Абсент, или Отсутсвие

Радиоспектакль по мотивам романа Марии Корелли «Полынь».

DRAMATIS PERSONAE:
Гастон Бовэ, молодой человек;
Андрэ Жэссонэ, нищий художник;
Мосье Бовэ, отец Гастона;
Полин, дочь графа де Шармиля;
Мосье Водрон, пожилой священник;
Сильвион Гидэль, племянник Водрона;
Смотритель морга;
Врач.


Гастон (от автора): «Жизнь без абсента! Я не могу её даже представить…», - эти слова звонко раздаются в моей голове среди нестройного хора мыслей и созвучий. Всегда сложно осознать то, что чувствует другой. Вы, конечно, вернее сможете понять меня, если услышите небольшой рассказ о моей жизни.
Эта история, по-видимому, могла случиться только Париже и лишь в наш век – время проклятых поэтов, блуждающих по кабакам в поиске фэй, что порхают на своих изумрудных крылах в эмпиреях городского марева. О, этот город, где мы танцуем, гуляем… думаем, что рискуем.  Вряд ли это было похоже на роман, ведь я почти не выгляжу как герой, и город относится ко мне, также как я отношусь сейчас к вам. Едва ли кто-либо взялся бы публиковать подобное – здесь нет места морали или чувству справедливости, это просто события – бледные, как простыня листы, залитые зелеными чернилами и белые как снег пальцы с бокалом, в котором скрывается опаловая гибель. Желаете тоже отведать?
Ведь вы, полагаю, не боитесь смерти: все наше существование влечет к ней. Потому-то наши поэты так часто называют жизнь болезнью. Темы Любви и Смерти — самые древние в искусстве: с тех пор как человек научился передавать свои мысли, они не отпускают творцов, и тут нет никакого чрезмерного пафоса. Однако, и это мне весьма странно, представители не слишком сентиментального, но весьма флегматичного поколения последних веков с трудом, но могли понять значение Любви в искусстве, а вот Смерть им представлялась чем-то чрезмерно «мрачным» или вовсе лишним. Меж тем, кто как ни Смерть — наш ближайший сосед? Не тот сосед, что живёт через стенку, иногда кашляет или чихает, но тот, который так близок, что старается вовсе не выпускать из своих крепких и нежных объятий, нашептывая умиротворяющим голосом вечные истины. Тонко чувствующая натура по природе своей принимает эти объятия и слышит нашептывания, не вслушиваясь. Всякий художник — акын, просто кто-то более искушен, сноровист или талантлив. Потому ;;;;, потому ;;;;;;;. Именно об них, вечных, в сущности и пойдет мой рассказ… рассказ, название которому Абсент!


– I –
1
Гастон (от автора): Чтобы с вами говорить, я вновь должен выучить человеческий язык… Попробуем!
Коль скоро среди нас нет третьего, позвольте представиться: моё имя Гастон Бовэ.
Все началось, когда мне исполнился 21 год, я был романтичен и нескромно помышлял о славе литератора. Этот графоманский порок, впрочем, послужит мне, помогая в дальнейшем познакомить вас, мой дорогой, с остальными героями того нелепого фарса, который я привык называть своею жизнью.
Итак, представьте себе зеленые своды Булонского леса, куда ноги вывели меня после долгого рабочего дня в банке отца к вечеру пятницы. Осознав усталость, я присел на одинокую скамейку и предался саморазрушительным думам о своем нелегком, как мне казалось, существовании. В этот самый момент «в своем обычном полуразвязном, полутрагичном стиле» из-за дерева вышел мой старый знакомый, Андрэ Жэссонэ, нищий художник и большой оригинал. «Лицо его чем-то напоминало призрак: его скелет словно проступал сквозь покровы плоти, а Смерть на мгновение выглянула из-под пелены Жизни»; Я нехотя встал и подал ему руку. Нам не доводилось видеться пару лет и Жэссонэ, казалось, был весьма рад мне. Минут пять мы болтали о каком-то вздоре, вспоминая былые деньки, пока Жэссонэ, наконец, не заметил:
Жэссонэ: Ты говоришь о таких милых вещах, но выглядишь, как убитый горем Пьеро. Это на тебя не похоже, mon ami!
Гастон: Выходит, что похоже!
Жэссонэ: Передо мной обеспеченный и благовоспитанный молодой человек, который занимает хороший пост в банке своего отца, и имеет более или менее положительные литературные наклонности. Что же не так? Что случилось?
Гастон: Что случилось?! Я скажу тебе, что случилось. Случилась Полин!
Жэссонэ: Полин? Дочь друга твоего отца... эм…
Гастон: Да! Дочь графа де Шармиля. Мы обручились…
Жэссонэ: О! Я не знал! Прими мои поздравления! Что же тут ужасного?
Гастон: Благодарю… К несчастью, после этого Полин влюбилась в Сильвиёна Гиделя.
Жэссонэ: Кто он?
Гастон: Красивый и добродетельный юноша, который готовится стать священником. Я не могу сказать о нем дурного.
Жэссонэ: Сильвиён — это племянник того священника?..
Гастон: Да, мосье Водрона, друга нашей семьи...
Жэссонэ: Сильвиён тоже влюблен в Полин?
Гастон (убитым горем голосом): Да, она умоляет меня расторгнуть помолвку.
Жэссонэ: Я знаю лекарство от твоей печали
Гастон (от автора): С этими словами Жэссонэ достал из кармана бутылку Абсента.
Гастон: Абсент? Он тебе нравится?
Жэссонэ: Нравится? Я обожаю его! А ты?
Гастон: Я его никогда не пробовал.
Жэссонэ (жарко): Mon Dieu! Ты никогда не пробовал абсента?
Гастон (от автора): Признаться, тогда меня очень позабавила его горячность. Я часто видел, как абсент пьют другие, но меня всегда отталкивал его вид. Цвет уж очень противный, как у лекарства! Когда я сказал об этом, Жэссонэ начал нервно смеяться, и я заметил, как дрожит его рука.
Жэссонэ: Надеюсь, мне не придется считать тебя дураком!.. Подумай лучше о расплавленных изумрудах. Здесь, перед тобой, самый чудесный напиток в мире. Пей, и ты увидишь, что твои несчастья преобразятся, как и ты сам».
Гастон: Но это яд!
Жэссонэ: Да. Это яд… Его-то я и намереваюсь проглотить, и тебе рекомендую, если… только хватит смелости.

