Глава XX IV Мудьюг

Погрузили на параходик мгновенно. Море по-весеннему штормило. Нужно было успеть. Казалось бы, должен нервничать. Но, оставался поразительно спокоен.
Когда случайные газеты, в виде завёрнутых в них передач, или бумаги для самокруток, доходили до их камеры, почитали за счастье прочесть свежие новости. Так узнал, управляющий отделом внутренних дел Временного правительства Северной области В. И. Игнатьев, ратовавший за улучшение условий содержания, заключённых на Мудьюге так же отправлен в концентрационный лагерь, за антиправительственную пропаганду. Поэтому и не был удивлён встретив сегодня знакомое лицо среди арестантов на параходике.
Их было много. Человек сто.
Отплывали в утреннем тумане. Не по сезону рано потеплело. И снег стремительно начал таять. Безусловно, это не предвещало тёплого лета. Да и зимняя стужа могла вернуться. Правда уже не на долго. Море в этом году рано вскрылось ото льда. 22 Апреля начался ледоход в устье Северной Двины.
Не интересовался больше календарём, и только примерно ориентировался во времени. Помнил; после зимы всегда приходит весна, затем лето, и торопить времена года бессмысленно. Скорее догадывался, чем знал о том, что на дворе возможно уже самый конец апреля.
Хоть плыть предстояло всего около 30 морских миль все, кто сбился на палубе старенького, однопалубного пароходика, не испытывали особой радости от ощущения свободы, после тесноты тюремных камер. Знали, тот свежий воздух, что сулил им остров, слишком уж свеж для человеческих лёгких.
Море в этом году не далеко от берега покрывалось льдом, поэтому так же легко и быстро освободилось от него в прибрежных водах.

В Ворзогоры плавал с отцом и младшим братом, Арсением. Самого маленього, Спиридона, как не просился, не взял отец из-за возраста и слезливого характера.
- Ничего, пусть терпит, волю закаляет, - на уговоры отрезал отец.
Всего-то двенадцать миль морем, а не послушал сына, упёрся. Не стал брать. В итоге оказался прав.
Туда приплыли, как по маслу. Легко, с попутным, лёгким ветерком, слегка гнавшим небольшие волны.
- В Белом море больших штормов не бывает. Но, и маленький так о себе заявит, что на всю жизнь запомнишь. Для нас, поморов, каждое плавание запоминается, а уж с волнением на море, тем паче, - заливался перед детьми капитан, старый, но несмотря на возраст, разговорчивый помор.
Любил отец своего капитана. Доверял ему ценные грузы. Знал; доставит в любую погоду. Сделает всё для того, чтоб и карбас сохранить, и деньги хозяйские.
- Если море волнуется лучше на берегу переждать. Это вон в Баренцевом, севернее, шторма большие. Волны выше мачты нашей, а результат тот же.
- А почему так, дядь Матвей? – спросил капитана маленький Арсений.
- Потому, что глубины там другие. Большие значит. А у нас на Беломорье мелкое дно. Оттого волна и собирается в миг, как ветер зарядит. Но, не высока, как и дно под ней, а стремительна, часто меняет направление. Глаз да глаз нужен.
Любил деревянные церкви, особенно встав внутри, по центру, задрав голову кверху, смотреть на писанное небо. Вот и стояли сейчас оба, с братом рядышком глядя вверх.
- Обедню отстоим, отобедаем в избе у батюшки и к вечеру, с приливом, обратно в Онегу. Погода переменчива. Бог даст проскочим без качки, - потрепал сыновей по голове отец. Селяне постепенно подтягивались в церковь на службу.

