Девочки смеются

В детстве я была очень смешливой. В школе меня, отличницу, по этой причине постоянно выгоняли из класса. Фраза "выйди, просмейся" была практически моим вторым именем. Первое время учителя, проходившие мимо по коридору, грозно интересовались, что это я тут делаю, пока космические корабли бороздят(зачёркнуто) пока другие учатся. Потом все привыкли: "Здравствуй" — "Здрасьте, МарьИванна", "Опять смеялась?" — "Опять, МарьИванна." На этом воспитательная часть беседы заканчивалась.

Когда в классе обо мне вспоминали и разрешали войти, не всегда удавалось сделать это с первого раза: стоило переступить порог, как смех начинал пузыриться внутри, ударял в голову, как газировка, и вырывался наружу. "Выйди, просмейся," — со вздохом говорила учительница, и всё начиналось сначала.

"Смешинка в рот попала", "пальчик покажи — она и закатится" — я была из таких. Попытки одноклассников "показать пальчик", правда, быстро провалились: шутники рассмешили меня в столовой и долго хлопали белыми ресницами под хохот окружающих, потому что пошутили они, когда я доедала сметану.

В старших классах за дверью я оказывалась уже не одна, а вместе с подружкой Катей Быстрицыной. Старательная Катя обычно держалась до последнего, но когда всё-таки не выдерживала и начинала смеяться, то одновременно ещё и потрясающе прихрюкивала. Поэтому я очень любила Катю смешить, и в результате за дверью мы оказывались обе.

Найти нас в школе было легко: мы смеялись. Я фыркала, Катя прихрюкивала — у нас был идеальный тандем.

Не могли мы расстаться и после школы. Доходили до перекрёстка, после которого Катя должна была ехать до дома две остановки на трамвае, а мне нужно было идти дальше пешком. Доходили и останавливались, и начинали смеяться. Мимо проносились автобусы, один за другим притормаживали и уезжали трамваи, светофор переключался то на красный, то на зелёный. Мы то утопали в потоке пешеходов, перекрикивая толпу и гудки машин, то оставались посреди улицы одни, как на берегу внезапно обмелевшей реки, и смеялись...

Я люблю этих девочек на перекрёстке: высокую, тоненькую Катю и круглолицую, хохочущую себя. Иногда мне кажется, что мы до сих пор там стоим: то залитые светом, как в янтаре, прошитом солнечными нитями, то почти неразличимые, как на выбеленном временем моментальном снимке.
Мы стоим и смеёмся, стоим и смеёмся... И даже не предполагаем, что приготовила нам жизнь, что ожидает нас за перекрёстком...

Когда-нибудь лет через сорок-пятьдесят, когда я буду совсем старушкой, я бы очень хотела снова оказаться с Катей на том перекрёстке. И чтобы мимо так же проносились автобусы, громыхали трамваи, накатывали и отступали волны пешеходов. А мы с Катей, оставив позади грохочущую, полную радостей, печалей, любви и сумасбродства, мужей, детей и внуков-правнуков прекрасную-прекрасную-прекрасную жизнь, стояли и смеялись, стояли и смеялись... И не боялись последнего перекрёстка.