2
Гастон (от автора): Не прошло и часа, как мы уже сидели в углу небольшого кабаре, где на сцене пела вульгарного вида певица, и попивали свежеприготовленный абсент. Слова Жэссонэ (который почти без умолку что-то говорил все это время) его манера, поражали меня, а по жилам бежало странное возбуждение.
Жэссонэ: Жизнь без абсента! Я не могу ее даже представить!
Гастон (от автора): С этими словами он поднял свой стакан, бледно переливавшийся в свете зажженной на столике свечи. Я с сомнением смотрел на этот бледно-зеленый напиток: Действительно ли он обладает столь сильным очарованием?
Жэссонэ: (шепотом, пылко): Еще бы! Он, как месть, — сначала горький, но в конце концов сладкий!»
Гастон (от автора): Жэссонэ говорил эти слова со странной улыбкой, которая одновременно отталкивала и завораживала. Я сделал еще глоток и обнаружил, что абсент начинает мне нравиться, а слова моего друга уже кажутся убедительными. Ты хочешь сказать, что абсент, который называют проклятием Парижа, — лекарство от всех человеческих горестей?
Жэссонэ (великодушно): Только одним я могу отблагодарить тебя за многочисленные услуги — познакомить с Зеленоглазой феей, как поэтично называют этот восхитительный нектар. Она чудесна! Один взмах опаловой волшебной палочки — и горя нет!
Гастон (от автора): Я понимал, что попадаю под особое влияние нового вещества, но это было так сладко, что я не хотел сопротивляться ему. Жэссонэ начал говорить непрестанно, я же был слишком дремотно расслаблен, чтобы перебивать его. Я лишь смотрел, как дым моей сигары, извиваясь, поднимался к потолку маленькими темными кольцами. Казалось, они загораются фосфорическими цветными искрами, снова и снова кружась в воздухе и тая. Мне было даровано волшебное время неожиданного и полного покоя…
Жэссонэ: Тебе лучше? Зеленая фея излечила тебя от душевных волнений?
Гастон: Да, что бы со мной ни случилось, я снова чувствую себя самим собой.
Гастон (от автора): Жэссонэ начал хохотать, как безумец, которым он, в сущности, и являлся.
Жэссонэ: Прекрасно! Я рад! Что же до меня, я никогда себя собой не чувствую, — я всегда кто-то другой! Забавно, не правда ли? На самом деле (он переходит на доверительный шепот), я имел уникальный опыт, редчайший и удивительный. Я убил себя и присутствовал на своих собственных похоронах! Это правда! Свечи, священники, траурные драпировки, откормленные лошади с длинными хвостами — toute la baraque , никакой экономии ни в чем, понимаешь?
Гастон (от автора): В его голосе звучал странный, вызывавший сострадание пафос, смешанный с презрением, а блеск в его глазах усилился вплоть до яростного огня, который заставил меня невольно вздрогнуть.
Жэссонэ: Мое тело лежало в открытом гробу, — любопытно, но я не одобряю закрытые гробы, — оно лежало открытое навстречу ночи, и звезды смотрели на него, у него тогда было молодое лицо, и можно было легко поверить, что его глаза тоже прекрасны. Я выбрал венок из белых фиалок, который лежал прямо на сердце, это чудесные цветы с нежным ароматом, он наводит на мысли, правда? — а за длинной траурной процессией следовали рыдающие толпы. «Он умер! — кричали они. — Наш Жэссонэ! Новый Рафаэль!» О, это было редкое зрелище, mon ami! — никогда еще наша страна так не горевала, я сам рыдал от сочувствия к моим скорбящим соотечественникам! Я ждал в стороне, пока все цветы не бросят в открытую могилу, — ведь я был могильщиком, помни! — я дождался, пока кладбище опустело и наступила тьма, и тогда я поспешно похоронил себя, быстро и плотно засыпал мою мертвую юность, хорошо выровняв и утрамбовав землю. Новый Рафаэль! (беспокойно оглядывается) Он лежит там, думал я, и там он останется, что же до моего мнения, он лишь гений и потому не мог принести никакой пользы на земле».
Гастон (от автора): Жэссонэ, без всяких сомнений, безумен, как маньяк из постановки в Гран-Гиньоль. Мне вдруг подумалось: как всё же паршиво — терять разум. Сначала это очевидно, потом явны лишь последствия, а в конце, как некое христианское человеколюбивое утешение, незаметно уже ничего...
Над Парижем нависло скверное промозглое утро. И вот мы расстались. Жэссонэ пожал мне руку и ушел за угол своей безумной походкой. Я же наконец осознал, что произошло… Я стал любителем абсента.

