сыймыковского преподношения. Смущенно отодвигаю блюдо. - Нет, спасибо.

И снова мои слова привели окружение в смех. Только сбоку послышалось недовольное фырканье Айко, которая с каждой минутой нравилась мне все меньше, и скорее всего, это взаимно. Исподволь взглянув на Сирила, пугаюсь какой бледностью покрылось его лицо. Лицо застыло мраморным изваянием, своим высоким лбом, глазами, полускрытыми под глубокими веками, гордым, по птичьему загнутым книзу носом и сильным подбородком напоминая бюст древнегреческого божества. Меня возвращает к действительности чье-то:

-Ты что, городская и ни разу не затягивалась?

Это Сыймык. Он настойчиво пододвигает блюдо назад ко мне. Неожиданно для всех Сирил вскакивает, стащив за одно с места и меня. Запястье больно сжали крепкие пальцы кузена. Ничего не говоря и не оглядываясь, он тащит меня за руку к выходу, как провинившегося ребенка. Только уже на выходе он угрюмо бросает:

-Биз кеттик (Мы пошли).

Обескураженная грубостью, какого никогда не доводилось мне испытать от малознакомых людей, я теряю дар речи и потому-то сначала безмолвно терплю, пока он уносит меня за собой, прочь от веселого вагончика. Твердые пальцы его так сильно впиваются в нежную кожу запястья, что я того не желая вскрикиваю от боли. Остановившись, Сирил удивленно оборачивается ко мне:

-Мне больно! - свирепо кричу ему в лицо и выдергиваю руку из ослабевшей хватки.

-Прости. - растерянно бормочет он.

-Ты больной?! - продолжаю с ненавистью накидываться на него. - Ты мне чуть руку не сломал!

Я ожидаю, что он будет защищаться и оправдываться, но он только молча опускает голову. Наглядное раскаяние охлаждает мой пыл, и уже более мирно, но все еще с раздражением, проговариваю:

-Ладно. Проехали.

-Нет, не проехали.

Такой наглости я не ожидала. Вместо благодарности он смеет еще быть недовольным! С возвращающейся в прежнюю силу гневом цежу каждую букву сквозь зубы:

-Что?

-Не надо было тебе приходить туда.

-Да что ты? Да ты просто боишься, что я расскажу маме, чем вы там занимаетесь, да? - презрительно бросаю ему в лицо.

На тонких губах пробегает легкая усмешка.

-Расскажи ей заодно, что ты делала там, одна среди незнакомых парней.

-Там была еще та девушка! - живо защищаюсь я.

-Она это другое... - прячет глаза Сирил.

-Почему? Она жена одного из тех парней? У вас дома она ходила в белом платке, как келинка...

-Все, хватит. Нам нужно вернуться, пока еще не стемнело. - поспешно отворачивается он, быстро перешагивая через неровные кочки вперед.

Сирил прав. На западе небо уже разлилось розовыми волнами по нежно голубому, а в разрезе перистых облаков - сиреневому, и я не могу не залюбоваться закатным солнцем, которое как золотая корона принцессы сверкает на самом краю горизонта.

-Ты идешь? - окликает уже довольно удалившийся голос Сирила.

Я спешу догонять его. Он успел добраться до самого арыка, где теперь и ждет. Мысль об обратной переправе по ненадежному мостику режет по нервам. Добежав до него, останавливаюсь у самого края арыка.

-Почему это? - прерывистым от бега дыханием задаю ему вопрос, пытаясь оттянуть неприятную минуту.

-Что почему? - с легкой озадаченностью глядит он.

-Почему ты не хочешь, чтобы я общалась с твоими друзьями?

-Ну, наверное, потому что они мои друзья. И кому, как ни мне знать, что стоит ждать от них таким девочкам, как ты. - при слове “девочка” недовольно щелкаю языком, но Сирил видимо не замечает этого. - Держись подальше от Сыймыка, ладно? - очень просто просит он.

-Если ты так говоришь о своих друзьях, значит и сам такой. Мне и от тебя держаться подальше? - стараюсь едко подколоть его.

