Глава XV Приговор

Это безусловно были суоллы. Но, сколько их, и на каком именно живут нойды, Ёгра не мог знать, а времени до полной мглы оставалось очень мало. Но месяц на небе разгорался в, пока ещё не полную силу, уже довольно ярко заставляя отражать в себе свой свет морской лёд.
К сожалению скал на берегу, не наблюдалось. Только лишь, кое где торчали из снега большие валуны, по мере отступления от береговой линии пропадавшие в лесу. Надо было искать место ночлега. А, завтра начинать розыск местных жителей. Верил, они имеются на острове.
Приметил парочку больших валунов, стоящих настолько близко, что сводом в щели над ними являлась снежная шапка, севшая в распор между камнями намертво, не давая и намёка на то, что раньше мая сползёт вниз.
Загнал туда оленей, и керёжи.
Сам же пошёл искать хворост, или ягель. Но, снег был слишком глубок. Всё же, через полчаса удалось кое-что найти, далеко на берегу. Ради этого пришлось проторить целые снежные туннели в недостаточно прочном для того чтобы выдержать человека насте.
Волновало, что олени были голодными. Но, пока собирал хворост, приметил пару мест, где могли бы поужинать его труженики.  Подвёл их к плоским, покрытым толстым слоем снега скалам. Сорвал кусочек мха из разрытой им ямы, сунул в морду одному и другому.
Поняли; еда доступна. Принялись рыть сугроб копытами, помогая себе мордами, зарываясь до самых рогов.
Часа через полтора, разжёг костёр. Топил воду. Хотелось тёплой похлёбки. Казалось всё нутро промёрзло изнутри
Если бы не луна, пришлось всё это делать в полной темноте. Но, светила, настолько ярко, что позволяла видеть довольно отчётливо далеко перед собой.
Сидел у костра.
И, вдруг, вдали, на расстоянии двух Новгородских часов пути, если учитывать такую большую глубину снега, увидел еле заметный, разгорающийся, начинающий спорить со светом одинокой полярной звезды, появившейся на небе огонёк.
Определённо там были люди.
Присмотрелся. Глаза охотника видели далеко, но и они с большим трудом различили ещё один, второй, а, затем и третий огонёк.
Безусловно там было целое поселение, или, по крайней мере лагерь нойдов, живших в вежах.
Но, что-то говорило ему, не могут здесь, в этом священном для лопарей месте жить в простых, собранных из тонких стволов, укрытых шкурами, или дёрном жилищах.
Теперь, высоко над землёй, будто ещё одна, но, рукотворная звезда, загорелся огонёк. Он был намного выше остальных. Постарался вспомнить, была ли там видна вечером с моря гора, или, какая-нибудь мало-мальски заметная возвышенность. Но, не мог ничего припомнить. Та пирамида, или гора на которую держал курс находилась прямо перед ним. Собственно, у её подножия и расположил свой лагерь.
Любопытство разрывало его сердце. Хотелось прямо сейчас запрягать оленей и ехать по берегу на эти огни. Но, что если они не принадлежат людям? Что, если созданы некими неземными существами, Богами, беспокоить которых вовсе не следует по ночам.
А, может это и вовсе Куйва, промелькнула в его голове страшная мысль. Тот огонёк, что светился выше всех остальных явно главенствовал над уже целым скоплением, располагавшихся не просто под ним, а, несколько в сторонке, по кругу.
Чудеса, да и только, не мог оторваться, стоял перед входом в расщелину между двумя камнями, не в силах даже подбросить пару веток в маленький костерок, гревший его ужин.
Если бы не усталость, то и вовсе не смог бы уснуть этой ночью.
Забыл о христианском Боге, маленьком крестике, оберегавшим его, во что верил. Но, стоило попасть в святые для его предков места, тут же отказался от него. Двоеверие. Это, как многожёнство. Нельзя любить сразу нескольких женщин. Это приводит к преждевременной старости.
Не считал женщину существом нечистым, как было принято у лопарей, но соблюдал обычаи, не помышляя об их нарушении. Не гонял Та;ррьй, если та забывалась и заходила в коты, где располагалось «чистое место» в веже. Но, понимал, как справедлив запрет, говорящий о том, что женщина никогда не имеет права прикасаться к шаманскому бубну.
Думал о завтрашнем дне. О Та;ррьй. Под утро задремал.