Солнце не собиралось прятаться за облака, разгоняя их своими руками-лучами подальше от себя, в край неба, разрывая на части, словно вату.
Но, море волновалось. Ветер, надувавший на светило облака, словно играл с ним таким образом, не думая о том, что нагоняет к берегу, сморщенную волнами и приливную воду.
Отплыли.
Сильно качало. Шли под ветром, но, с одним парусом, спустив второй. Его более чем хватало.
- Вот сейчас и проверим, как вы к морской жизни готовы, - улыбнулся отец, присев у мачты, стараясь не мешаться под ногами у матроса, вяжущего спущенный парус. За обедом изрядно выпив, ощущал теперь сильную тягу ко сну. Не прилёг в избе местного священника, хоть тот и предлагал. Спешил домой с отливом, думал, успеть перед разыгрывающимся штормом. Ведь и плыть-то предстояло всего-ничего.
Считали себя поморами, то есть теми, кто вырос у моря, не простого, а Белого. Но, ни Пётр, ни Арсений не знали ещё, не понимали, что такое настоящая морская жизнь, под парусом, а не в тени выброшенного на берег карбаса.
Пётр, как более старший держался уверенней перед младшим братом, смотрел на него с высоты своего «большого» опыта. На деле же, и сам боялся того, как раскачивало карбас на волнах.
- Если закружится голова, не помор, - перекрестился у мачты отец.
- У тебя не кружится? - с опаской спросил Арсений у старшего брата.
- Нет, - с гордостью признался Пётр. И, подумав, поинтересовался:
- А у тебя?
- И у меня нет, - уже понимал, что врёт Арсений.
Резко подняв нос, карбас со всей силы рухнул с волны, слегка захлестнув воды, тут же поднимаясь на следующую.
- Эко, как понесло! – веселился отец, стараясь подбодрить сыновей, но, наоборот, тем самым пугая их.
- Нам бы только в устье взойти, и волна успокоится. Но, парус второй понадобится, когда чалиться будем, - успокоил дядя Матвей.
Пётр и сам чувствовал, кружится его голова, но не подавал вида, не знал - это не так страшно, как то, что должно наступить после того. Но, не наступало.
Казалось их карбас всего лишь маленькая щепочка, листочек, уносимый бурным весенним ручьём, неуправляемый и такой хрупкий под натиском водной стихии. Поглядывал время от времени на капитана, в надежде найти в его глазах поддержку. Видел там не такое уж и маленькое в данной ситуации спокойствие и уверенность.
Незаметно, к нему приник Арсений. Держался одной рукой за мачту, другой за брата. Отец молчал. Только его взгляд, с еле заметной улыбкой говорил о том, что не теряет уверенности благополучного исхода приключения.
- А, помнишь в том году, под Мягостровом Христофорыч на мель сел? – подлил жару отец.
- Побило карбас ему тогда. Чудом жив остался. Так на острове и сидели командой три дни, пока шторм не затих, - ответил дядя Матвей.
Эти разговоры, хоть и отвлекали детей от, словно на ярморочных качелях резких подъёмов, и стремительных спусков, но не лишали возможности думать о том, что может приключится с ними, пусть и в такой близости от берега.
Илья Александрович, знал, подожди он часа три, четыре в Ворзогорах, шторм может и утихнет, но, всё же решился на отплытие. Хотел показать детям, море, не только даёт возможность выжить, даря людям свои богатства, но и способно обернуться к ним совершенно другим боком для того, чтоб сказать - всего лишь песчинки для него.
Но, теперь переживал и сам из-за своей опрометчивости. Ведь и Матвей, хоть и не спорил с ним, но с недоверием взглянул получив команду к отплытию.
Заходили в устье Онеги не по центру. Матвей знал, как коварны северные, мелководные реки своими барами. Не хотел дважды в день испытывать судьбу.
Пётр не понимал, почему дядя Матвей жмёт карбас ближе к берегу реки, но интуитивно был рад этому, надолго впустив в себя страх перед открытым морским пространством.

