На день рождения Даниэля Дефо

– Александр Генис ухватил суть: «Его выделяют не богатство, не бедность, не воля, не характер, не гений, не злодейство – только судьба. И самое симпатичное в Робинзоне – постоянство: оставшись один, он сумел жить так, как будто ничего не произошло. Робинзон создал иллюзорный социум – не из коз и попугаев, а из самого себя. Выжив, сохранив разум и свои прежние представления о мире, он внушил нам надежду на то, что социальные ценности имманентно присущи и каждому по отдельности. Средний человек, Робинзон Крузо репрезентативен: он достойно представляет человека перед природой как существо вменяемое, нравственное и разумное, как вполне удавшийся продукт европейской цивилизации».

– Но в романтичные 10+ я видел Робинзона совсем иным. Он был гимном не самодостаточности, а интроверсии, пускай и поневоле. Событийность для такого психотипа исчерпывается тем, что он изредка обозревает неизвестные части острова и раз в пять лет предпринимает путешествие к наткнувшемуся на скалы кораблю с погибшим экипажем – да и то, с более практичными целями, нежели из любопытства.

– Во всём этом бытие, включая даже чтение Библии в наспех оборудованной пещере между приступами лихорадки мне виделся пусть земной, но рай. То, что отшельничество требует силы духа, а в случае с Робинзоном ещё и адского терпения, крепких рук и смекалки, меня по юности не заботило – я наивно мечтал поменяться с ним участью. Пусть Робин отправляется торговать табаком, шкурами и прочей рухлядью, а я поселюсь в его глуши, на даче, как он её именовал, с верным попугаем, четвероногими друзьями и отсутствием всякой надежды на связь с бестолковым миром – обзором морской глади.

– Сага Дефо, которую в период с 10 до 15 лет я перечитывал каждый год, лишь укрепила моё восприятие: попытка покинуть остров едва не завершилась для Робинзона голодной смертью в пространстве океана, а все визитёры в его рай приносили неизменно дурное, будь то полчища дикарей с каннибальскими пирами или европейцы-головорезы, поднявшие бунт на корабле. Природа желания Крузо сделать огромную лодку и жадно ловить малейшие сигналы с океанской глади мне была искренне не ясна, да и в 40+ меня периодически посещает схожее юношеское восприятие.

– Уже позже я осознал иные истины, что повествовательно-ненавязчиво явил Дефо. Например, о том, что грех – не непослушание прямой родительской воле, а неспособность прислушаться к себе, усугублённая жаждой лёгких денег. Морская стихия либо отталкивает навсегда, либо делает безоговорочным союзником, но теплохладности не потерпит. Первого же лёгкого шторма, который моряки и вовсе не заметили, было достаточно, чтобы искать иную стезю, но Робин не внял ни этому, ни иным недвусмысленным намёкам Провидения.

– Ещё одна истина – дружба требует того же самоотречения, что и любовь, а интеллект и личностные совпадения, вне которых интеллектуалы не желают даже приятельствовать с иными, лишь вишенка на тортик. Пятница явил пример куда более парадоксального союза, нежели Холмс и Уотсон, и задолго до сэра Артура с его сагами о сыщике и докторе.

– Сказка Робинзона завершилась для меня в начале нулевых, когда я неосмотрительно приобрёл полное собрание сочинений эпопеи Крузо, а не только первую часть, изданную в СССР. Понятно, что читатели умоляли написать продолжение, издатели подсчитывали будущие прибыли, но Дефо не стоило писать ни одно из продолжений. При всей внешней событийности и размашистой географии странствий Робинзона после 28 лет на острове, рассказы безвозвратно утратили то таинство одиночества личности перед природой, что оживляло текст, словно цифровое видео и заставляло меня дрожать, переворачивая новую страницу. Финал был пошл и предсказуем – Крузо однажды вернулся в свою обитель, чтобы подтвердить очевидное: рай исчез безвозвратно, и это изгнание привычно сотворили люди, безотносительно наций, психотипов и нравственных качеств. Победа более добродетельных героев над пустившимися во все тяжкие головорезами ничего не изменила, и я удивлён, что этот литературный пример забывают привести противники всяких революций, талдыча клише о майданах.

– Но первый Роман Дефо навсегда со мной, как и великолепные иллюстрации советского издания, что мой дядя привёз из Москвы в эпоху тотального дефицита начала 80-х. И сегодня я так же переживаю, что прилив унесёт ценные вещи Робинзона, неосмотрительно оставленные на берегу.