* * *

- Ну, прощай горемыка. В лагерь везут меня на остров. Запамятовал название, - разбудил Петра Кондрат, его богатырского вида сосед, солдат.
- Что за лагерь такой? – спросонок не сразу разобрал смысла, сказанного Пётр. Хоть и узнал об этом от того же Кондрата практически сразу, после того, как попал в Архангельскую тюрьму, где формировалась первая партия заключённых из 134 человек для отправки на Мудьюг, не придал этому тогда особого значения.
- Новый. Построили только. Точнее сами строить и будем. Всё от нас зависит. Как сделаем, так и жить придётся.
- На Мудьюге? – перебил Кондрата просыпаясь.
- Да. Говорил о нём.
- Вспомнил.
Ну, бывай дорогой человек, -  обнял. Поцеловал по-русски три раза.
Когда увели Кондрата, не смог уснуть. Допрашивали теперь часто. Не понимал, чего хотят от него. Расстреливать не расстреливают, суд не назначают, а допросы каждый день. Да и к тому же ещё офицер, дававший документ на подпись сменился. А с новым, всё заново. С самого начала. Имя, фамилия, отчество? Где родился? Кто отец? Кто мать? … Очень выматывает всё это. Учился смиряться.
Незаметно задремал.
 
- Вот, смотри, какая красавица, церковь-то Николина. То ли дело стало, а! А, вот ещё полгодика простояла бы и всё, стропила пошли бы в гниль. А так, смотри, как новенька вся! Так и горит на солнце олифой! – радовался, обращаясь к Илье Александровичу рабочий. Мужик лет сорока, с залихватскими усищами и окладистой бородкой, сняв с головы картуз и размахивая им сильно, будто отгонял назойливых комариков.
- ПостОрались мы Илья Александрович на славу. А всё от тОго, что работа такая благОродная наша. Вон и макОвку слегка подлОтали с бОков, пОгяди. Уж не мОгли так Оставить, пОка леса набиты-то. А теперь лет на десять можнО без присмотра Оставлять. Олифой разве, ещё, что пОкрыть-то раз в пяток лет. Так это и с верёвками справимо, - с упором на букву «о», своим монологом присоединился к товарищу другой, с босым лицом, как называли его в артели.
- Молодцы ребятки! Славно сработали. Цены вам нет. Век бы жить да строить, - хвалил плотников Илья Александрович, стоя в сторонке и разглядывая, как сработан шатёр. Качественно ли подогнана доска. В молодости и сам, бывало плотничал, понимал кое что в этом деле.
Пётр стоял рядом, гордился тем, что отец оплатил ремонт, а вот эти мужики, что знал хорошо, любят его и балуют иногда конфетой, или фигуркой резной из дерева.
Всё в этом мире было ему сейчас радостно. И церковь, и море, сливающееся с горизонтом, и отец. Хотел остаться здесь, в этом селе навсегда. Но, начинал уже скучать по матери, братям, приятелям, заждавшимся в Онеге.
Плотников было не много, человек пять. Не помнил уже их по именам, да и в лицо мало, кого мог вспомнить. Только лишь бороды, глаза, и слова оставались в его памяти навсегда. Уж их-то не мог забыть.
Проснулся окончательно. Задумался.
Почему в его памяти появлялись именно эти воспоминания, ведь много, где пришлось побывать после того путешествия с отцом? Не мог сейчас понять. Но, приятно было перебирать в памяти именно те рабочие поездки, что так многому научили в детстве, оставшись в нём на всю жизнь.
Студенческий период не так волновал душу воспоминаниями, так, как наполнены были, если не экзаменами, то одной лишь суетой и пустыми, приведшими к такому плачевному результату идеями. Чем же отличался сейчас от тех, что судили его, обвиняя в предательстве отчизне? Не мог понять этого.
Чем была лучше советской, власть временного правительства Северной области, полностью продавшаяся Антанте, шедшей на любые кровавые преступления для того чтоб оставить за собой Русский Север в виде колонии? И та, и другая, как теперь отчётливо представлял себе, шла на всё, имевшееся в её силах, чтоб удержать Север. С той лишь разницей, что советы не обладали такой поддержкой, рассчитывая только на свои собственные, народные силы, которые были не компетентны в таких вопросах и легко поддавались панике, ударяясь в бегство при первой же атаке Англичан, Французов, или Американцев. Но, и эта, молодая, необученная власть умела обучаться, как опыту, так и жестокости у противника.
И, кто ещё мог представить себе, чья жестокость окажется в итоге более страшной, растянутой в своих последствиях на долгие, долгие годы?
Он же оказался мелкой игрушкой в руках обстоятельств. Марионеткой, добровольно позволившей управлять ею из революционного Питера. И, теперь, когда был брошен на сцене, убежавшими кукольниками, вынужден был спасаться сам, используя все свои силы и знания для этого нелёгкого дела.
Подобно персонажу своего романа Ёгре, метался между двух религий. Старой, такой родной, знакомой, но отжившей свой век, и новой, непонятной, но обещающей счастливую жизнь.
Россия, что произошло с тобой? Ты разрушена и разграблена своими же, прежде так горячо тебя любящими жителями. И уже практически не осталось среди них тех, кто держался в стороне, сохраняя нейтралитет. Ибо бездействие ещё больше наказуемо в этом мире, чем само действие, даже если оно и приводит к полному провалу, и даже потере страны.
- Староплёсов. На выход, - скрипнула засовом металлическая дверь, и прозвучала команда надзирателя.
Очнулся от дум.
Вздрогнул.
Встал.
Отряхнулся.
Пошёл.
- На допрос?
- Разговорчики!
Замолчал. Догадывался, опять на допрос.
Хоть и радовало, что в личном деле фигурировала запись беспартийный, с каждым днём всё больше понимал – это не имеет уже никакого значения.

