6. Мамаев курган. Просто - бугор

     Один из лейтенантов интендантской службы забежал на перед лошади, выстрелил ей в лоб. Но пуля прошла выше.
 
           Вторая пуля попала лошади в ухо, она шарахнулась в сторону, выдавила из себя то ли ржание, то ли стон, и упала на землю. Откуда-то появились гражданские люди, мужчины и женщины. В руках у них были ножи, за плечами висели мешки. Они быстро окружили лошадь, и втыкая прямо в шкуру ножи, отрезали лошадиные лопатки, пряча их в мешки. Гражданские быстро исчезли, как и появились. Наши бойцы последовали их примеру, взяли себе по куску мяса. Я тоже не отстал от них, вытащил финку из голенища и отрезал уже оголившееся мясо. Долго пришлось варить его в котелке. Тогда я впервые попробовал конину.
На следующий день, вечером, наш полк погрузили на автомашины и повезли за город, в лесополосу. Пока окапывались, наступила ночь. Рядом с расположением нашего полка находилась балка, в которой возможно была вода. Младший лейтенант решил добыть воду для полка. Приказал молодому бойцу следовать за ним. Этот молодой боец был моим земляком, по национальности калмык. Вот только имени я его не знал, на тот момент, мы еще не познакомились. Спустились они в балку, в роднике набрали воды во фляги, и только сделали несколько шагов, как послышался голос: «Хальт!»
Лейтенант сразу упал, а земляк бросился бежать. Застрочила автоматная очередь, пуля попала ему в руку, пробила кисть, но он продолжал бежать, пока ни скрылся за бугорком. Солдат вернулся в полк, а вот, что было с лейтенантом, не было известно ни кому.
         Я вырыл окоп больше полметра глубиной, а в длину такой, что бы можно лечь. Рядом со мной окапывался вновь прибывший боец Яблонский. Остальные бойцы вырыли окопы севернее установленных минометов. Командование  полка, лейтенанты ушли, надо полагать, на совещание. Бойцы продолжали окапываться, доставали вещмешки, пытались найти что-нибудь съестное. У меня еще оставалось вареное мясо, я тоже решил подкрепиться. Как вдруг та-та-та. Автоматная очередь со стороны немцев. И тишина. Потом снова та-та-та-. Я лежал в окопе лицом к верху. Повторилась автоматная очередь. Затем снова и снова. Трассирующие пули летели так, как летят сорвавшиеся с горящего костра искры. Остальные бойцы, надо полагать, тоже находились в окопах и не могли подняться. Гитлеровские автоматчики держали нас под обстрелом около часа, затем все стихло, и через несколько минут в нас полетели гранаты. С нашей же стороны полное молчание. Никакой команды и не единого выстрела. Я начал беспокоиться. Мне казалось, что с минуту на минуту, передо мной окажутся гитлеровцы и крикнут:
       - Русс, руки вверх!
Сдаваться врагу было не в моих правилах. Подняться - верная смерть. Ночью автомат превосходит карабин. Я обратился к Яблонскому, уже немолодому, бывалому бойцу с вопросом:
     - Что делать?  Он молчал.
Я предложил ему по-пластунски отползти к кусту, что находился недалеко от нас. Опять молчание. Командиров по-прежнему нет. Гитлеровцы поливали нас трассирующими пулями. Я больше не стал ничего говорить Яблонскому, вдруг он меня посчитает за труса или паникера, тогда меня имеют право застрелить на месте. Я лежал, ожидая дальнейших событий. Пули попадая в дерево, разрывались и хлопали, как хлопушки. Но постепенно стрельба автоматчиков, и взрывы гранат уменьшились, а потом совсем прекратились. И тишина.
       Здесь появляется наш разведчик по фамилии Горбунько. Как оказалось, это он был нашим спасителем. Он был разведчиком 141-го мин. полка. В тот момент, он находился возле минометов. Правильно оценив обстановку, он подобрался к немецким автоматчикам с фланга. Автоматчики вели огонь по нашему полку трассирующими пулями, которых хорошо видно, откуда они летят. Горбунько подполз к фрицам сбоку и в тот момент, когда автоматчик был занят стрельбой, наш разведчик уничтожал его очередью со своего автомата. И так по очереди всех. Надо отметить, что только у одного из нашего полка был автомат. Так, этот совсем еще мальчишка, спас весь наш полк. По сути, он совершил подвиг, но тогда это считалось нормой. Он не только уничтожил немецких автоматчиков, спас жизнь наших бойцов, но и вдохновил нас своим поступком. Через месяц Горбунько погиб у меня на глазах от вражеского снаряда. И может быть никто не узнает о том, какой он был, этот парнишка в серой шинели, разведчик Горбунько. В эту ночь нас гитлеровцы больше не беспокоили. На рассвете поступил приказ из штаба полка:

