Три желания

   Инда взопрели озимые!  Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло лучи свои да по белу светушку… На лавочке в парке пригрелся дед Селивёрст Колесов, скрутил самокрутку-козью ножку, и затянул в себя дымок табачный, живительный. Смотрел он на цветочки украсно-красивые, да на зелень майскую новенькую-незапыленную и думал о том, заказать ли ему себе памятник гранитный або металлический, ибо годков ему уж было под восемьдесят. И видит дед Селивёрст, как шкандыбает по парковой дорожке, а по-научному, аллее, дед совсем древний, такой старый, аж на ходу рассыпается, однако ж, тоже курить охочий, и, прямо к нему, деду Серливёрсту и двигает, и говорит, значится, такие слова благородные:
   - Доброго здравия тебе, молодой человек! А не найдется ли у вас часом закурить?
   - Отчего ж не найдется? – говорит дед Селивёрст, - В наши-то годы чего ж не покурить? Извольте угощаться, с нашим удовольствием!
  И сует деду аж полкоробки Примы!  Взял тот без жадности одну сигаретину, и говорит со всей вежливостью и почтением:
   - А прикурить?
   - И прикурить имеется, - отвечает дед Селивёрст, и протягивает тому, совсем древнему деду, своё кресало. Тот прикурил, выпустил дым, да и говорит:
   - Сердце у тебя доброе, молодой человек, держи вот!
И сует прямо в дедселивёрстову лапку три конфеты-ириски.
  - Да нуна… Зачем… - начал, было, Селивёрст, но старый дед строго на него взглянул, зыркнул так многозначительно, да и говорит:
   - Это непростые, мол, леденцы, а волшебные. Три желания можешь загадать, и исполнится всё, как пожелаешь. За доброту твою.
   И пока дед Селивёрст думал, исчез тот старикан, как и вовсе не бывало. Ну а дед Селивёрст пожал ветхими плечами, встал в свой аршинный рост, конфеты в карман пиджачишка кинул, да и пошагал домой, к своей старухе. И всё как есть, ей и доложил.
    А старуха евойная, Бастинда Колесова, или, попросту Колесиха, стало быть, была женщина деловая и по жизни очень хваткая. Как услыхала она про волшебные конфеты, так взяла дед Селивёрста за грудки, да и говорит ему эдак страстно:
   - Что ж ты, хрен старый, до се молчал? А ну, загадывай, давай, желание!
   - Какое желание? – удивился дед Селивёрст.
   - Как какое? Денег проси! Денег. Да побольше, чтоб, как комод откроешь, деньги оттудова сыпались! Давай, ешь свою конфету!
   - Понял! – отрапортовал дед Селивёрст, развернул конфету и сунул её в рот. Сразу вспомнилось детство и мама, которая изредка мальчику Селе ириски покупала.
   И стало всё так, как дед Селивёрст загадал. Открыла Колесиха комод, а оттуда – медяки как посыпались! Как зазвенели, покатились по полу во все стороны! Стоит дед Селивёрст, улыбается. Чисто дурачок!
  - Да что ж ты, с ума сошел совсем? – схватилась за голову бабка, - нешто это деньги? Куда ж я с такими пойду? Скажут добрые люди, на паперти, что ли стояла?
  - А что не так-то? – удивлялся дед Селивёрст в простоте своей.
   - Ой, дурак… Ох горе мне с тобой… - удивлялась Колесиха, - Бумажные! Бумажные проси! Совсем дурной ты что ли?
  - Ну лан… Бумажные, так бумажные… - обиженно засопел дед Селивёрст, разворачивая вторую конфету.
   Отворила бабка Колесиха комод, и тотчас посыпались на пол оттуда фиолетовые двадцатипятирублевки, золотистые десятки, перевязанные бумажными лентами с надписями «Госбанк СССР» и повалили полновесные советские рубли да трешки!
    - Ну теперь твоя душенька довольна? – осклабился в улыбке дед Селивёрст.
    - Шо? Шо це такэ? – бабка взяла одну из бумажек и стала рассматривать ее на просвет, - Это еще какого дьявола ты сделал?
    - Что? Что опять не так? – всполошился дед Селивёрст.
    - Как что? Як что? – бабка сунула купюру прямо под сизый пористый нас деда Селивёрста, - это ж старые деньги, недействительные!
    - Как так недействительные? – поразился дед Селивёрст, - вон Ленин, двадцать пять рублёв, что не так?
   - Ой, ёй, ёй, - запричитала Колесиха, горе мне с тобой, за что ж такое наказанье! Нешто ты денег нонешних не видел, пенёк ты беспросветный!
   - А я что? А я ничего, - оправдывался дед Селивёрст, - Какие знал, такие и заказал, а как же? Я ж не виноват, что карточка моя зарплатная завсегда у тебя была, а живых денег нонешних я сроду в руках не держал. Какие помню, такие и заказал, вот и весь сказ!
    - Ой, дурак… Ой дебил… Да что ж ты делаешь, лиходей окаянный, совсем меня разоряешь! – всплескивала руками бабка, - Что ж делать-то теперь?
  - А может, Тиндочка, нам того? – озарился вдруг дед Селивёрст.
   - Чего это того? – враз напряглась бабка.
   - Ну, этого… В смысле… Другого! – выдал дед Селивёрст, и сам испугался, обмер.