-Буду весьма признателен. - улыбается он и легко взобравшись на высокий ствол переходит по нему через арык.

Парализованная от возмущения, я не могу проронить ни слова. А он уходить все дальше по этому гребанному бревну, которое мне в жизни не пересечь одной. От собственного бессилия хочется плакать и от одного этого унизительного чувства по щекам разгорается негодование. Грозно, повелительно кричу:

-Сирил!

Он устало оглядывается. В его позе застывает немой вопрос.

-Я не могу перейти! - вдруг срывается голос с грозно-надменного на надрывно-тоненький. Глаза заплывают в слезах стыда.

Напрасно я надеюсь скрыть слезы во мраке надвигающихся сумерек, Сирил слишком быстро возвращается назад, чтобы не казаться обеспокоенным. Спрыгнув со ствола, он осторожно подходит ко мне. Устыдившись, я опускаю взгляд на свои испачканные белые кроссовки, он нагибается ко мне. Его лицо так близко от моего, что я чувствую теплое дыхание на щеке, когда он с лаской в голосе произносит:

-Ну ты что, обиделась? Ну и глупышка, стоит лить слезы из-за такого?

-Я просто не могу перейти, ничего я не обиделась! - поднимаю к нему разъярённое лицо и тут же жалею о своей новой детской вспышке. У Сирила уголки губ дрогнули в сдерживаемой улыбке.

-Ты что, боишься? Тут невысоко совсем. - заглядывает он в темнеющую глубь арыка.

Я молча хмурюсь.

-И дерево это сто лет как лежит здесь перекинутое. У нас даже дети переходят по нему.

Губы стискиваются в упрямом молчании. Неужели он не понимает, что я не стала бы здесь стоять, если бы могла перейти арык сама?

-Ты в серьез боишься? - в искреннем удивлении расширяются его глаза. - Нет, не верю. Я помню тебя. Ты еще вот такой девчонкой, - вытянутой ладонью указывает он на расстояние от земли до середины своего бедра. - убежала одна среди ночи. Помнишь? На тебя еще тогда чуть собака не напала, а ты и не дрогнула.

В памяти смутно проскальзывает: усыпанное звездами небо, грозный рык в темноте... Неуверенно киваю головой.

-Я прогнал ее, а ты попросила меня не говорить своей апашке, что ты собаки не испугалась. Не-еет, не так. - задумчиво опускает взгляд, пытаясь вспомнить что-то. И просветлев лицом заглядывает мне в глаза. - Не собаки, волка! Ты думала, что на тебя хотел наброситься волк!

Он тихо смеется, а я смущенно киваю. Далекое воспоминание из детства размягчило и меня, хотя и непонятно, чего он этим добивается.

-Я туда не полезу. - категорично качаю я, скосив глаза на мрак под тянущимся к другому краю арыка стволом.

-А как же ты перешла сюда?

-Мне Сыймык помогал. - прячу лицо в сторону.

Слышно, как недовольно он хмыкает.

-А я вот не стану помогать.

Первоначальное удивление перерастает в гнев, когда я вижу, как его лицо расплывается в улыбке, выставив на показ брекеты. Сирил же преспокойно продолжает:

-Придется тебе видимо переночевать на поле. Боюсь я только за нынешних волков в округе. Вон, скоро полезут из вагончика немногие из этого вида...

-Тебе что сложно помочь человеку?! - с досадой перебиваю его.

-Ты и в самом деле не понимаешь? Ты та девочка, которая не боится волков. - вдруг со странной серьезностью говорит он. - И я не могу просто смотреть на то, как ты трусишь перейти какой-то канальчик.

-И что ты предлагаешь?! - в нетерпении перехожу на крик. - Бросить меня тут?

-Нет. - все в том же серьезном тоне продолжает говорить Сирил. - Я предлагаю тебе помочь в преодолении необоснованных страхов. В память о той бесстрашной девочке, которую я спас от волка. И лучше нам поспешить, а то скоро стемнеет и свернуть шею, упав с переправы станет значительно легче.

Я в бессильной злобе обжигаю его глазами.