Сейчас же море не штормило. Да самого-то моря пройти им было всего миль семь, остальное вдоль берега.
Все были одеты в то, в чём попали в тюрьму, будучи арестованы, кто в какое время года. Но, после долгой зимы, многие, всё же имели на себе тёплые вещи. На Петре была учительская шинель, да тёплый свитер, привезённый осенью матерью, когда приезжала в Архангельск.
Но, сильный, пронизывающий до самого сердца, Северный ветер, выдувал из него последние остатки той теплоты, что ещё сохранялась в нём.
Варежек не было. Прятал руки в карманах. Но и там было нестерпимо холодно. А ведь пароходик ещё не вышел из устья Двины. Что ж будет в открытом море, благо, что этот участок был совсем коротким.
Кое-где виднелись шальные, не растаявшие ещё в холодной, солёной воде льдины. Они, будто не зная цели метались в море не в силах определиться.
Вдали показался остров. Сначала, как выдающаяся в море полоса берега, напоминающая длинный мыс. Но, потом, часть побережья отделилась посредством выросшего по мере приближения к нему пароходика, довольно широкого пролива.
- Ничего. Мы будем бороться, и только тогда выстоим, - тихо, осипшим от долгого молчания голосом, произнёс, как бы сам себе Игнатьев.
Пётр обернулся в его сторону, отметив, при этом, никто, кроме него не обратил внимания, или сделал вид, что слышит эти слова.
По небольшого роста мужчине было видно, как разочарован в жизни. В том, что творят вокруг него, такие ещё недавно миролюбивые, уважающие друг друга люди ощущал начало конца. Чувствовал его всем нутром, скрючившись от этого, согнувшись, вжавшись в пальто, но, не пав, не сломавшись, всего лишь разочаровавшись в людях, которых так любил прежде.
Жалкая, деревянная, перекосившаяся пристань, сооружённая наверно ещё до Русско-Японской войны, выдержала натиск утлого пароходика, боднувшего её под небольшим углом, носом и тут же бортом.
Матрос бросил чалку, другому, что ждал укутавшись в старый, много раз латанный тулуп на берегу.
- Сходи по одному! Стройся на причале в три шеренги, - прозвучала команда старшего конвойного.
Все, медленно, без особого желания, потянулись на негостеприимную, так холодно встречающую их землю.
На причале, в форменном тулупе иностранного пошива, ожидал новую партию заключённых французский офицер. Охрана лагеря была отдана французскому командованию союзнических войск.
Сильно мёрзнущий здесь, вдали от Родины, представитель войск Антанты ненавидел Россию, так и не поняв её истинной природы, считал её вечно холодной, враждебной к его народу.
Эта ненависть передавалась и к его подчинённым, младшим офицерам и простым солдатам, охранявшим пленных красноармейцев и прочих заключённых лагеря.
Ну, теперь, хоть и в дали от города, но в хорошие, цивилизованные руки попал, подумал Пётр. Ему казалось, союзнические войска куда более цивилизованнее. Не может всё же Европеец быть таким беспощадным и бесчеловечным, как говорилось в газетах, твердивших о страшной эпидемии тифа на острове. Ещё в Онеге, будучи членом исполнительного комитета, понимал, нельзя верить современным газетам. Думал, когда по всей России победят советы пресса станет другой, правдивой, открытой к народу, передающей истинное положение дел.
После построения, всем, вновь прибывшим через переводчика было объявлено; они на территории концентрационного лагеря для военнопленных, и с сегодняшнего дня подчиняются командованию союзнических войск, как враги власти северной области.

