Глава XX V. Милый

- Я приеду к тебе очень скоро. Подожди мой милый. Всего две недели, и мы встретимся.
Милый, как не любил прежде это слово. Боялся его, ненавидел. И, теперь, когда Наташа начала его так называть привыкал к нему, как на севере привыкают к маслинам, или имбирю в суши-баре.
Думал раньше, в этом слове скрывается некая наигранность и лицемерие. Даже насторожился, когда первый раз услышал из её уст. Вроде всё у них было хорошо, верил каждому её слову, а тут, на тебе, милый. Как странно. Подумал, вот так вот, непроизвольно и она, эта очередная женщина в его жизни, вдруг проболталась, раскрыв свою примитивность. Но, не подал вида. Как человек теперь опытный в таких делах, решил присмотреться, подождать, понять скрытый смысл этого слова в её устах.
И ничего тайного в итоге не оказалось. Простое, очень краткое и в то же время яркое выражение смысла.
Милый.
Он был теперь мил для своего человека, как ему казалось по-настоящему. Наташа, как никто прежде проявляла заботу о нём, не требуя ничего взамен. Лиза же только ждала достижений. Пусть и терпеливо первое время, но, потом, всё более и более увеличивая давление на него. Может в нынешние времена, когда окружающая действительность сложилась таким образом, что мужчина порою не в состоянии обеспечить семью, умная женщина способна уважать, если интересен ей прежде всего, как личность, своим присутствием делая сильнее, направляя и поддерживая. И тогда, видя согласие, Бог помогает, каким бы неприспособленным к современной жизни ни был мужчина.
Безусловно женщинам тяжелее. Их хрупкие плечи выдерживают куда большие испытания, преодолевая их.
 Ещё месяц назад считал его лицемерным, но, в её устах звучание этого прежде раздражающего слова виделось совершенно по-иному, так, как и было вложено в него первоначально. Легко и непроизвольно передавала она всю глубину, ставшего враждебным и наигранным для него, смысла.
И, действительно ощущал себя милым для неё. А она видела, мила ему.
Но, не мог для себя принять это слово, вставив в свой, приобретённый с годами словарный запас. Не решался произнести в отношении Наташи, боясь, она уловит в нём нотку лжи, хотя и вовсе не собирался лгать ей. Всё ещё ждал от неё подвоха, не исключал возможности, что, так же, как и все его бывшие женщины, будет пытаться довлеть над ним, силой направляя по жизни, будучи уверена в своей правоте, на деле, при первой же трудности прячась за его спину.
- Я взял билеты в Онегу. Буду искать себе там работу. Но, думаю, из этого ничего не выйдет. Город тает на глазах. Все бегут в Питер, или Москву. В Архангельск уже ничем не заманишь.
- Вот и славно. Поезжай и жди меня.
- Милая моя, - испугался произнесённого. Но, скорее чувствовал, чем понимал; произнеся это слово авансом, словно в школе от преподавателя получал наперёд хорошую оценку.