-Молчание — значит согласие. Я пойду первым, а ты следом за мной. Можешь без стеснения раскинуть руки, вот так, - горизонтально распрямляет он руки в стороны, - Чтобы сохранять равновесие, когда будем идти.

С раскинутыми руками он без труда залазает на ствол, и не думая помогать мне. Обреченно вздохнув, мне ничего не остается, как лезть следом за ним на сваленное дерево.

-Ой, ой! - перехватывает у меня дыхание при виде бездонного мрака внизу.

-Не смотри вниз! - спокойно указывает мне голос Сирила и я поднимаю глаза от зияющего внизу ужаса к маячащей впереди мускулистой спине.

-Если я упаду ты будешь виновен в моей смерти! - пытаюсь пошутить, ступая по неровной покатой поверхности, но вслух выговаривается серьёзно.

Я давно уже не ощущала себя такой гордой, как в тот момент преодоления последних шагов по дрожащему над темнотой стволом дерева. Спрыгнув вниз, почти что так же ловко, как и Сирил, я смеюсь от переполнявшего сущность счастья. Он ничего не говорит, только довольно хмыкнув на мой торжествующий смех идет дальше по рыхлой почве в сторону дому. Полная благодарности к нему за пережитый миг победы над собой, над своим страхом, я покорно семеню за ним попятам, не успевая за скорым, размашистым шагом кузена. Темнота наступает незаметно быстро. Так что окна домов в далеке загораются уютным огоньками пока мы пересекаем просторный огород. Никто даже не заметил нашего отсутствия, понимаю я, потому что, зайдя во все еще полный гостей дом, мы не находим обеспокоенных глаз и возгласов мамы. Легко спасённая от расспросов я даже чувствую некоторую обиду за явное безразличие к собственной персоне. Вскоре я нахожу маму там же, где оставила. Вытянув с наслаждением ноги вдоль т;ш;ка, она сидит вместе с другими же;ешками(золовками) и эжешками(сестрами) за заметно поредевшим дасторконом. В других залах, как и прежде царит шум застолья, но здесь наплыв гостей понемногу отступил. Поэтому даже суетившиеся во весь сегодняшний день келинки примостились на самом краю дасторкона, чтобы передохнуть с пиалой чая в руках. Наконец заметив мою кислую мину на пороге, (я постаралась придать себе как можно более хмурый вид), мама подзывает меня к себе. Усевшись возле нее, я с разыгравшимся аппетитом набрасываюсь на то, что осталось после гостей.

-Курсагы; ачтыбы? (Проголадалась?) - с улыбкой протягивает мне полную горячего чая пиалу одна из сидевших возле входа келинок.

Молча киваю, потому как рот занят пережевыванием какого-то вялого салата. Разглядывая эти разные лица разных возрастов, которых объединяло единственно только замужество за мужчин одного семейства, я с насмешливой злобой думаю, знают ли они о том, как проводит время одна из их стана, Айко? Меня раздирает любопытство, и я еле сдерживаюсь от расспросов о молоденькой келинке - одноклассницы Сирила, только из страха что потом мне достанется от него же самого. Уверенно отказавшись от бешпармака, я, после нескольких чашек чая, начинаю зевать. По обыкновению сытый желудок клонит ко сну и веки тяжело опускаются под монотонную болтовню женщин. Я уже думаю прикорнуть, как в детстве, на теплых коленках у мамы, как из приоткрытого окна доносится какой-то лязг и грохот. Встрепенувшись всем существом от этих звуков, я совершенно просыпаюсь от надвигавшейся было дремы. За окном кричат. По невнятным словам, и уродливым звукам, очевидно, что кто-то очень пьяный. Болтовня женщин замолкает, все находившиеся с напряжением вслушиваются к звукам из окна. Я вздрагиваю, различив в пьяной речи одно:

-Сирил!

Другие тоже расслышали имя кузена. Как встревоженные наседки, они, одна за одной, вскакивают с т;ш;ков, испуганно причитая.

