Побег. 3

   
     Проснулись поздно. Хозяйка кашеварила, слышались и тяжёлые шаги хозяина. Значит, в город не поехал.
     Глеб слез с печи, выглянул за занавеску.
     Хозяин его заметил.
     – Хорошо спали, уже за полдень. Давайте поднимайтесь, я баньку стопил. Небось месяца три бани не видели, сейчас мы веничком, веничком, да парком. Враз отойдёте.
     С  пустился с печи и Фёдор.
     – Хозяин, звать-то тебя как, без имени как-то некрасиво. Жёнушку я понял -
     Серафимой зовут. Я Фёдор, вот он Глеб.
     – Корнил меня зовут, можно дядькой Корнилом называть, не обижусь. Да вы выходите. Садитесь чайку по стаканчику и в баню.
     В хате светло, хоть занавески по-прежнему закрыты, однако осмотреться вполне можно. Хатёнка невелика, две комнаты и кухонька. Пол земляной, оконца узкие, низкие. В верхнем углу главной комнаты три иконки, не деревянные, а медные врезные, лики святых тёмные, наверно от времени тёмные. Глеб с рождения был крещён, но считал себя атеистом и это естественно, всё же советской властью воспитан. Но в религии, религиозных обрядах разбирался – жизнь заставила. Подошёл к иконостасу. Интересные иконы – святые держат руку в двуперстном сложении, а на маленькой иконке вместо человеческой головы голова собаки.
     Староверы!
     И не знал бы он этих тонкостей, если бы не учительствовал, был в классе паренёк из семьи староверов, намучались с мальчишкой, оттуда и познания, многое он тогда из жизни староверов узнал. 
     Сзади неслышно подошёл Корнил.
     – Что не видел таких икон? Мы староверы и сообщество наше староверческое. Из Псковских краёв выходцы, а здесь более полутора сотен лет живём. Прижились. Вон погост полон родичей. По-русски общаемся, литовский язык, да и польский знаем.
     Он посмотрел на Глеба.
     – Что, в баньку?
     Парились и мылись молча. Не говорун Корнил, а его монолог там, у икон, был видимо разрядкой, мол, знайте кто мы и откуда. Беглецы и не возражали, разговаривать всё ещё не было сил. После бани пообедали, пару часов вздремнули.  Одели одежду от хозяина и старенькую, но достаточно прочную обувь. Свою, с удовольствием сбросили.
     Можно было и уходить.
     Перед выходом, уже к ночи, Корнил усадил беглецов.
     – Вы мужики вот что. Идите всё время в сторону Белоруссии, в Литве, если хотите остаться в живых, задерживаться нельзя. Я вас передам единоверцам по рукам, может к границе и дойдёте, ну а дальше, дальше пусть боже поможет.
     Он так и сделал, вывел их к хутору в десяти километрах на восток от Новой Вильни. Здесь жил его родственник, и передал тому беглецов, как и обещал, с рук на руки. Простились с Корнилом как с родным человеком, обнялись и сердечно поблагодарили мужика. Первый ли раз он помог беглецам, может, и нет, не знали, но то, что этот человек, помогая, рискует жизнью и своей и родных, радовало – есть на свете добрые люди. Радовало и одновременно вселяло надежду на удачу, они всё же выберутся, дойдут до своих, или может, найдут в лесах людей, сопротивляющихся немецким властям.
     В семье Казимира так звали земляка и родича Корнила, их приняли радушно, накормили мясом, супом, молоком – такой пищи они не видывали с лета. Было вкусно и сытно. Но радостно поглощая вкуснятину, забыли парни предупреждение старовера – всё, что ели опасно для их желудков. Результат не замедлил сказаться. Вместо спокойного отдыха, всю ночь рвало, беглецы не успевали менять друг друга в уборной, иногда и сидели рядышком, один в будке, другой рядом. Уж и очистились, казалось, полностью обессилены, но опять позыв и бегом к забору. Хозяева, их радушные и добрые хозяева были расстроены – вместо отдыха гости всю ночь сидели на толчке.
     На следующий день вечером пошли дальше. Теперь уже шли без сопровождения и вновь на северо-восток к границе Белоруссии. Карты не было, но Казимир настолько толково и подробно рассказал о маршруте, что не сбились ни на версту, и на хутор Яновского, это вновь родня, теперь уже Казимира, вышли точно. Пришли к хозяину с запиской, которую Яновский прочёл и тут же отправил в печь. Им хозяин был рад, но в этой радости был зрелый расчёт – он сразу предложил пожить недельку и поработать. Что же, работать, так работать, всё одно время нужно для восстановления, плечо Глеба затягивалось с трудом и конечно обессилены мужики солидно. Хозяина звали Ян. Родом хуторской, мать русская, отец поляк. Возраст лет пятьдесят, но выглядел моложе. Физически крепок. Хозяйство держал немалое – земли гектар, коровы, куры, свиньи, несколько Придворовых построек, естественно всё это требовало рук. А тут дармовые. Ян вообще этих мужиков взял бы навсегда, но опасно
– без документов, к тому же беглые, а власти жёсткие, чуть что сразу на перекладину. Но пока пусть живут и трудятся, миску варева оторвать от семьи, не велика потеря.