3
Гастон (от автора): Улица плыла передо мной. Я слоняется, «чуть не крича в полубреду лихорадочного опьянения, обжигавшего мне мозг»!.. Жэссонэ… Безумец! Моя случайная встреча с ним была предначертана судьбой. Она позволила Диаволу успешно завершить свой труд — одним движением уничтожить добродетель и, как по волшебству, возродить порок из мертвенного праха, обратить чувствующее сердце в камень, а человеческое существо — в демона!.. Абсент! Он не просто уменьшил Прежнее чувство нравственности и добра, но «опрокинул» его. «Славный Абсент! Что пел о тебе поэт?
Avec l’absinthe, avec ce feu / On peut se divertir un peu / Jouer son role en quelque drame! 
Я наркоман, убежденный любитель абсента. Действие абсента абсолютно противоположно действию морфия. Как только он всасывается в кровь, во всем теле поддерживается сильное и постоянное возбуждение, которое может быть ослаблено и успокоено лишь новыми глотками восхитительного яда…
Я спустился по бульвару Монмартр, вошел в одно из лучших и самых модных кафе и тут же заказал там абсент. Это эликсир, которого, казалось, жаждала сама моя душа! Предвкушение, чуть покалывая, трепетало в моих жилах, пока я готовил зеленоватую смесь, чье магическое действие широко распахнуло для меня двери в мир грез! С томительным восторгом я выпил до последней капли два полных стакана этого эликсира. Мили ощущения, и физические, и умственные, стали много острее, чем накануне. Около полуночи я наконец вышел из кафе и отправился домой. Путь мой был озарен совершенно особыми чарами.
 Была безлунная ночь. Облака окутывали небо довольно плотной завесой, скрыв все звезды. Я неспешно шел по Елисейским Полям. Ярко-зеленая планета неожиданно выплыла в туманном пространстве и осветила мой путь своим сиянием. Ее слепящие лучи окружили меня, а влажные листья деревьев над моей головой засверкали, как драгоценные камни.
Это восхитительное зрелище не изумляло меня. Я спокойно наблюдал, как вокруг, подобно волне на широкой водной глади, распространяется горящий ореол, ясно осознавая, что все это — лишь плод моего воображения.
Я, именно я нашел elixir vitae! — секрет, который так горячо искали философы и алхимики! Я, подобно Богу, мог создавать и наслаждаться творениями моего собственного мозга… Мы не заботимся о том, текут ли наши мысли по здоровым или болезненным руслам, лишь бы наши слабости были удовлетворены. В мои мысли, например, проникла отрава, но я был этим доволен!
Галлюцинации не оставили меня и у дверей моего дома: я обнаружил, что дверь торжественно задрапирована черной тканью, как будто для предстоящих похорон, и увидил, что по ткани сверкающими, бледно-изумрудными буквами было написано —  LA MORT HABITE ICI

– II –
1
Гастон (от автора): Уже вечером я был в доме Полин. Это восторг! Все изменилось! Полин была удивлена, почему я начал обращаться с ней доселе неведомым образом? Теперь я командую в этой игре, я и моя Зеленоглазая Фея, чьим колдовским советам я следую беспрекословно. «Дайте мне самого прекрасного юношу, который только утешал сердце своей матери, дайте героя, святого, поэта, кого хотите. Как только я приохочу его к абсенту, из героя он превратится в труса, из праведника — в развратника, из поэта — в животное! Вы мне не верите? Тогда изучите пьющих абсент».
Полин: Зачем ты пришел? Завтра наша свадьба. Тебе нельзя меня видеть.
Гастон: Я пришел сказать, что Сильвиён принял сан, теперь он точно не может жениться тебе.
Полин: Я знаю, зачем ты это делаешь. Ради моего отца и доброго мсье Водрона, чтобы спасти честь и избежать скандала.
Гастон (от автора): Она вышла из комнаты, так и не поняв, что я лишь играл роль в драме a la Шарль Кро.
В ночь перед свадьбой я пил свой «любимый нектар, стакан за стаканом», но вдруг стены комнаты стали «прозрачным стеклом, насквозь пронизанным изумрудным пламенем. Со всех сторон окруженный призраками — прекрасными, ужасными, ангельскими, дьявольскими — и слыша повсюду странные звуки, я, пошатываясь, добредел до дивана в состоянии, похожем на бодрствующий обморок. Я ощущал, что разделен на «две личности, бьющиеся друг с другом в смертельной схватке».
На следующее утро меня охватило удивительное чувство, как будто некая огромная сила пронеслась сквозь меня, заставляя меня совершать странные поступки, природу которых я толком не осознавал… Я думал о полуобнаженной ведьме, которая была моей спутницей в фантасмагории дикой ночи. Как быстро она привела меня в забытый загробный мир… О, это был веселый и смелый призрак, моя ведьма Абсента!

2
Гастон (от автора): Вы не поверите, что вышло потом. У алтаря я неожиданно отказался взять Полин в жены, публично обвинив ее в том, что она — брошенная любовница Сильвиёна. Полин не нашла ничего умнее, чем упасть в обморок (смеется). Любопытная была сцена, и, замечу, вполне театральная, как номер из старой оперы… Я чуть не расхохотался в голос… Отец никогда меня не понимал. Он с негодованием воспринял этот поступок. При первой же нашей встрече он принялся отчитывать меня как школьника:
Мосье Бовэ: Мне стыдно, что ты мой сын! Лишь сумасшедший, или «любитель абсента в бреду» способен на такую бессмысленную жестокость, но никак не разумный человек…
Гастон (от автора): Если от человека страдают другие, это уже их забота. Отец продолжал говорить, но я его уже не слышал. Я не хотел выдавать ему своей тайны! Вместо женитьбы на Полин «в глубине моей души заключен дивный брак — нерасторжимый союз с прекрасной и дикой ведьмой Абсента из моих снов! Клянусь, она одна теперь часть моей плоти и крови!».
Мосье Бовэ: Молчишь!? Я скажу тебе вот что. Из твоего мерзкого поступка Полин ушла из дома. Ее кузина пришла ко мне сегодня утром, она умоляла помочь найти Полин!
Гастон: Зачем?
Мосье Бовэ: Прости, что?
Гастон: Зачем она ей?
Гастон (от автора): Какой от не теперь прок? – подумал я в тот момент (к Зрителю обворожительно) Давайте теперь пожмем друг другу руки, дорогой друг, в нашем признанном братстве. Вы, возможно, весьма уважаемы и, без сомнения, заслуживаете этого, а моя репутация совершенно испорчена; вы, вероятно, достойны общественного одобрения, а я — абсента! Я изгнан из пристойного общества. Я крадущийся изгой трущоб и закоулков. Но, мой дорогой друг, мы сходимся в одном, — уверяю вас, совершенно сходимся! — в поклонении Себе.