-Эне; дурайын, эмне болуп кетти тыякта?! - громыхает, как главная наседка, одна из старших в зале. Подобрав подол широкой юбки, она с удивительным, для своего солидного веса, проворством уносится к выходу из зала.

-Текшерип келеличи, эмне ызы-чуу болуп жатат? - спешат последовать за старшей две другие.

Мама тревожно хмурится. На физиономиях оставшихся с нами женщин появляется красноречивое недовольство. Презрительно сморщив губы, они заведомо громко начинают обсуждать происходящее, пока что, видимо, мне одной не понятное. А пьяные звуки тем временем тоже становятся громче, и отчетливее. Издававших их приближается к окну. Я даже решаю отойти подальше от распахнутого настежь окна, но при том, навострив уши, вслушиваюсь в следующее:

-Сирил! Чык эшке! Эркексинби сен же ким? Кел, раз на раз, эркек болсон... - как-то неуверенно заглушились, зашатались произнесенные последними слова.

Среди сидящих становится все больше усиленно фыркающих и брезгливо кривящих губами. С негодованием они перебрасываются меж собой:

-Уят, йа!

-Чакырбай эле койсо;ор болмок аны...

-Кантип чакырбайт элек? Ал байкуш ;зу, жардам берейин деп келсе...

-Бирок Айко кетип калбады беле.

-Айко жокпу?

-Жок, эрте эле уйг; кетип калбадыбы!

-Анда эмне анынкы азыр келди?

-Ким билет ал келесону? Алкаш да. - последнее слово с особенным отвращением выплюнулось из уст немолодой дамы.

-Байкуш Сирилге башка кыз калбай калгансып, эмне эле бул келесо алга жабышып калды?

-Алкаш да! - уверенно подытожила все та же немолодая дама.

С любопытством вслушиваясь в их разговор, мне все яснее представляется картинка разыгрывающейся во дворе драмы. Мне следовало бы с презрением отойти от сплетничающих, но жгучий интерес к разворачивающейся снаружи страстной сцене, быть может расправы, заставляет меня вслушиваться в разговор. Становится ясно, что Айко действительно замужняя девушка. Но видимо ее посиделки в вагонах не слишком нравились бедолаге мужу. Мне даже становится жалко его при виде как злословят несчастного попивающие чай эжешки. Однако допустить даже в мыслях, а не то, что в разговорах, о возможности связи между Айко и Сирилом возмущает. Я видели их и знаю, что ничего подобного между ними нет и быть не может. Они всего лишь одноклассники. И зачем же тогда приперся сюда этот бедолага муж? Сирил еще при первой встрече на вокзале показался мне таким скромным и простым парнем, а представлять его в роли любовника даже смешно. Последняя мысль, судя по маминому подозрительно скользнувшему по моему лицу взгляду, отразилась смешливой ухмылкой. Отвернувшись от уже вовсю судачивших женщин, я остаюсь при своем мнении. Сирил здесь не причем.

Сидящих за дасторконом женщин с каждой минутой становится меньше и меньше. Одна за другой выбегают они, снедаемые любопытством и как бы в оправдание его, проговаривая перед уходом все одинаковое: “Текшерип келейинчи...”. Другие гости тоже повскакивали с мест, чтобы присоединится к зрителям снаружи. Это объясняет возросший за окном гул голосов, бранивших одинокие крики пьяницы. Все они, преимущественно женские голоса, ожесточенно требуют от нарушителя покоя покинуть чужой двор. Но пьяный голос невозмутимо продолжает кричать свое:

-Сирил! Раз на раз, чык, эне; дурайын!

И вот именно Сирила мне не удается расслышать среди других голосов.

-“Неужели он не выйдет?” - с замирающим сердцем спрашиваю я себя, в тайне надеясь, что мама тоже не выдержит и выйдет посмотреть на переполох во дворе. Тогда бы я выскользнула вместе с ней поглазеть на разневанного мужа Айко.

-Апа, можно мне тоже посмотреть, что там происходит? - наконец не выдерживаю я.

-Жинди болбочу! Ж;н отур, сен эле жетпей турасын аларга! (Не будь дурой! Сиди спокойно, только тебя не хватало там!) - грозно обрывает она.

