Глава IV Допрос

С теми, кто попроще, из народа старались долго не церемониться. Особенно после того, как из окна местного ЧК, на следующий день после взятия Онеги, кто-то метким выстрелом застрелил Серба.
Поймать стрелка не удалось. Но, ужесточение карательных мер последовало неминуемо. Понимал; и его могут расстрелять так же, как и многих других, с кем ещё вчера общался. Но, почему-то именно с ним не спешили. То ли оставляли на «десерт», как самого опасного, то ли видя в нём задатки разума, надеялись на его раскаяние. Но, как в одном, так и в другом случае, отпускать никто не собирался.
Первый допрос был в день ареста, ближе к обеду.
- Староплёсов! – выкрикнул белогвардеец, со скрипом отворив старый замок двери не приспособленного под содержание арестованных подвального помещения.
- Я, - нехотя ответил ему Пётр.
- На выход.
- На допрос? – почему-то обрадовался.
Ничего не ответил солдат. Только прикладом сзади толкнул в спину, чтоб шёл быстрее по лестнице.
Посадил в телегу.
Поехали по городу.
Онегу было не узнать. На всех перекрёстках стояли пулемёты. Откуда их столько взялось? Как они поместились на «Михаиле Архангеле», лихорадочно роились в голове мысли.
Редко встречались жители. Пару раз видел детей, своих бывших учеников. Поймал на себе их непонимающие взгляды. Всё творившееся сейчас в городе не укладывалось в их детских головах. Да и сам Пётр не мог ещё до конца осознать происходящее с ним. Кто он для них? Ещё вчера учитель, а сегодня враг. Но, ведь и они жили вместе с ним при недолгой советской власти в городе, не пытаясь сопротивляться.
Сопротивляться?
Они же дети, сам себе мысленно отвечал на всплывающие вопросы. Как бы беседуя с тем, вторым, сидящим в нём «Я», что ещё тянулось в прошлое, когда был жив царь, и его семья, раз в год наступало рождество, затем крещение, пасха. И, самое главное, сохранялась некая тайна мироздания, позволявшая тянуться к знаниям, не обращая внимания на такие вещи, как политический строй, экономика, да и вообще всяческая власть, в любом её виде, начиная от мелкого чиновника и кончая самим императором. Всё вместе, создавая ощущение одной, единой, мощной и нерушимой страны радовало и придавало некой веры в завтрашний день.
Эти взгляды детей, учеников запомнились ему навсегда.
Ехали мимо его дома. Пытался рассмотреть в окне свою мать. Вспомнилось, как в детстве очень сильно простудился. У него было слабое горло. Чуть не умер тогда, если бы не её любовь. Выходила его. Не отходила ни на шаг, все тяжёлые дни, пока лежал в бреду.
Но, сейчас не увидел её лица в окнах дома. Где же она? Где? Именно в тот момент, когда нуждается в ней, может больше чем тогда, в детстве, когда чуть не умер. Сейчас он так же не знает, останется ли жив. Но, нет, так и не показалась ему.
Подъезжали к зданию ЧК.
- Тпррр-р-у-у! – сказал возничий.
- Слязай! – спрыгнув на ходу с телеги сам, спихнул и его солдат.
Слез. Не дожидаясь команды, сам пошёл в сторону ЧК.
Поднялись на второй этаж. На первом было суматошно. Сновали солдаты с папками в руках, иногда попадались унтер-офицеры. Все суетливо пытались производить какое-то непонятное с первого раза дело. Будто выискивали некий очень важный именно в этот день, но потерянный прежде документ.
Солдат конвойный всё так же пинками подтолкнул Петра к двери бывшего председателя чрезвычайной комиссии, доложив дежурившему подле неё солдату:
- Вот, доставил по приказанию капитана Теленина.
- Погодь, - дежуривший у двери белогвардеец, доложил о прибытии задержанного, и выйдя, сказал:
- Заводи.
Конвойный завёл Петра и отдав честь капитану встал у двери, опустив винтовку на пол.
- Капитан Теленин, - представился офицер.
- Пётр Ильич Староплёсов, - ответил Пётр.
- Присаживайтесь, - указал на стул капитан.