* * *

Всего девять с небольшим месяцев назад, днём 1 августа 1918-го года, гарнизон острова Мудьюг в количестве 35 человек, поддержавший большевиков, не ставший на сторону повстанцев, начавших переворот в столице северной области, принял бой с целой британской эскадрой, шедшей курсом на Архангельск. В основном батареи острова обстреливал крейсер "Аттентив".
Кавторанг Чаплин позвонил начальнику обороны Мудьюга Осадчему. Но, не застав его на месте, попросил соединить его с батареей.
- Начальник батареи, лейтенант Басаргин у аппарата, - представился новый командир, состоящей из восьми, установленных на острове корабельных орудий батареи. По-морскому лейтенант, а на суше капитан, он был готов к этому бою, как ему казалось сейчас, с самого Австрийского плена. Хоть и не хотел больше воевать, всё же не отказал в предложении приятеля плыть с ним на Мудьюг, чтоб занять там опустевшую после дезертирства вакансию.
- Прошу вас без глупостей. В городе сформировано новое правительство во главе с социалистом Чайковским. Власть большевиков свергнута. Больше не осталось никаких исполкомов и губкомов, – послышался нервный голос уверенного в себе человека.
- Какие будут ваши приказания? И от лица какого правительства они прозвучат? – поинтересовался, капитан Басаргин. Понимал; никогда не пустит интервентов на русскую землю, с какими бы добрыми намерениями не прибыли.
В трубке уже звучал голос не менее уверенного в своих действиях, но, более холодного человека, принадлежащий адмиралу Виккорству:
- Пропустите без глупостей эскадру союзной помощи.
- Без боя не сдамся, - коротко ответил Басаргин, бросив трубку.
Это был его выбор, но, знал, батарея полностью поддерживала его.
 Британский лёгкий крейсер «Аттентив» начал обстрел.
Если не считать того инцидента в Хельсингфорском порту, первый раз участвовал в морском сражении Иван Басаргин. Но, и оно было только лишь на половину таковым, ведь его батарея хоть и состояла из корабельных орудий, располагалась на суше. Но, сам остров, словно боевой крейсер, находился в Белом море, прикрывая собой подступ с севера к Архангельску.
Не испугался морского боя. Не первый раз участвовал в сражениях. Но, это было для него особенным. Именно сейчас, чувствовал, точнее даже знал; не имеет права испугаться. Да и не подкрадывался к нему страх. Обходил стороной, несмотря на частые, как результат грамотной пристрелки попадания в непосредственной близости от самой батареи.
Следующее будет ещё ближе.
Ближе.
Вот уже в тридцати метрах поднял столб песка снаряд, говоря этим – следующий точно в цель.
Хладнокровно командовал орудиями. И были результаты. Попадание в палубную надстройку «Аттентива», чуть ниже капитанской рубки. На крейсере начался пожар.
Но, пристрелявшись, корабельная артиллерия крейсера попала в одно из орудий батареи. Взрывом его перевернуло. В клочья разорвало обслугу. Теперь орудия выходили из строя одно за одним. Раненных и убитых никто не считал. Иван чудом оставался жив. Сделал выбор для себя и был уверен в своём решении. Ненависть к врагу, что, как считал, спасала его ранее, и теперь не давала коснуться его тела осколкам, со свистом пролетавшим мимо, зарываясь в песке.
Бой длился не долго. С самого начала было ясно, бесполезен, и всё сопротивление способно только лишь показать англичанам, их здесь не ждут. Но, среди эскадры была авиаматка «Нанинэ», на которой прикручивали к самолётам крылья, готовя к выгрузке краном на воду.
А это уже говорило о том, что минуты жизни батареи сочтены.
И, вот в небе появился гидроплан. Пройдя низко над расположением сбросил авиабомбы, дополнив бомбардировку ещё и объёмистой пачкой прокламаций. Словно выпущенное из себя в небо содержимое взорванного здания архива клубились в облаках дыма и песка, постепенно опускаясь к земле, тысячи бумажек.
Из восьми орудий батареи оставалось неповреждёнными всего два. От бомбы, сброшенной с гидроплана, загорелся пороховой склад. Сопротивление батареи было подавлено. Теперь англичане готовились к десанту, спуская на воду катера. Уцелевшие защитники, во главе с начальником обороны Мудьюга Осадчим, потеряв восемь человек убитыми, отступали на южную сторону острова, где грузились на буксир.
Он был жив. Господь сохранил ему жизнь и в этот раз. Главное, ради чего находился здесь на острове выполнено им. Показал англичанам, их не ждут на русской земле не только большевики, но и те, кто не собирается вступать в компромисс с собственной совестью. Теперь уже не столь важно было, останется ли жив, или погибнет. В той мясорубке, что ждала всю страну ближайшие годы, не оставалось места для таких, как он, бывших белогвардейских офицеров.

Грузились на буксир, чтоб покинув остров, плыть в мятежный Архангельск.
Делая круги над ними, низко, над самой палубой проходил гидроплан, пытаясь сбрасывать бомбы, которые взрывались за бортом, так и не попав на палубу. Вскоре они закончились. Но, упрямый лётчик ещё долго сопровождал буксир, уже не в силах навредить ему.