* * *

Документы на развод были поданы, но, сразу не разводили. Пришлось подождать, какое-то время пока настанет их очередь. Хоть и жили в одной квартире, но выехали из разных мест. Он из дома, она от друга.
Иногда теперь не ночевала дома. Тёща, Ираида Аркадьевна винила в этом его. Говорила, только у плохих мужей женщины находят себе «друзей». Произносила это слово подчёркнуто с издёвкой, как и «подобает» глубоко интеллигентному человеку, вдове профессора. Родители, которого поддержали, когда-то революцию, но, не были репрессированы, а каким-то немыслимым образом оставались всегда востребованы и нужны обществу, даже не покинув осаждённый город во время блокады.
Вспоминала сейчас своих родителей, поддержавших её выбор, так, как и сами считали себя непричастными ко всем этим репрессиям, что порядком вычистили от вольной мысли их, несмотря на это до сих пор революционно настроенный город. Любили его, ценили жителей за смелость, но в рамках дозволенного. Считали себя хранителями всего того революционного наследия, что своей колыбелью избрало эти, ещё Петром проложенные проспекты, одетые в гранит набережные и Лютеранские на вид, скорее кирхи, чем православные храмы.
Ираида Аркадьевна видела себя продолжателем их идей. С большим трудом, в своё время уступила мужу, смирившись, дав согласие на брак дочери с пусть и талантливым, но приезжим, будущим историком. Не верила, что тот окажется способен поняв, принять всю глубину и значимость приобретённого ею, словно недвижимость в этом свободолюбивом городе жизненного опыта.
Видимо не та профессура попалась мне, несколько переменила взгляды Ираида Аркадьевна сейчас.
Ох не та!
Слишком уж революционная в своих взглядах. Но, и нет в этом ничего удивительного для города, с богатым прошлым – это в порядке вещей, всё же успокаивала себя.
Сразу после смерти Артемия Севериновича. Ираида Аркадьевна поняла, по вероисповеданию Лютеранка. И всё бы ничего, если дальше не последовало окончательное и бесповоротное решение о всеобщей лютеринизации населения их квартиры.
Клим был крещён ещё в детстве, в Троицком соборе Онеги. Об этом позаботилась мама. Не думал, да и не хотел менять веру, отбив не одну атаку со стороны представителя иной концессии. Лиза же, сдалась на второй год, поверив матери, что их предки, берущие родословную из германии испокон веков были приверженцами Лютера. Редко бывал в церкови, но, именно после попытки перекрещивания, понял; уж лучше вернуться к православию. Стал посещать в храм Покрова Пресвятой Богородицы при Юсуповском Дворце, находившемся всего в пятнадцати минутах ходьбы от их дома.
Теперь Клим ощущал себя язычником в древнем Новгороде 991-го года, когда Добрыня крестил его жителей силой. И если верить летописям, ему оставалось только два пути; бежать на север, или принимать христианство. Но, в жизни реальной уже был православным, и на севере его ждала мать.
Не хотел думать тогда о том, кто лучше, кто хуже. Но видя подтверждение в словах песни Виктора; - «Мама мы все тяжело больны. Мама мы все сошли с ума, …», соглашался с ним. Ведь если взглянуть масштабно, то болезнь повсеместна и у одного не лучше чем у другого. А у кого-то и вовсе образ жизни. Но на деле не меньший недуг.
Ведь вот эта любовь к миссии, но руками других подобна наркомании. Мучение для окружающих, а тебе вроде как и легче. К примеру пристроил животное с улицы, кошечку или собачку чужими руками и как дозу принял. Спишь лучше, вздыхаешь меньше. А потом опять ломка и глядишь не сам, заставил кого-то, к примеру, колодец рыть. И вновь легче. И так всю жизнь. Другой рекомендует рисовать радостное. Ему тоже от этого хорошо. Третий наставляет. И так же получает дозу.

- Ираида Аркадьевна, я не в силах повлиять на вашу дочь. Она вся в вас, - закрыл за собой дверь комнаты, что была выделена ему с Лизой в этой большой квартире.
- Мы с супругом приняли этот брак, как неизбежность, но, тот мезальянс, что он из себя представлял беспокоил Артемия Севериновича до самого последнего дня. И, вот я дожила до того момента, когда со всей лёгкостью могла бы сообщить Артемию, наша дочь скоро станет свободна, - по-хозяйски распахнув дверь, произнесла приговор Ираида Аркадьевна, тут же скрывшись в коридоре, оставив её открытой.
- Папа, почему мама не всегда ночует дома? – на шум прибежала Тася с вопросом.
- Тасенька. Ты поедешь со мной в Онегу? Хоть и взял билет только на себя, всё равно ещё раз хочу спросить тебя об этом, - поймав дочь за руку, пока та вырывалась успел задать свой вопрос.
- Не поеду! Не поеду! Не поеду! – кривлялась дочка.
Смотрел ей в глаза очень серьёзно, в надежде понять, какой она будет, когда вырастет. Пытался представить её совершеннолетней, мысли, слова, поведение, поступки. Но, как ни старался, перед глазами был образ Лизы.
Стало страшно. Тот процесс, как считал, затеянный именно им, будучи виновным во всём происходящем, было уже не остановить. И. сейчас видел в себе причины всех тех бед, что в скором будущем коснуться его ребёнка, оставшегося без отца. Её никогда не будут отпускать к нему, а сам он не сможет приезжать чаще чем раз в два месяца. А это уже говорило о том, что лишал возможности в самом раннем возрасте понимания отцовства своего ребёнка. Тот человек, приведённый матерью в семью вряд ли сможет заменить Тасе его.
Вот, если бы он продержался ещё, ну, хотя бы лет десять, то, тогда, уж наверняка всё произошло куда легче и без таких последствий для психики ребёнка.

- Причина развода? – поинтересовалась у Лизы судья.
- Живёт с другим человеком.
- Это правда? – переключилась на Клима, женщина лет пятидесяти, не пытающаяся скрыть в себе наличие огромного жизненного опыта, многозначительно вздохнув при этом. Так, будто знала наперёд все эти похожие, как две капли воды, одна на другую истории.
- Да.
- Как будете получать алименты? – переместила свой взгляд на Лизу судья.
- В каком смысле?
- Через суд, по постановлению, или добровольно?
- А, через суд лучше?
- Спокойнее, но меньше. Мужчины всегда находят возможность предоставить справку с работы о маленькой зарплате.
- Он никогда не будет много зарабатывать. Лучше по договорённости, - зло посмотрела на Клима.