Присел.
- Курите? – открыв портсигар, предложил сигарету Теленин.
- Спасибо. Нет.
Молча закурил. Выпустил дым вверх. Откинулся на спинку кресла. Затем ещё раз затянулся. По его поведению было видно, не спешит задавать вопросы. Выжидает чего-то. Словно надеется, первым заговорит приведённый к нему на допрос, явно интересный для него человек. Но и бессонная ночь, безусловно, оставила свои следы на его уставшем лице.
- Ну-с? - всё же приступил к делу, положив перед собой руки ладонями вниз, нежно поглаживая сукно стола: - Свою дальнейшую судьбу вы примерно представляете, как я понимаю?
Ничего не ответил. Ждал пока рассеется дым от сигареты. Наблюдал за ним, словно за космической туманностью астроном. Из научного журнала, что так ещё недавно выписывал, знал, в космосе таковые есть.
- Вас ждёт расстрел. Который, впрочем, я отложил на день, для того, чтоб переговорить с вами. Точнее понять. Зачем вам всё это нужно?
Опять откинулся на спинку кресла. Затянулся.
Стало страшно. Холодная судорога прошла по спине. Закружилась голова. Пахнуло сыростью склепа. Неужели это всё?
Так просто!
А, как же ты ещё хотел? О чём думал, когда расстреливали царскую семью? О том, что это очень далеко отсюда, и никоим образом не коснётся дальнейшей жизни? А вот, как видишь, коснулось. Да ещё как!
В голове судорожно мелькали мысли.
- Вы верите в Бога? – вывел из оцепенения своим вопросом капитан.
- В Бога? - почему-то уточнил Пётр. Уже лет пять не был в храме. Но, не отрекался от веры. Просто замотался, забыл, отвык, отучился наконец от того понимания мира, знакомого ему ещё так недавно и теперь понимал; кроме, как ответить вопросом на вопрос ни на что больше не в состоянии.
- Или в Аллаха. Не думаю, что вы мусульманин. Здесь, на Севере их нет.
- Верю, - закрыл глаза рукой. Почувствовал, что сейчас заплачет. Не в силах сдержать слезу, пытался тут же смазать её с лица.
- Ну, же. Возьмите себя в руки, - сильно затянувшись, погасил сигарету в переполненной пепельнице, где были и затушенные, возможно ещё вчера вечером, не им папиросы. Крикнул:
- Дежурный!
- Я не виноват. Царя убили. Думал, новая власть наступила навсегда. Я никого не расстреливал и не имел к этому никакого отношения.
- Слушаю господин капитан, - вошёл дежурный солдат, испуганно зыркая глазами по комнате.
- Заменить немедленно! – нервно отодвинул от себя пепельницу, обратившись к Петру.
- А вы знаете, от того, верю ли я вам, или нет ничего не зависит. Ну, ладно, эти, - указал рукой, куда-то за окно, в сторону порта: - которые имеют три класса церковно-приходской. Но, вы!? Потомок мелкого промышленника, из древнего купеческого рода! Сама фамилия Староплёсов уже как о многом говорит! Неужели вы не понимали, что и вас так же ждёт судьба всего этого взбунтовавшегося быдла?
Большевик!? – повысил голос на последнем слове.
- Нет. … Со… со… со-чувствующий….  Я не виноват перед людьми.
- Перед людьми!? Скажите ешё перед Богом!
- Я ни перед кем ни виноват. Только перед самим собой. Я предал свои идеалы, приняв советскую власть.
- Идеалы!? Ах, не будем об этом! В стране идёт гражданская война! Русские убивают русских. А всё из-за таких, как вы, предавших свой народ, - взял в руки портсигар. Открыл, но закрыв тут же отложил. Сказал, сухо, максимально сдержанно:
- Отвести в подвал.
Уже было задремавший стоя, конвойный встрепенулся, схватив с пола винтовку в руки, и, как ни в чём ни бывало показал ею Петру траекторию движения.
- Поживите до утра, а там посмотрим, как карты лягут, - уже в спину Петру сказал капитан. Видел в нём тоненькую нить раскаяния, но не желал показывать слабость. Да и сам ещё не знал, какое решение примет, отложив его до вечера, пока не допросит остальных не успевших скрыться членов исполкома.