3
Гастон (от автора): Меж тем, я получил письмо, в котором граф де Шармиль, отец Полин, вызывал меня к себе. Дом Шармилей выглядел мрачным и безжизненным как склеп. Сутулый слуга с пустыми глазами проводил меня в кабинет графа. Тот неподвижно и прямо сидел в своем кресле, надменно глядя куда-то сквозь меня со «старомодным достоинством» и «безмолвным, но величественным презрением». На столе перед ним я заметил открытый ящик с дуэльными пистолетами.
Гастон (со смехом): А вы забавны, граф! Взываете к моей чести? Хорошего же вы о ней мнения раз собираетесь драться со мной на дуэли!.. Но почему вы молчите?
Гастон (от автора): Стоило мне произнести эти насмешливые слова, как неожиданно челюсть графа отпала… Итак, он мертв!.. Что ж, мой путь был безупречен, если не считать следа зеленой слизи, который никто не видел... Это все Полин! Признаюсь, я получал мрачное и… ужасное удовольствие, считая ее отцеубийцей! С этого момента я веду отсчет своего быстрого падения», которое, однако, «принесло мне самые дикие и редкие удовольствия».

4
Гастон (от автора): Я решил поселиться в уединенном отеле под чужим именем, чтобы во всей полноте жить своей новой жизнью. Бродя по городу, я старался держаться глухих закоулков, не только для того, чтобы избежать встреч со старыми знакомыми, но и потому, что там я, скорее всего, мог встретить Полин, которую опозорил.
Во время одной из прогулок вдоль Сены я увидел стоящего у реки священника… и я узнает его!
Гастон (шепчет, задыхаясь от ярости): Ты! Ты!.. Сильвиён Гидэль!
Сильвиён (он ничего не знает об ужасной истории): Гастон? Какая неожиданность… Что ты тут делаешь? Ты с Полин?
Гастон: С Полин?.. Нет… Быть может это ты с Полин?
Сильвиён: Гастон, о чем ты говоришь? Вы ведь с Полин поженились. Разве я неправ?
Гастон: О! Ты не прав, Сильвиён! Совершенно неправ!
Гастон (от автора): Тут я рассказал ему обо всем. С исключительным удовольствием наблюдая, как глаза Сильвиёна наполняются страданием.
Гастон: Теперь ты знаешь всё: Полин — на улице, ее отец мертв… Меня радует, что ее погубила любовь. Это всегда похоже на парадокс.
Сильвиён: Любовь? Возможно! Но, должен напомнить тебе, Гастон, что Полин никогда тебя не любила.
Гастон (от автора): Этот сукин сын имел наглость издеваться над нами в минуту нашего триумфа! Я был в ярости. Должно быть мое лицо сильно исказилось, так как этот трус отхатнулся едва не потеряв равновесие. Я схватил священника за горло и начал душить. Борьба была яростной, но не долгой. Я бросил тело в реку и продолжил прогулку. Начал моросить слабый дождик.

5
Гастон (от автора): Примерно через неделю передо мной снова встала тень прошлого. На грязной глухой улице я случайно увидел… Полин.., она или некая ее тень мелькнула передо мной в толпе но я снова потерял ее из виду в том момент, как за моей спиной неожиданно послышался громкий хохот.
Жэссонэ (хохочет): Гастон! Старина! Вижу мы теперь соседи!
Гастон (от автора): Это был безумный Жэссонэ, который жил в трущобах. С самыми странными, фантастически любезными жестами Женссоне пригласил меня следовать за ним. Обстановка его жилища не была слишком привлекательна. Среди облезлых стен вперемешку грудами валялись книги, бумаги с какими-то зарисовками, холсты с недописанными картинами, обноски ветхой одежды, трухлявая мебель и прочий хлам. Мое внимание привлек темный угол, где копошилось нечто странное.
Гастон: Что это вот там?
Гастон (от автора): Жэссонэ непонимающе посмотрел в угол.
Жэссонэ: А как оно выглядит?
Гастон: Я не знаю. Оно копошится в тряпках.
Жэссонэ (с облегчением): А! Это ребенок!
Гастон: Ребенок?
Жэссонэ: Он полудикий! Живет у меня, ловит крыс.
Гастон: Зачем?
Жэссонэ: Ест!.. Я считаю это вульгарным! Еда — вульгарное излишество. Но ему далеко, да этих материй. Этот ребенок — плод абсента… Абсента и одержимости. Как и в романах Золя. «Этого ребенка можно изучать как пример взаимодействия наследственности и влияния среды. Он отпрыск линии, выродившейся из-за абсента: его дед был известным ученым, но его отец пил абсент и стал актером. Затем он сошелся с танцовщицей по имени Фатима, но «изумрудный эликсир» свел его с ума и внушил ему уверенность в том, что Фатима — «чешуйчатая змея, чьи смертоносные глаза завораживают его против воли и чьи обвивающие объятия душат его».
Он закончил жизнь в приюте для умалишенных, где, в конце концов, повесился. Ребенок — отпрыск «любителя абсента и его змеи, зачатый одержимостью и порожденный апатией». Я испытываю к нему научный интерес: «Мне кажется, теперь я знаю, как мы можем, если захотим, физиологически привести себя к изначальному животному состоянию. (беспокойно оглядывается) Нужно жить на одном абсенте!» Именно это я хотел бы видеть: «Цивилизация — проклятие, Мораль — огромная преграда на пути к свободе».
Гастон (от автора): Пройдя вглубь комнаты, Жэссонэ сдернул с мольберта сукно, открывая мне свою картину. На ней был изображен священник, в отчаянии вскрывающий гроб с телом прекрасной женщины.
Жэссонэ: Смотри — это мой шедевр!.. Но, Гастон, скука сидеть тут и говорить о разложении.
Гастон (от автора): Снова начал беспокойно оглядываться.
Жэссонэ: Давай займемся чем-нибудь «занимательным».
Гастон: Например?
Жэссонэ: Посетим морг! «Ведь сейчас сумерки, и электрический свет придаст мертвецам изящество! Если ты никогда не был там в это время дня, ты будешь поражен. Поистине, это интереснейший предмет для человека, одаренного художественным темпераментом! Я предпочитаю морг театру».
Гастон (от автора): Уходя, я дал ребенку несколько франков. Он «жутко и восторженно завизжал», от этого звука задребезжали все стекла, а затем принялся целовать деньги.
Жэссонэ: «Забавный звереныш!».
Гастон (от автора): Как же это безумно! Но можно ли считать безумие болезнью? На мой взгляд, все решает частный случай. Болезнь... morbus... Это слово указывает на то, что болезнь — страдание, в конечном итоге могущее привести к смерти. Если помешанный страдает, считает что ему плохо — то да, конечно, если сумасшествие приводит к увечьям — также. Но если же этот тип мышления комфортен человеку, мне невольно вспоминаются слова о том, что нужно беречь своё безумие. Полагаю, я или Жэссонэ или даже тот «забавный звереныш», поедающий крыс в городских трущобах были в тот момент куда счастливее, чем лощеные щеголи модных салонов или пары гуляющие по бульварам Парижа.