    - Нук, давай, выкладывай! – приступила Колесиха выпятив грудь и подбоченясь, - Чего ент ты там удумал?
     - Да я ничего, - оправдывался дед Селивёрст, жалея уж, что начал, - Я думал, может нам, здоровья заказать, там, или мира во всем мире. Что-нибудь такое…
  - Чего?! Я не поняла, - пошла на него бабка Колесиха, - Здоровья, значит, захотел… Мира во всем мире?  А я, значит, должна в говне жить? Сначала жену обеспечь, бивень тупой, а потом уже о здоровье думай. Зачем тебе здоровье, если денег нету?  Прозябать хочешь? Нищенствовать? А я вот жить хочу! Нормально хочу жить, ты, слышишь – нормально! Хочу в ресторан… За гр-раницу хочу!
   И бабка Колесиха мечтательно замерла, скорчив такую страшную рожу, что дед Селивёрст, хоть и привычен был, а и то обмер от страху. Но, похоже, и в колесихином мозгу щелкнул какой-то рычажок, что она сошла со своей привычной колеи и задумалась, как бы зависла.
   - Басенька, - протянул дед Селивёрст извинительно, - так это я могу. Могу современные деньги заказать, только покажи мне их. Чтобы знал, что заказывать.
  Но у Басеньки шла своя работа мысли.
   - Тебе деньги показать? А не жирно тебе будет? Ряха не треснет? Все деньги мои, мои – и точка. Ясно!
    Дед Селивёрст уж сто раз пожалел, что волшебные конфеты получил.
  - Так что ж делать будем, матушка?
  - Что делать…  А что делать…  А вот что будем делать, Селюшка. Давай-ка мы людей спросим, другие люди-то лучше знают, что делать. Другие ведь лучше живут, богаче. Кому, как ни им знать-то?
   - Как то есть так? Нешто кому-то рассказать хочешь? – всполошился дед Селивёрст, - Обманут! Как есть обманут, непременно обжулят и всё уворуют! Никак невозможно о таком рассказывать!
   Задумалась Колесиха. Пожалуй, прав дед Селивёрст, нельзя такое кому попало выдавать. Все люди ведь – сволочи.
   - Вёрстушка, - умильно улыбнулась Колесиха, - а нет ли у тебя на примете каких-нибудь хороших людей, проверенных?
 Стал дед Селивёрст думать, да вспоминать. Есть сыновья, ажно целых два штуки, но оба оченно деньги любят, так что им тока скажи… И, опять же, жёны у обоих. Нет, уж лучше молчать, жене сказал, и того довольно. Есть брат ишшо, но странный он, еще хуже. Прямо помешан на старых машинах. Такой, окромя старого металлолома, и посоветовать-то ничего не сможет. Нету вокруг людей, хоть тресни. Хотя…
   - Слышь, Басюнчик, знал я одного, вроде человек хороший, добрый, не знаю, правда, жив ли еще.
   - А хто таков будет?
   - Да Володькой звали, образованный такой, добрый.
  - И чего ж в нем доброго?
   - Да очень добёр, за народ всё радел, каждому, говорит, по потребностям, от каждого – по способностям.
   - Брешет, поди? – насупилась Бастинда, вспомнив, о своих потребностях, а заодно и способностях.
  - Истинный бог, не брешу, - горячо вступился Селивёрст, и еще говорил, что каждая домохозяйка должна управлять чуть ли не государством, во как.
   - Ну, куда мне там, государством управлять, - жеманно закатив глазки, размечталась Колесиха, мои масштабы скромные. Однако, ладно твой Володька гутарит, прямо что мёдом мажет.
   - А еще говорит, что женщина должна освободиться от рутины бытия и стать творческой личностью – нанес Селивёрст последний удар.
   - Ой, какой галантный мужчина, - расплылась бабка Колесиха, - ну ладно, давай, делай уже, я согласная.
  - Слушай, Басёк, - заколебался вдруг дед Селивёрст, - а может, лучше ты? Боюсь я, вдруг опять не заладится?
   - Чего? – глазки Колесихи, утопавшие в жирку, недобро блеснули, - конфету кому дали? Мне что ли? А вдруг у меня не сработает? Не-ет, шалишь брат… Тебе дали, ты и ешь… Ешь счас же, кому говорю!
   Делать нечего, развернул дед Селивёрст последнюю конфету, зачавкал, закапал слюной на половик да на линолеум.
   - Готово, родненькая моя, отворяй комод!
Открывает бабка дверцы комода, а оттуда – красные флаги, и льётся торжественно:
   - Со-оюз! Нер-рушимый! Респу-ублик! Свободны-ых!
   - Это шо? – только и смогла выдавить бабка, садясь на кушетку.
   - Как что? Как это что? – вскинулся дед Селивёрст, встал по стойке смирно, руку правую воздев в салюте пионерском.
   А из комода брови чьи-то густые лезут, лезут в комнату и не поймешь толком, то ли брови это, то ли усы. И раздается густой властный голос, даже как бы и не голос, а самый настоящий Глас:
   - Говорит! Советское! Информбюро!
   - Што… Што это там? – прошептала бабка Колесиха в ужасе.
    - Это… - дед Селивёрст аж поперхнулся от восторга, - это, бабк, она…  Коммунизьма!