Это всё. Конец. Понимал, жизнь закончена. Сам себе не оставлял и тени сомнения. Они легко могли проверить его причастность к меньшевикам, членом партии которых являлся. Пока же соврал, сказав, что беспартийный. Хоть и разделились социал-демократы ещё в 1903-ем году во время II-го съезда, на меньшевиков и большевиков, но как много общего оставалось у них до сих пор. И не виноват он в том, что всю инерцию буржуазной революции удалось большевикам под предводительством Ленина перенаправить на пролетарский путь, грамотно втянув в неё низшие классы.
Весь беспорядок, творящийся в бывшем здании ЧК. теперь не удивлял его вовсе. Погрузился в суету с удовольствием. Мимо прошёл дежурный, гордо неся в руках вымытую пепельницу. Показалось, будто корабль плывёт к своему последнему причалу через суету обыденности краха, отжившего своё мира. В лестничный пролёт со второго этажа планируя, словно опавшие осенние листья спускались по зигзагообразной траектории бумаги с машинописным текстом. Кто-то выронил из рук папку.
- Что ж ты сволочь такая в руках ничего удержать не умеешь! - злобно рыскнув взглядом, прикрикнул на вислоухого, конопатого солдата унтер с первого этажа.
Один из листов больно ударил своим краем в щёку, чуть ниже глаза, порезав её. Но, не почувствовал боли. Машинально размазал рукой выступившую капельку крови.
- На лице много капиллярных сосудов. Поэтому зимой его не закрывают одеждой. Только при очень сильных морозах, - вспомнил, как учил его отец.
- А, разве кровь умеет греть? – спросил его тогда.
- А, как же!? Она же проходит через сердце.
Словно лёг на дно, как затонувший в Белом море карбас, вошёл в приспособленную ещё красными под камеру, комнату подвального этажа. Звякнул за спиной засов.
- Били? – поинтересовался рабочий. Узнал его в лицо. Был знаком прежде.
- Нет, - сонно, словно через предутреннюю дрёму выдавил из себя ответ.
- А кровь на лице?
Посмотрел на ладонь. Увидел кровь. Вспомнил. Ответил:
- Бумагой порезался.
Забился в угол камеры. Не хотел никого видеть, слышать. Боялся своих собственных мыслей. Интуитивно мозг старался найти для себя именно ту тему, что могла хоть как-то отвлечь от творящегося вокруг.
Вспоминал главных героев своего недописанного романа. Ёгра и Та;ррьй. Только они, как дуновение лёгкого, давно забытого ветерка из давно ушедшего прошлого, могли отвлечь, придав сил.

* * *

Летом 1917-го года в Подпорожье образовалась Подпорожская республика со своим советом народных комиссаров, выразившим недоверие Петроградскому временному правительству, потребовав перехода власти в руки советов.
Республика самостоятельно утверждала, что из решений Временного правительства ей подходит, а что нет. Проблемы распадающейся экономики России усугублялись порядками, принятыми из лучших побуждений, но, к сожалению, усиливающими хаос.
Совнарком Подпорожья отказался выполнять решение Временного правительства о повышении цен на хлеб в два раза, признав его незаконным, ведущим к анархии. Но, вокруг цены поднялись, и хлеб в Подпорожье пропал. Уездный комиссар Кучепатов приостановив отгрузку в Подпорожье керосина, попытался отобрать ключи от складов, но его прогнал общий сход волости.
Земский уездный съезд ответил на Октябрьский переворот резолюцией: «Захват города Петрограда фанатическим меньшинством, вообразившем себя выразителем воли всего русского народа, ввергнул Россию и её армию в гражданскую войну, междоусобицу и анархию …  мы …  восстаём против самолично образовавшегося в Петрограде революционного комитета и отказываемся его поддерживать».
На следующий день закрылись все Онежские заводы, магазины и учреждения. Рабочие и служащие собрались на митинг под красными флагами. Резолюция земцев была отвергнута, митинг проголосовал в поддержку Петросовета. Земцы пошли на компромисс, создав революционный комитет из шести представителей земства и семи Совета рабочих и солдатских депутатов, таким образом продлив своё существование параллельно с ревкомом до мая 18-го года, когда были разогнаны.