И в то же мгновение я, с полу ужасом, с полу восторгом улавливаю с окна, как в мгновенно воцарившейся тишине знакомый голос со спокойной твердостью спрашивает:

-Эмне болду?(Что происходит?)

Сирил все же вышел. Мы с мамой испуганно переглядываемся. Мне хочется ринутся во двор, в самый центр места действий, но я боюсь упустить что-нибудь пока буду отлучена от окна, из которого все отчетливо слышно.

-Эмне болду?! Аялым кана, … - яростно вырывается неприличное слово из пьяных уст.

За этим следует какое-то резкое движение, поднимается визг женщин и топот множества ног. Мама не удерживается и срывается с места с немногими из оставшихся, пожилая дама бежит во главе всех. Я с секунду мешкаю, прежде чем бросаю свой пост у окна и бегу за остальными. Кажется уже весь гостивший люд вывалил наружу, просторный двор полон зевак. Ничего не видно и не слышно из-за живой стены, которую образовывают они. Хочется протиснутся сквозь нее, но мама больно хватает меня за плечо и тянет назад, к крыльцу. С нами сталкивается выбежавшая на крики первой, старшая келинка. Она пробилась к нам с центра событий, и другие застрявшие вместе с нами у крыльца тут же окружают ее расспросами. Судя по обрывочным суждениям, которые удается уловить, пьяница Акбар не нашел дома своей молодой жены Айко, одноклассницы Сирила. И тут же ринулся сюда, потому что постоянно ревновал свою супругу к ее бывшему однокласснику.

-Желмогуз колун к;т;р;йун деди эле, Сирил аны тез эле эсине келтирди. Азыр жерге жатып алып ыйлап жатат. Айконун албайынча кетпейм дейт. Айкосу бизде жок деп айтсак да ишенбей жатат. Ал кошуналардан угуптур, (Мерзавец хотел драться, да Сирил быстро его угомонил. Сейчас разлегся прямо на земле и плачет. Говорит, что без Айко не уйдет. Хоть сколько мы и не говорили, что Айко его у нас нет. Он оказывается у соседей прознал,) - старшая келинка с негодующего тона переходит на интимный шепот. - Сирилдин достору арасында Айкого окшош бир кыздын ж;рг;н;н к;р;ш;пт;р. (Что видели они, как с друзьями Сирила гуляла какая-то девушка.)

Общий ах исходит вокруг одновременно. “Сирил менен Айко...”, “Акбар эми эмне кылат?”, “Уят ай, уят!”, “Шерменде...” (“Сирил и Айко...”, “Что теперь будет делать Акбар?”, “Стыд, ох стыд!”, “Позор им...”),  пробежались кругом волнами ропот и возгласы слушателей. Общее волнение переходит и ко мне. Сердце так сильно стучится, что почти больно, страшно, что оно сейчас вырвется из груди. Общий гомон иногда прорезают странные и пугающие своим безобразием звуки, напоминающие не то вой, не то плач.

-“Как шакал.” - вздрогнув при этих воющий всхлипываниях думаю я.

И тут приходит на ум идея. Страшная, безумная, великая(!), она приводит меня в лихорадочную радость.

-“Сирил не причем и вовсе, - думаю я, - и плачующего пьяницу жалко. Виновата одна только Айко. Но ее здесь нет, а страдают, позорятся у всех на виду эти двое. А я могу спасти их.”

Люди начинают потихоньку разбредаться, и слышны позади мамины окрики. Но я уже пробираюсь к широкоплечей, могучей фигуре впереди. Если не решится сейчас, то потом будет поздно. Проскользнув сквозь поредевшие ряды толпы к Сирилу я с удивлением рассматриваю распростершегося у его ног какого-то худосочного парнишку. Как обиженный ребенок, ударяя кулачками по каменным плитам и без всякого стеснения ревя, размазывая сопли со слезами по плитке, он, кажется, и сам забыл за чем пришел.

Делаю вдох. В сильном возбуждении пытаюсь крикнуть, и не могу. Рот открывается. но без толку, слова, заветные слова не желают выходить. Некоторые с удивлением смотрят на меня.