     Вкалывали беглецы с раннего утра и до конца светового дня, пара перекуров, ночной сон и опять работа. В таком хозяйстве что ни шаг, то проблемы: картошку и прочие овощи надо перебрать; сено перевернуть; коровник, свинарник и прочее почистить, воду натаскать и так далее. Одно хорошо, кормили на убой, никто не понукал, хозяйка еще и лечила – настой перца на самогоне и ничего мясного. К концу недели они уже чувствовали себя довольно крепко, и Глеб попросил Яна отправить их дальше. Ян не возражал. И вновь беглецы переданы родственникам, чуть дальше на северо-восток, километрах в семи от хутора Яна. И опять это был старовер – звали Игнат Кержун. Благодарность за ночлег та же – тяжкий домашний труд, и как особое поощрение горячая похлёбка.
     Двухнедельные перебежки от семьи к семье, в целом ничего не дали. Отъелись чуток, и рука у Глеба зажила. А на восток продвинулись километров на двадцать пять, это если по прямой считать. Но были ли эти километры заветной целью? Конечно, нет. Пока это было просто инстинктивное бегство от ужаса лагерей.
     Их гнал инстинкт.
     Если бы наткнулись не на Корнила, на другого человека, вполне возможно сейчас шли на запад, на юг, неважно куда, лишь дальше от ада, туда, где спокойно.  Но где сейчас спокойно? Немцы, как хуторские говорили, уже под Москвой. Беларусь, Украина, Кавказ под их пятой.
     Дальше ломится, просто закрыв глаза, смысла нет, нужно было хорошенько подумать что делать. У Игната на востоке родни не было, может и был кто, но видимо не желал он подставлять родичей, так что единственным напутствием было:
– Вам к Поставам надо, это Беларусь, леса хорошие, может, где и спрячетесь.
     В ночь перед уходом беглецы твердо решили, вдвоем не выжить, надо искать таких же, как и они, объединяться и бороться с фашистами. Селения решили обходить стороной. Кержун снабдил запасом пищи, и подарил старенькую карту, так что можно смело двигаться вперёд.
     Поздняя осень. По ночам холодно, мелкие речушки, лужи сковал лёд, снега, правда, не было, но без огня, тёплой пищи жить невозможно. После двух ночей скитаний рискнули завернуть в селение, это была деревня Волохи. Наудачу завернули в первый же дом. И надо же, попали к застолью. Хозяин праздновал рождение внучки, внучка правда с матерью была в соседней деревне. Но хорошему человеку что нужно? Конечно повод. Встретил хозяин беглецов радушно, будто ждал. Усадил за стол, накормил, рюмку поставил. Через полчаса оказалось, что он хорошо знает Кержуна, так что повезло скитальцам. Рассказывать, кто они и откуда и вовсе не пришлось.
Станислав Криулько, как звали хозяина, сразу спросил.
     – За что сидели?
     К такому вопросу и Глеб и Федор были готовы. Рассказали, что они земляки, перед войной приехали на заработки из Тамбовской области в Смоленск, работали на заводе, за драку накануне войны попали в тюрьму. После бомбёжки Смоленска из тюрьмы бежали. А дальше скитались. Занимались приработком у местных хозяев, так и до Белоруссии добрались. Легенда была так себе, в ней вопросов больше, нежели ответов, но умнее придумать им было не под силу. О Смоленске говорили, потому что это был единственный город, где до войны оба побывали. Однако в компании гостей Криулько легенда была успешно принята.
     Тожество закончилось глубокой ночью.
     А поутру случилась беда – в дом Криулько нагрянула полиция.
     И не то, чтобы кого искали, а уж тем более искали их, лагерных бедолаг, нет, просто полицейские, собирая по поручению коменданта мебель разворованную селянам из кинотеатров города, шерстили дома деревеньки подряд. Волохи недалеко от Постав, деревенька невелика, все здесь друг друга знали, и полицаи из местных, так что, нарвавшись у Криулько на незнакомых людей, полицаи долго не рассуждали, выпив с хозяином за здравие внучки по стакану самогона, отвели чужаков к старосте. Староста жил неподалёку, он и сам накануне поднимал стакан за внучку пана Станислава, правда, до прихода беглецов. И вот привели к нему незнакомцев.
Ага! Люди без документов, значит в кутузку, а там разберёмся.  Староста был умным человеком и понимал, такие Фёдоры да Глебки, если они мужики работящие, вполне подойдут для работы у родственников или односельчан.
     Ни Глеб, ни Фёдор, этого не знали, а потому были в отчаянии. Мозг сверлила мысль – неужели снова лагерь?