К январю 18-го запасы Российской империи заканчивались. Советы заговорили о реквизициях. Волостные советы, состоящие из эсеров принимали постановления о реквизиции товаров сперва у местных купцов, затем, обкладывая кулаков специальным налогом, в продовольственном размере. Волостные земские управы делали вид, не замечают этого, лишь бы их не трогали. Но, судьба земства была уже предрешена. С помощью дезертировавших, или демобилизованных с фронта солдат, ставших некоей вооружённой силой, советы начали разгон земства.
В марте 18-го прошедшие в некоторых волостях солдатские собрания, в поддержку советов, позволили солдатам постепенно заполнить собой советы. Земцы митинговали, но, служивые подавляли их.
По, главному вопросу, денег и продовольствия они предлагали совету обложить налогом купцов, учётчиков и белобилетников, созывая поселковые собрания. Солдаты предложили совету установить твёрдые цены на продукты, угрожая лишить продовольственного пайка и привлечь к суду тех, кто будет замечен в спекуляции продуктами по завышенным ценам.
По вопросу обложения налогом кулаков и учётчиков волостные советы пытались сопротивляться, но было уже поздно.
Уездная земская управа выступила с обращением: «Господа крестьяне, вас большевики хотят взять на удочку и теперь в городе творят насилия над торговцами, облагают контрибуцией».
Уездный учительский совет постановил провести забастовку из-за невыплаты зарплаты. На неё реквизировали деньги у купцов, но, учителя отказались их брать, собрав уездный съезд, присоединились к созданию управленческого хаоса. Пётр поддержал своих коллег.
28 июня 18-го года был принят декрет о национализации предприятий промышленности. Под него в Онеге подпадали лесозаводы, дающие налоги и работу тысячам семей, владельцы, которых ответили потребителям прекращением продаж пиломатериалов.
Скудные запасы продовольствия уже не могли удовлетворить потребности губернии, и к весне 18-го начался голод. Но, приходилось помогать ещё больше голодавшему Петрограду. Поставки продовольствия в губернию практически прекратились. Да и денег у Губисполкома не было. Контрибуции, конфискации, выпуск собственных бонов, и отпуски из центра давали далеко недостаточно средств. Зимой 1917-18-ых годов лесопильные заводы не могли развернуть производство из-за отсутствия средств, не в силах сплавить даже заготовленное весною.
Пиломатериалы нельзя было продать, даже несмотря на переговоры с иностранцами. Росла безработица. Ситуация в губернии менялась кардинально. Теперь белогвардейцы могли надеяться на успех, в захвате власти.
Крестьяне же, со своим размеренным веками образом жизни, от творящегося развала и хаоса, будучи не уверены в завтрашнем дне, невозможности строить никакие планы на будущее накопили в себе усталость. Не могли посеять зерновые, продать выловленную рыбу, даже жениться, или обзавестись детьми. Купить необходимое, построить дом было невозможно.
Привычка жить в порядке, сохраняемом царским правительством, теперь ничем не подкреплялась. Помогая старой власти, крестьянство больше не видело в новой, какой-либо защиты, или поддержки. Но, увидеть будущее, поняв, белогвардейцы, опирающиеся на англичан, приведут к ещё большему хаосу, и войне люди не были способны.
Ни красные, ни белые, ни интервенты не могли знать к чему приведёт сложившаяся ситуация. Все были уверены в своих силах.
Именно в это, сложное для губернии время поверил в советы Пётр, решив помочь стране, пошёл работать в исполнительный комитет. Жизнь продолжалась. Люди рождались, учились, искали работу, своё место в этом, новом для них, таком теперь незнакомом, чужом, пугающим своей неизвестностью мире. Сама северная природа, неотъемлемой частью которой являлся, подтверждала; вынесет всё, не бросит, поможет пережить невзгоды.
Но, теперь, когда был арестован, догадывался, что ждёт его. Новая жизнь, которую принял, впустил в себя, оказалась лишь миражом. Неким страшным искушением.