-Агнис! Эмнеле сен кылатасын аякта? (Агнис! Да что ты там делаешь?) - оглядываюсь и вижу, что мама сходит с крылечка и направляется ко мне чтобы увести.

В ее глазах отчетливо читается тревога. И почему это придает мне так не хватавшей решимости, я сразу выкрикиваю во весь двор:

-Ал мен болчумун! (Это была я!)

Я вижу, как упругие мускулы на спине Сирила напрягаются. Пьяный парень у ног его перестает плакать. Все вокруг замирает на месте, все вокруг фокусируется на мне.

-Агнис, сага эмне болду? Бас, ж;р ;йг;! (Агнис, что с тобой? Пошли, идем домой!) - слышно, как в испуганном отчаянии кричит мама, но я не оглядываюсь.

-Ал мен болчумун! Сирил жана башкалар менен вагончикте отурган мен болчумун. Ал жакта башка эч ким жок эле. Айко жок болчу. Жалгыз мен эле. (Это была я! Это я сидела в вагончике с парнями и Сирилом. А больше никого не было. Айко не было. Только я одна.) - в исступлении кричу я, инстинктивно понимая, что это приведет, прямо сейчас, к чему-то ужасному.

Застывшее на лицах удивление сходит, и вокруг снова появляется движение. Мужчины, и даже очень пожилые, ухмыляются, по-плохому. Но даже хуже этого то, как щелкают языками старушки и женщины, многие из них огорченно качают головой. Мгновенно попадаю я в водоворот недоброжелательных взглядов, скорых на язык осуждений, беззащитная, одна. В уповании на помощь устремляю глаза на Сирила. Он тоже уже обернулся ко мне лицом. Сильная челюсть стиснулась, как от острой боли. Голубые глаза созерцают в меня, полные жалости и сожаления. Не этого я хотела найти в нем. Окидываюсь назад, уверенная спастись в самом надежном месте - объятиях матери. И чуть не вскрикиваю от охватившего ужаса: мама, она заживо умерла. Ее лицо мертвое. Она не сходит с места, замерев на ступеньках, и смотрит в меня невидящим взглядом. Каждая черточка в ее землянисто-мертвенного цвета лице окаменела. Почему она так изменилась? Что я натворила? Хочется побежать к ней и страшно сдвинуться. А люди, словно требуя отмщения, снова стекаются во двор. К моему великому облегчению внизу зашевелился Акбар, стянув всеобщее внимание на себя. Заплаканным голосом он обращается ко мне:

-Айко силер менен жок беле? (Значит Айко не было с вами?)

Слабо улыбнувшись, я отрицательно качаю головой.

-Офф, шерменде! - выкрикивает в меня он худшее из всех возможных на кыргызском оскорблений. И неожиданно вдруг смачно плюет прямо мне под ноги.

Ошарашенная, как ударом тока, я ищу объяснения случившегося у других, глаза замирают на самом ближнем, Сириле. И снова всю сущность обуяло страхом. Свирепость в загоревшихся холодным огнем глазах, в широко раздувающихся ноздрях искажает прежде такое спокойное лицо его. Резко нагнувшись к Акбару, он одной рукой хватает того за шкирку и словно порожний мешок протаскивает к раскрытым воротам. Мощным рывком швыряет в темноту. Тот даже не успевает что-либо возразить. Только, уже исчезнув в темноте, слышится его слабый, словно у прогнанной собаки, вскрик. Покончив с этим, Сирил с грохотом захлопывает дверь ворот, грозным шагом приближается ко мне, так что у меня внутри все трепещет, и, глянув в толпу, объявляет решительным голосом:

-Агнис менин б;л;м. Менин к;з;м алдында аны эч ким тийе албайт. (Агнис моя кузина. Никто не смеет оскорблять ее на моих глазах.)

После сделанного заявления он тяжелым шагом уходит в дом. На полпути останавливается и оборачивает голову ко мне. Поняв его жест, я молча следую за ним внутрь. Мимо матери и остальных.