6
Гастон (от автора): По дороге к острову Сите Жэссонэ нередко приподнимал шляпу, с фантастической любезностью приветствуя грязных, опустившихся женщин.
Купив на набережной Quai de l’Archev;ch; кокосовые ломтики я в компании своего друга зашел в Морг. В здании было очень холодно и в эту сырую пору не особенно приятно. Помимо нас в морге в тот день оказалось не так много любопытствующих: лишь горстка прохожих и да несколько обыкновенных городских сплетников-завсегдатаев, которым посещение морга неизменно давало известные темы для пересудов о том, кем при жизни были мертвецы, какую жизнь они вели и от чего погибли.
Останки, покоившиеся на наклоненных мраморных столах за стеклом, напоминали товары в мрачной бакалее. Как обычно в основном были представлены экземпляры, выловленные из Сены. Несколько трупов явно вытащили из воды через пару недель после смерти и выглядели соответственно. У одних не хватало конечностей, а от других и вовсе остался лишь остов с лохмотьями мяса на нем. Жэссонэ, кажется, получал определенное удовольствие от созерцания этих белесых опухших лиц, распахнутых в последнем немом крике ртов и мертвых мутных глаз.
Вскоре нашему взору предстало разложившееся и обезображенное тело Сильвиёна Гиделя. Мертвец был обнаженным, а его оборванная сутана без всякого почтения была развешана на круке за трупом. Чтобы замедлить разложение тела, ему на лоб из специального крана непрерывно капала холодная вода. Казалось, что он плачет. Я решил проверить себя и посмотреть, умею ли владеть собой в достаточной степени. К нам подошел смотритель.
Смотритель морга: Молодой священник, господа. Вы знали его?
Гастон: Совсем немного…
Гастон (от автора): Мы подошли ближе к телу.
Смотритель морга: Утопился в Сене… Священник и самоубийца! Как такое возможно?
Жэссонэ (рассматривая тело покойного): О, нет! Уж поверьте знатоку анатомии, он был убит! (достает карандаш и начинает зарисовывать)
Гастон (в растерянности): Пойдем-ка дальше.
Жэссонэ (пылко): О, что ты! Мне не часто так везет. Посмотри, какой молодой! Какой непорочный и какой мертвый! Я испытываю тягу к священникам, ты же знаешь! Я должен закончить набросок его тела.
Гастон (от автора): Постепенно я начал нервничать. Чтобы как-то отвлечься и не смотреть на Сильвиёна, я принялся разглядывать свои грязные сапоги.
Гастон: Как тебе удается сохранять свою обувь чистой, Анри?
Жэссонэ: Это величайшая загадка нашего века!
Гастон (от автора): Жэссонэ беспокойно оглянулся.
Жэссонэ: Можешь протереть свои сапоги, если хочешь, у меня полно бумаги, но мне всегда казалось что чистая обувь и накрахмаленные воротнички – слишком явный признак не слишком большого ума.
Гастон (от автора): С этими словами Жэссонэ отложил свой набросок и подошел к трупу изучая что-то. Заметив это, я быстро взял рисунок, порвал его на мелкие клочки, а затем вытер ими свой сапог.
Жэссонэ: Мой рисунок!
Гастон: Это был он? О! «Я думал, что это ненужная бумага! Прости меня! Я становлюсь ужасно рассеянным, — с того момента, как начал пить абсент!»
Жэссонэ: Забудь!.. Ладно, пошли отсюда. У меня пропало вдохновение.

7
Гастон (от автора): На улице вечерело. Теперь уже мы оба начали нервничать. Жэссонэ казался все более беспокойным, все чаще он оглядывался и прислушивался.
Жэссонэ: Смотри туда! Это, кажется, мой кредитор! Я должен скрыться! Прощай!
Гастон (от автора): С этими словами сумасшедший художник, преследуемый призрачным заимодавцем, исчез в темном переулке. Я начал внимательно всматриваться в грязный угол, на который указал Жэссонэ, однако мне там мерещился Сильвиён. С нелепой радостью я нырнул в ближайшее кафе. В каком еще «прибежище демонов и обезьян мог бы я спрятаться?».

