Черный петух во МХАТе - сон

Я каким-то образом оказываюсь в фойе нового здания МХАТа.

Рядом со мной американка. Где я с ней познакомился и как - не знаю. И что она здесь делает - тоже. Тем более, не знаю - что здесь делаю я.

Мы с американкой разваливаемся в роскошных кожаных креслах мраморного фойе. Вокруг в катках пальмы и разные фикусы. Пытаемся разговаривать. Точнее, пытаюсь разговорить ее я, потому что она мне очень нравится.

Девушка говорит по-русски бегло, но примитивно. И с сильным акцентом. Я не говорю ей об этом, и вместо этого делаю комплимент - "Your russian is super okey".

Видно, что ей по сердцу моя похвала, и она объясняет, что учила русский в живом общении. "Ну, это чувствуется" - говорю я. Иронии она не понимает.

Из дверей зрительного зала появляются репетировавшие там актеры. До ушей доносится разучиваемый текст.


"Мясо трех болотных змей,
 Разварись и разопрей;
 Пясть лягушки, глаз червяги,
 Шерсть ушана, зуб дворняги,
 Жало гада, клюв совенка,
 Хвост и лапки ящеренка -
 Для могущественных чар
 Нам дадут густой навар.
               
 Жарко, жарко, пламя ярко!
 Хороша в котле заварка!

 Зев акулы, волчий клык,
 Ночью сорванный мутник,
 Плоть сушеная колдуньи,
 Тис, наломанный в безлунье,
 Желчь козленка, селезенка
 Богомерзкого жиденка,
 С чешуей драконья лапа,
 Губы турка, нос арапа,
 Пальчик детки удушенной,
 Под плетнем на свет рожденной,
 Тигра потрох размельченный -
 Вот в котел заправа наша,
 Чтобы гуще вышла каша".

И до меня доходит, почему мы здесь. Мы с американской, видимо, хотим попасть на премьеру Шекспира у Эдуарда Боякова.

Но если это так, какого черта мы болтаемся в фойе? Как всегда во сне, все действо пронизывает странная многозначная пустота, которая непонятно что еще может из себя породить.

Я располагаюсь на кожаном диване около американки, и наблюдаю за актерами. Американка зачем-то расстегивает красную босоножку на высоком каблуке, и начинает ей дрыгать. Босоножка меня буквально завораживает... Актеры же не обращают на нас внимания.

Актеры - это всегда актеры. Они шатаются по фойе, обмениваются подколками, пьют кофе.

Вообще, я никогда не видел, чтобы актеры репетировали сколько-нибудь серьезно.
Сейчас у них все стало шаляй-валяй. Шуточки-прибауточки.
И я думаю, что это главная причина того, почему художественный уровень театрального искусства так упал.
Из ничего не родится что-то.
Из ничего возникнет только ничего.
Имитация, а не живое действо.
Изображение, а не мистериальная жизнь.

Теперь, что им скажут, - то они и играют. На все согласны.
Не как раньше, когда Василий Лановой отказался сниматься у Сергея Бондарчука в роли Анатолия Курагина, только потому, что тот не хотел снимать ключевой для жизни его героя эпизод. Когда умирающий Анатолий Курагин встречается с умирающим Андреем Болконским в лазарете на Бородинском поле.

Но я не говорю актерам это. Просто молча, расслабленный, наблюдаю за ними.

Больше всего они шутят о каком-то черном петухе. О том, как его нужно брать. О том - "как бы петух сам тебя не взял...".

Я догадываюсь, что в новой постановке Бояков использует птиц. Идея использовать в пьесе Шекспира живых птиц на сцене мне нравится. "Но как они их используют?" - остается для меня загадкой.

Рядом садится в черной кожаной куртке актер, играющий главную роль. Его лицо мне знакомо. Я его видел по телевизору, но фамилию не знаю.

Я что-то спрашиваю его. Типа: "И когда у вас премьера?".
- Когда птичек еще подвезут, - усмехается он.
Чувствую у его шутки какое-то мрачное второе дно.

Актер встает, и идет обратно в зал. Мы с американкой идем за ним тоже. Проходим между рядами. Выходим по служебному выходу во внутренний дворик театра.

Там, действительно, одна на другой, много птичьих клеток. Почти все они пусты. На полу клеток птичьи перья. Только в одной клетке еще расхаживает нахохлившийся, испуганный петух.

Меня, как молния, осеняет ужасная мысль. "Они там на сцене режут им горло и отрывают головы!". Соединяя Вильяма Шекспира с кровавыми ритуалами Вуду.
Мрази, ****ь!