- Господин офицер, заключённый Староплёсов доставлен, - доложил надзиратель.
- Сядьте! - осмотрев мельком с ног до головы приведённого арестанта, грубо предложил на этот раз штабс-капитан.
Сел. Приготовился к допросу.
- Фамилия. Отвечать чётко, без задержек.
- Староплёсов.
- Имя
- Пётр.
- Отчество.
- Ильич.
- Год рождения.
- Тысяча восемьсот девяносто четвёртый.
- Положение.
Понял, ситуация на фронте резко изменилась. С ним теперь не будут так церемониться, как прежде. Не ровен час, и расстрел может прилететь.
Когда официальная, отрепетированная десятки раз часть допроса была пройдена, штабс-капитан, так же собранно, нервно и недвусмысленно произнёс:
- Формируется лагерь для военнопленных. Вы не вошли в первую партию. Через пару недель отправка второй. Вы числитесь в ней.
- Разрешите вопрос, господин штабс-капитан?
- Пожалуйста.
- Когда суд?
- Какой суд, сукин сын!? Вы ещё хотите суда!? Вот ваш суд! - бросил перед ним постановление Военного суда.
«Постановлением Верховного суда от 14-го сентября, под председательством … - пропустил. Судорожно читал главное: - … приговорён к расстрелу, - холодный пот выступил на лбу. Вытер рукой.
- Читайте до конца молодой человек.
«… В связи с организацией на острове Мудьюг концентрационного лагеря, приговор заменён на десять лет …» - пот не пропал. Но, больше уже не поднимал руки для того, чтоб вытереть его с лица. Положил документ на стол. Но, нашёл в себе силы дочитать.
«Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Председатель военного суда, Полковник …»