- Ну, теперь ты свободна. Вспомни сколько раз говорила мне об этом дне, - выйдя на улицу, сказал Лизе. В ушах стояло глухое эхо от шлепка печати о паспорт, оставившей там след в виде штампа о разводе.
- О чём?
- Как, ты даже и не помнишь? О том, что ждёшь, не дождёшься того дня, когда я оставлю тебя в покое.
- Я не могла такое сказать.
- Значит мне всё это приснилось.
- Пока милый, - ответила, направляясь к воровато припаркованной за углом здания суда иномарке.

* * *

Ехал вдоль Белого моря. Машинист не спешил. Состав медленно петлял мимо многочисленных, мелких озёр и болот. Вспоминал армию.
- А хочешь, я сделаю так, что б тебя отпустили на несколько дней? – спросила Марина.
- Как ты сможешь это сделать? Ты же мне не родственник.
- А, запросто. Вот приду в штаб и заявлю, твоя двоюродная сестра.
- Не поверят. Я же никому не говорил, что у меня здесь родные есть.
- Мне не поверят!? Ха! Да ты меня ещё не знаешь совсем! Вот, давай поспорим?
- Не буду я с тобой спорить. Если не побоишься, то попробуй. А, спорить я ни с кем не собираюсь.
Да, смелая баба эта Марина. Но, слишком, что ли энергичная. Точнее, нет, не так. Не слишком, а чересчур, больше чем я сам. Теперь только понимал это, так, как научился с годами экономить свои силы. Слишком много их было растрачено на не то, что важнее всего в жизни. Но, тогда только учился этому.
И точно, рано утром, в субботу, после завтрака, позвонили в батарею из штаба.
Дневальный выкрикнул фамилию.
Откликнулся:
- Я!
- Головка от… В штаб тебя вызывают. Срочно.
- Да ладно? Шутишь?
Но, не шутил.
- Кто?
- Дежурный офицер.
Явился в штаб. Доложил о себе.
- Ну вот, что. Тут такое дело. Родственники твои вчера вечером приезжали. Сказали, в увольнение хотят тебя взять. У командира полка были. Разрешил он. Приедут к десяти за тобой. Получи парадку у старшины и на КПП, к десяти подходи. Понятно?
- Так точно.
- Идите товарищ боец.
Значит не обманула, промелькнула радостная мысль.
- Разрешите спросить?
- Попробуйте, если не боитесь.
- А, кто?
- Что, кто?
- Какие родственники?
- Ну, это ты совсем уже от радости сдурел. Много вопросов задаёшь. Женщина, какая-то с дочкой.
Искал старшину везде, где только мог представить себе, что он находится. Но, тот, словно испарился в воздухе. Бесследно пропал. Исчез, не оставив после себя и мокрого места. Вся территория воинской части, равная не более половины квадратного километра, не могла так бесследно скрыть в себе этого, пусть и не такого маленького человека.
Только случайно, на продовольственном складе обнаружил его, получающего сухпай для откомандированных сегодня за пополнением в Комсомольск на Амуре сержантов.
Прижимая к груди пакет с консервами, зло оглянулся, когда неожиданно обнаружив на складе, обратился к нему, подойдя сзади.
- В увольнение, говоришь!? Родственники!? Так откуда ж они у тебя здесь? Говорил, что нет никого.
- Так ведь не знал же. Всех-то и не упомнишь. Много их у меня. Полстраны, - нервничал Клим, поглядывая на часы.
- Ладно. Погоди. сейчас продукты получу и пойдём.

Ровно в десять часов утра подъехала старенькая, с треснутой фарой шестёрка. Из-за руля вышла женщина. И пройдя мимо него, пошла на КПП.
Марина поймав её за руку, сказала:
- Куда ты? Вот же он.
Мама её, понял Клим. Этого ещё не хватало. Вся возбуждённость от предстоящего праздника покинула его в миг. Стоял, как в воду опущенный, не знал, куда спрятаться от нахлынувшего на него стыда.
- Пошли, - окинув взглядом с ног до головы, произнесла женщина, лет сорока, взяв за плечо.
Вот ведь попал, так попал, понял Клим, боясь, что та оторвёт ему погон.
Сели в машину.
- Ну, ты даёшь Марин!
- Я, то? Я слово держу.
Толкнул её в бок, спросил шёпотом:
- А это мама твоя?
- Нет. Тётя Вера. Говорила же тебе, что без мамы расту. Уехала она, ещё лет десять как в Хабаровск.
- Вера, - обернулась женщина, протягивая Климу руку.
- Клим, - обречённо ответил тот.
- Ну, всё милый. Теперь выспишься, - обняла его Маринка.