– III –
1
Гастон (от автора): Я еще ниже скатывался по скользкому откосу. Проходя рядом с авеню дель-Опера, я увидел корабль, плывущий по зеленому морю, затем корабль развалил на части, и из него вышел скелет… Я прекрасно понимал, что все это проделки моей ведьмы Абсента! Ее волшебный фонарь странных видений поистине неиссякаем!» «Множество людей находится под влиянием этой фурии… мужчины, которые заманили бы сущего ребенка в виде женщины и не только совершили бы над ней насилие, но убили бы и затем изуродовали бы ее тело»… Пройдя дальше, я снова встретил своего отца.
Мосье Бовэ: Гастон?.. Что на тебе одето? Ты ужасно выглядишь! Ты был сегодня в банке? На тебя не жалуются, только потому, что ты мой сын, но видит Бог, я не стану тебя выгораживать перед подчиненными!
Гастон: Выгораживать любителя абсента так же глупо, как и обвинять.
Мосье Бовэ (в ужасе): Что? «Ты говоришь, что пристрастился к абсенту. Знаешь ли ты, что это значит?
Гастон (равнодушно): Думаю, да. Это, в конце концов, смерть.
Мосье Бовэ (с горячностью): О, если бы только смерть! Это много больше — самые отвратительные преступления, грубость, жестокость, апатия, разврат и одержимость! Понимаешь ли ты, какую судьбу себе уготовил, или не задумывался над этим?
Гастон (от автора): Спорить с ним было глупо, и я лишь устало махнул рукой.
Гастон: Mon Pere, вы напрасно волнуетесь! «…» Даже если я и вправду стану безумным, как вы любезно намекаете, я слышал, что безумным можно только позавидовать. Они мнят себя королями, императорами, папами римскими. Надо полагать, такая жизнь столь же приятна, как и любая другая».
Мосье Бовэ: Ты болен!
Гастон: Болезнь — страдание. Но можно ли считать болезнью то, что не вызывает страданий? То, что дарит радость? Говорить, что я или Жэссонэ больны только потому, что мы пьем Абсент? Не слишком ли это?
Мосье Бовэ: Жэссонэ? В какую компанию ты попал?
Гастон: В самую лучшую. В нежные объятия Зеленой Фэи!
Мосье Бовэ: «Довольно!
Гастон (от автора): Отец безжалостно вонзил в меня взгляд.
Мосье Бовэ: Я не желаю больше слышать, как ты защищаешь самый оскорбительный и отвратительный порок нашего города и времени». Я увольняю тебя из своего банка! Ты понял?
Гастон: «Мне уже нет ни до чего дела».
Мосье Бовэ: «У тебя нет чести!»
Гастон (иронично): Да? Что ж! «Хотя это большое оскорбление, я не буду с вами драться. Мы расстанемся друзьями! Adieu!»

2
Гастон (от автора): Честь! Ширма, за которой люди прячут свою наготу. Свод правил созданных для их комфорта и благополучия обрюзглых представителей нашей «цивилизации». На улицах другие правела – правела дикие! И вот я снова принялся блуждать по городу.
Слова отца не произвели на меня никакого впечатления, но на бульваре я увидел англичанку, это «живое воплощение нежной и безупречной женственности»… в тот момент я испытал самые неприятные чувства. Она заставила меня, осознавшего свою низость и подлость, «спрятаться в стороне, когда она проходила мимо, красться и сжиматься, таясь». Вновь я обратился к очередному спасительному кафе.
Я тихо сидел там задумчиво помешивая «изумрудное зелье», когда туда вошел Жэссонэ. Он был очень оживлен. С показной учтивостью поднимая шляпу, он с одобрением посмотрел на мой напиток:
Жэссонэ (со смехом): «Старый добрый ликер! Несомненно, самое благословенное лекарство от всех болезней жизни! (беспокойно оглядывается) Он почти столь же хорош, как смерть, только его действие не так надежно».
Гастон (от автора): Жэссонэ присел за мой столик и заказав выпивку попутно купил газету «Journal Pour Rire» . Эта мерзость вызывала у меня сильное отвращение и пробудила неожиданный приступ нравственного чувства.
Гастон: Что за дрянь ты читаешь! Посмотри на карикатуру в этой газете! Она «столь неоправданно непристойна, что, несмотря на то, что я привык наблюдать, как люди наслаждаются живописным или литературным мусором с жадностью грифов, рвущих падаль, я был несколько изумлен тем, что они терпят такой откровенный образец совершенной пошлости».
Гастон (от автора): В этот момент прозвучал выстрел и тело Жэссонэ с шумом пало на пол… Мне было сложно его понять… Возможно, он покончил с собой, придя в отчаяние от бесполезности собственного творчества, но несомненно, что катализатором этому явились мои слова… Всю свою жизнь Анри Жэссонэ голодал, однако, как стоило ему умереть, как его объявили гением… Новым Рафаэлем!