     Поставская кутузка, куда доставили беглецов полицейские, это постоянно пополняемая большая камера в подвале бывшего административного здания.
     В камере темно, есть ли соседи, непонятно.
     – Кто такие, откуда?
     Глеб прищурился, из темноты выплыло лицо: молодой парень, стрижен наголо, это он задал вопрос. Федор сделал шаг вперёд, но наткнувшись на препятствие, рухнул на пол. Матюгнувшись, с трудом поднялся. Из глубины камеры раздался смешок.
     Вопрос прозвучал повторно.
     – Откуда, панове?
     Глеб посмотрел на молодого.
     – Что из солдат?
     Паренёк отпрянул в тень.
     – Нет, вши заели, вот и побрился.
     Фёдор поддержал Глеба.
     – Бреши больше, вижу из солдат. И что, боишься? Да не трясись ты так, подумаешь в лагерь пойдешь, и там кормят.
     Ответ был дерзким, но этот диалог снял все вопросы. Больше никто не интересовался, откуда появились эти люди, кто они, куда шли. Да ну их, неизвестно что у мужиков на уме.
     Через час их привели к помощнику коменданта. В кабинете стоял устойчивый запах самогона вперемешку с табачным дымом. Кроме, мумией сидевшего в кресле красноносого оберлейтенанта, на узкой лавке с трудом ютились деревенские знакомые – староста, Станислав Криулько и мужик с густой пышной бородой. Допрашивал переводчик, видимо схема общения с задержанными была отработана до мелочей, так что оберлейтенанту и рот открывать не приходилась.
     И, как ни странно, отвечать беглецам не пришлось, попеременно то староста, то Криулько вставая, преданно глядя в глаза помощнику коменданта, клялись, мол, мужики из заключения, работают в хозяйствах и прочее, прочее, всё то, что они накануне слышали в доме пана Станислава. Так что Фёдор и Глеб, смиренно улыбаясь, кивали головами. Через минут тридцать их выставили в коридор, и спустя некоторое время отправили в подвал. Облегчение, появившееся было во время допроса, сменило напряжённое ожидание и животный страх – а вдруг... 
     В таком режиме пробыли три дня. Любой шорох, шум засова заставляли напрягаться – не за ними ли. Старожилов в мрачной камере не было: пополнение появлялось в течение дня, а утром часть задержанных выводили.
     Заключённые шептали.
     – Под Кашичи повели.
     Что такое Кашичи, рассказал тот молодой, что задавал вопросы в первый день.
А утром третьего дня и его забрали в эти самые Кашичи. Дознались немцы, солдатом молодой был и в комсомоле состоял. Расстреляли парня.
     На четвертый день их вызвали. Посмотрели беглецы в глаза друг другу, обнялись и на выход. Однако рано прощались. Во дворе здания их ожидал знакомый староста. Рядом стояла подвода.
     – Ну что, горемыки, поручился за вас, век теперь господу молитесь и меня благодарите.
     Это было неожиданно. Фёдор обнял Глеба.
     – Живём, брат.
     Староста посуровел.
     – Ладно вам обниматься, садитесь, поехали.
     Куда? Зачем? Всё это было сейчас вторичным. Главное живы и здоровы, наверно и будущее у них есть.
     Приехали в Волохи.
     Вот и дом Криулько. Пан Станислав тут же поднёс старосте стакан, схватил Фёдора под руку и в дом.
     Глеб растерялся.
     – Куда? Федя, ты куда?
     Староста вмешался.
     – Вот теперь, прощайтесь, горемычные. Ты Плаксин остаешься в Волохах, у Станислава, а Пущина я забираю в Лопуховку.
     Глеб обнял Фёдора.
     – Прощай дружище. Пуд соли мы, конечно, не съели, но судьба сроднила навеки.
Дай бог свидимся. Прощай!
     Так завершилось их бегство из лагеря. Завершилось пока удачно. Староста выкупил пленников у властей. Нет, не за деньги, немцы денег не брали, зачем их брать, и деньги, и скот, и земля, и люди – всё это принадлежит Великой Германии. Так зачем руки марать? Да, самогон, сало брали и не брезговали выпивать со старостами, полицейскими, это мелочи. Но чтобы продать заключённых – ни-ни. У немцев во всём порядок. Вот и по ним был направлен запрос в Смоленск, и ответ получен, дескать, архива тюремного нет, сожжён. А не расстреляли, поскольку рабский труд нужен на оккупированной территории. Отдали их старосте не просто так, за поручительство отдали. И если, не дай бог, какая беда от этих людей в районе приключится, без тени сомнения в те же Кашичи по списку пойдут и староста, и пан Станислав, и бородатый мужик – третий поручитель.
     Такой была новая жизнь при немецкой власти.
     Ordnung ist Ordnung! 

     Продолжение следует
     http://proza.ru/2021/04/27/215