3
Гастон (от автора): Легче всего смерть воспринимают дети и старики. В среднем возрасте нам парадоксальным образом сложно принять тот факт, что ушел из жизни некто близкий – разумом это, конечно, понятно, но на чувственном уровне нет. Кажется вот он, в соседней комнате, и надо не шуметь поздно вечером, чтобы не побеспокоить его, но вдруг понимаешь, что беспокоить-то уже некого, и как утренний туман над водой, тает словно бы плотный образ кого-то хорошо знакомого там за стенкой. И сказать кто тут прав: ребенок ли материалист или же старик-философ, мы уже не можем, ибо на наш взгляд все совсем не так просто и, похоже, на самом-то деле никогда просто не было, как бы мы не стремились все привести к аккуратной арифметической ясности. Так неуклонно двигаясь по этой метафизической цепочке мыслей мы невольно толкаем самих себя в ту пучину безумия из которой есть лишь два выхода, вновь вспомнить об Аристотеле или же навеки покинуть пределы этого мира тем или иным образом.
Несмотря на эти и подобные мысли, я не спешил садиться в шарантонский омнибус или же отправлять себе пулю в череп, как бедняга Жэссонэ. Я всё еще был одержим поисками Полин: «Где же она?», – «только это, кроме абсента, хоть как-то интересовало меня». И вот однажды я нашел, что искал. В поисках скорых утех я забрел в место эвфемистически именуемое домом терпимости. Среди дамочек выстроившихся у стены и гуляющих по заведению, я увидел её…
Полин: Как же ты не понимаешь. Хотя сейчас я и опозорена, мои чувства те же. Хотя я одета в грязные лохмотья в моем сердце есть нечто чистое – это любовь к Сильвиёну Гидэлю.
Гастон: Как? Ты не знаешь, что с ним произошло?
Гастон (от автора): Она непонимающе смотрела на меня. Что это? Она не знает!
Гастон: Его тело выловили в Сене, Полин! Он умер. Теперь его нет. Есть только мы с тобой.
Полин (не веря): Нет! Это ложь!
Гастон: «Говорю тебе, он умер! Он мертв! Кому знать это лучше, чем мне? Ведь я убил его!»
Гастон (от автора): Эх, и всё же «какие женщины дуры! Простое слово! -… например, «убийство», какие-то восемь букв — оказывает на их нервы ужасно смешное воздействие! Глупую Полин оно сразило, как удар молнии…» И вот мне вновь пришлось лицезреть, как бедняжка упадает в обморок. С минуту я молча глядел, как она лежала без сознания посреди грязной коморки дома свидания, и меня охватило сильнейшее желание поцеловать её. Упав на пол, словно пьяный, я начал покрывать лицо и тело Полин поцелуями. Придя в себя она начала кричать, как безумная:
Полин: «Убийца! Убийца!… Au secours! Au secours!» 
Гастон (от автора): Ах, эти крики! Кто придает им значение в борделе? Заткнув рот Полин, я заставил ее выслушать весь рассказ целиком, хотя она содрогалась всем телом и стонала.
Гастон (сдерживая ее): Да! Я убийца, я убил Сильвиёна! О, как это было приятно! Я держал его нежную шею своими руками. Вены его бились под моими пальцами. Он пытался высвободится, так же как ты сейчас, но я был сильнее. Он бился в судорогах и дрожал всем телом, но я крепко сжимал его в своих объятьях до тех пор, Полин, пока он не обмяк, сделавшись совершенно безвольным. Тогда я разжал, наконец, руки и голова его упала на мое плечо. Он был мертв, Полин. Мертв! Ты меня слышишь?
Гастон (от автора): Пока я говорил это, мне начало мерещиться светящийся пятно в темноте каморки: призрак, крадущийся мимо меня.
Гастон: «Вот Сильвиён, Полин».
Гастон (от автора): Улучив момент, она бросилась бежать. Подбегает к окну, Полин «прыгнула с парапета в темную, бурлящую тьму Ночи».
Гастон (кричит): «Полин! Полин! Я любил тебя! Ты разбила мое сердце! Ты разрушила мою жизнь! Ты сделала меня тем, что я есть! Полин! Полин! Я любил тебя!»

4
Гастон (от автора): Вероятно, я потерял сознание, и хозяйка притона приказала своим «рабам» отнести мое тело на улицу, до прихода полиции. Я пришел в себя лишь на следующий день, находясь все еще на Новом мосту. Моя голова болела ни то от побоев, ни то от похмелья. Я с трудом вспоминал вчерашний вечер. «Каким странным все это казалось! Критики сказали бы — каким мелодраматичным!».
Мои мысли, однако, перебила ужасающая картина — на мосту появился Зеленоглазый леопард. Вскоре я увидел, как рабочий, засветло идущий на службу, проходит сквозь него. Мне удалось встать и, стараясь не глядеть в ту сторону, я поплелся дальше от того места, знаю, что призрак еще следует за мной!
Я вспомнил Жэссонэ, как часто и беспокойно он оглядывался. Но «какое же чудовище фея Абсента посылала за ним так настойчиво, что он не нашел другого способа убежать от него, кроме самоубийства?».

5
Гастон (от автора): Я дошел почти до нижнего предела падения. Из грязного зеркала на меня глядело чье-то высохшее, желтое лицо, кожа на шее обвисла и сморщилась; одежда болтается мешком, как с чужого плеча, воротничок был на три или на четыре номера шире, чем надо, что делало его еще более неряшливым. Руки непрерывно дрожали… Вердикт очевиден: «Я, любитель абсента в Городе Абсента, и не будет признания ни мне, ни тебе, Париж, ветреное, безбожное, сладострастное царство греха!»
Я часто наведывался в морг, в отчаянном желании найти там Полин, и вот через два дня туда принесли ее неопознанное тело. При виде этого куска плоти, еще прекрасной, но уже готовой к разложению, я испытал нечто своеобразное: не скажу, что это была боль и тем более страдание, скорее некое тупое чувство похожее на застарелый недуг, который в очередной раз тупым гулом напомнил о себе где-то внутри меня и вновь задремал. Сначала я хотел, чтобы её похоронили достойно, но затем меня поразила извращенная идея: мне хотелось наслаждается мыслью, что ее бросят в общую могилу для бедняков. Вас это удивляет? О! Не удивляйтесь! «Мозг закоренелого любителя абсента принимает самую дьявольскую мысль как прекрасную и справедливую. Если вы в этом сомневаетесь, попросите в одном из сумасшедших домов, чтобы вам рассказали об одержимых абсентом, которые составляют большинство неизлечимо больных, и вы услышите достаточно для сотни худших историй, чем эта!»
Ко мне пошел служитель морга, заметив, что я интересуюсь неопознанным телом.
Служитель морга: Вы знали усопшую?
Гастон: Что вы! Просто залюбовался хрупкостью человеческой жизни!.. Должно быть «девица легкого поведения!»
Гастон (от автора): В этот самый момент я почувствовал, что кто-то «пристально и горестно» глядел на меня. Оглянувшись, я увидел отца.
Мосье Бовэ («с удивленным упреком»): Что это я слышу?
Служитель морга: Мосье!?
Мосье Бовэ: Я пришел за телом мадмуазель Полин де Шармиль. Вот она.
Гастон (от автора): Жестокий человек! Ты помешал мне отомстить. Что же теперь? «Что мне оставалось делать? Ничего, лишь пить Абсент! Со смертью Полин любая цель моей жизни исчезла. Мне никто не был нужен. Что же до прежнего положения в обществе, для меня там, очевидно, уже не было места».

6
Гастон (от автора): Скрывшись за каким-то монументом на кладбище Пер-Лашез, я тайно смотрел как хоронят Полин и думал. «Я, один лишь я, был причиной всех несчастий когда-то славной, а теперь сломленной, разрушенной семьи! Я и Абсент! Если бы я остался тем Гастоном Бове, которым когда-то был, если бы в тот вечер, когда Полин сделала мне свое дикое признание, я прислушался к голосу милосердия в моем сердце, если бы я не повстречал Андрэ Жэссонэ… — как много заключено в этом „если“!»
Наступила ночь. «Сторожа, как обычно, обошли кладбище и заперли ворота, а я остался пленником внутри, чего и желал. Как только я оказался в одиночестве, совершенно один в темноте ночи, я воздел руки в бредовом экстазе. Город Мертвых был моим на какое-то время», моими были и «все эти гниющие в земле тела! Я был единоличным правителем обширного царства могил! Поспешно направился я к запертой мраморной тюрьме, бросился на землю перед ней, рыдал, и бредил, и клялся, и называл Полин всеми нежными словами, которые мог придумать. Ужасное молчание сводило меня с ума. Я бил в железную решетку кулаками, пока не пошла кровь. «Полин! — кричал я. — Полин!»
В этот момент в воздухе я увидел «огненные круги, огромных, сверкающих хищных птиц, бросающихся вниз с растопыренными когтями, чтобы схватить меня» В земле разверзлись «зеленые водовороты, в которые я мог упасть вниз головой». Мне было не по себе.
Меня посетила неожиданное мысль о том, что возможно найти убежище от этих адских ведений в храме. Я испытывал сильное желание исповедаться, и тут же отправился к отцу Водрону… Не знаю, что было со мной тот момент, но я раскрыл ему всё что было у меня на сердце, рассказал о свою преступлениях и проделках, чистосердечно раскаиваясь в содеянном.
Водрон (в ужасе): Что ты за человек? Зачем пришел ко мне?
Гастон: Вы священник.
Водрон: Ты убил моего любимого племянника! Даже священник не может простить такое!
Гастон (от автора): Понимая, что не найду утешения в церкви и стараясь скрыть рану зиявшую глубоко в моей груди злой иронией, я выпалил на прощание:
Гастон: Не кричите так святой отец, думаю, мне не нужно напоминать, что вы обязаны хранить тайну исповеди!
Гастон (от автора): Снова напившись абсента, я уже не чувствовал прежней легкости. В тот вечер зеленый яд не мог заглушить моей боли, однако ничего кроме Абсента мне уже не оставалось…

7
Гастон (от автора): Болезнь... — страдание, в конечном итоге могущее привести к смерти… Ах, если бы это было так просто!.. Кто-то вероятно вызвал мне медика, так как утром я обнаружил его у своей постели. Сгорбившись, эскулап измерял мне давление, косившись на стакан недопитого абсента и пустую бутылку в углу.
Гастон: Да, вы правильно поставили диагноз, доктор. Уж верно считаете, что мне не надобно его пить?
Врач: Вы должны бросить абсент раз и навсегда. У вас, очевидно, цирроз печени.
Гастон: Да, наверное.
Врач (решительно): «Это отвратительная привычка, ужасная мания парижан, которые портятся умственно и физически из-за пристрастия к этому яду. Страшно подумать, каким будет следующее поколение!»
Гастон (от автора): Мне было смешно слушать врача, кажется, он и сам понимал, что все его рассуждения уныло тривиальны.
Гастон: Человек может поступать, как ему угодно, если согласен нести за это ответственность. Я готов.
Врач: «Я должен предупредить вас, что если вы не перестанете пить абсент, вы превратитесь в безнадежного маньяка».
Гастон (от автора): Я потерял все… Но вот, неожиданная вспышка прозрения!.. Я понял, что «есть Бог… Бог, который создал полынь!»
Врач: Почему бы вам не бросить пить?
Гастон: Потому, что я не желаю. Легко вам предлагать мне бросить пить, а это ведь — единственное, что у меня осталось. Какая, по-вашему, была бы у меня без этого жизнь? Когда я пью абсент, я наслаждаюсь каждой каплей, а выпив, чувствую, что душа моя парит от счастья. А ведь чувственные наслаждения — самые сильные и самые утонченные. Я мирволил чувствам других, но поплатился! Поэтому я стал потворствовать своим чувствам. Теперь мне приходится расплачиваться и за это. Но я готов!
Врач (глядя ему прямо в глаза): И вы не боитесь?
Гастон (немного помолчав): Боюсь,.. но не боюсь своего страха,.. и ни о чем не жалею. Так позвольте мне быть безумным! «безумным безумием абсента, самым диким, самым роскошным безумием в мире! Vive la folie! Vive l’amour! Vive I’animalisme! Vive le Diable!»

В этот момент я решил убить последние остатки своей совести. Я стал законченным любителем абсента: «Absintheur, и ничего больше! «…» Я — крадущийся зверь, полуобезьяна, получеловек, «…» если бы мы случайно столкнулись «…», вы бы, наверное, невольно вскрикнули от ужаса. Но «…» мы не друзья с дневным светом. Я стал подобен летучей мыши или сове в своей ненависти к солнцу!.. Ночью я живу; ночью я выползаю на улицы «…» Я зарабатываю деньги самыми подлыми услугами, — помогаю другим в их пороках и, когда есть возможность, подталкиваю к падению слабых юношей. Подвожу любимцев матери к краю гибели, а если удается — в пропасть. «…» За двадцать франков я могу убить или украсть».

В Париже очень легко достать быстрый яд, достаточно лишь обменять его на бутылку абсента.
«Всех настоящих любителей абсента можно купить, ибо они — вырождение, язва этого города, рабы низкого, неутолимого безумия, которое излечит лишь смерть». Но позвольте напоследок оглядеться: осмотреть эти поля, залитые зеленым светом, исходящим из огромной башни, которую мы никогда-никогда не достигнем. Нет, это не война, нам не надо её выигрывать. Махните-ка белым флагом и идите домой…
Теперь я сказал достаточно и мне пора снова забыть тот язык, испить из бокала свой расплавленный опал и замерзнуть до смерти...
Желаете тоже отведать?

F I N I S