             - Минометы в землю зарыть! Снять с них важные мелкие части и отступать на окраину Сталинграда! Теперь стало ясно, в каком положении оказался наш полк. Огневики, так мы называли тех, кто находился в расчетах минометов, закапывали минометы, а мы, связисты, нагрузив на себя телефоны, катушки с кабелем, потихоньку двигались к городу. За нами тянулись бойцы по два, три человека. Отошли метров двести, к нам подбежал штабной лейтенант, увидел перед собой связистов, махнул рукой, идите мол. Остальных шедших за нами, завернул назад. Оказалось в этой же лесополосе стоял замаскированный танк. Лейтенант решил воспользоваться им, перевезти на нем минометы. Бойцы потом рассказывали мне, как вывозили свои сто двадцати-миллиметровые минометы. Сделали три рейса. Последний раз, когда танк развернулся, засвистели пули. На танке сидели бойцы, один из них был мой, тот самый земляк калмык. Пуля попала ему прямо в голову. Он умер сразу. Фамилии его память не сохранила, помню только, что он был молодой, среднего роста. Были и раненые бойцы, но погиб только один.
 
           Теперь наши минометы были переброшены ближе к  Сталинграду, в глубокую балку. Когда начали прокладывать связь, оказалось, что на весь полк осталось два телефонных аппарата, у меня и у связиста Акимова. Связь протянули на запад, откуда ожидали наступление немцев. На следующий день было приказано, связь смотать и протянуть на север. Когда протянули связь, подобрали наблюдательный пункт, окопались, впереди показались немецкие танки. Всего их было пять, и прошли они совсем рядом с нашим наблюдательным пунктом. Нас на НП было три человека, я и два разведчика, минометов у нас не было, приказа вступить в бой тоже не последовало, поэтому мы были бессильны что-либо предпринять. Танки скрылись за бугром. На следующий день наш полк перебросили на окраину города. Командовать нашей третьей батареей был назначен младший лейтенант. Мы вдвоем с ним потянули связь в назначенный пункт. Прошли метров триста, засвистели пули, лейтенант каждый раз кланяется. Я подумал, да-а это не Кацман, который ходил не сгибаясь даже при падении снарядов, а о пулях и говорить нечего. Где он теперь? Мысли о Кацмане не покидали меня. Видно погиб в немецком плену. Я искренне жалел о нем. Мы не дошли до назначенной цели метров сто, как новый командир, указав на возвышенность, где стояли стены разрушенного дома, строго приказал:
     - Тяни к той развалине! Сам же прыгнул в воронку с пистолетом наготове. Вначале я не понял, в чем дело, потом догадался, лейтенант струсил. Ну что же, совсем еще молодой. Когда я стал подходить к развалинам дома, немного впереди от меня прошла автоматная очередь. Тут же упал и полез по-пластунски, таща за собой катушку с кабелем. Несколько метров осталось до цели, как раздался взрыв, вражеский снаряд попал прямо в разрушенный дом. Оглянулся, комбат бежит в мою сторону и машет мне рукой, давай назад. Сматываю кабель и, также по-пластунски и перебежками, возвращаюсь. В этот день наша батарея не сделала ни единого выстрела, и была переброшена на другой участок, если не ошибаюсь, Бекетовка. Здесь мы тоже долго не задержались. Снова наш полк перебросили на другую сторону города.

             И здесь случилось для меня хорошее событие. После семнадцати дней скитаний в немецком тылу, появился мой любимый командир, Кацман Олег Иванович. Он был исхудавший, грязный, заросший. Я был бесконечно рад его появлению, но свои чувства скрывал, как мог. Но вот он? Рад ли он мне? Оказывается, он на тот момент считал меня виновным в том, что ему и многим бойцам пришлось остаться за линией фронта, в немецком тылу, перенести лишения, голод, бессонные ночи, кормить вшей, подвергаться смертельной опасности. Здесь же, при встречи, он предъявил мне требования. Но когда я все рассказал ему, что произошло семнадцать дней назад, он разобрался во всем. С тех пор мы были всегда рядом, я считал его не только командиром, но и товарищем, другом.               
Вместе с командиром Кацманом, из немецкого тыла, вернулись несколько человек разведчиков и связистов. Они подробно рассказали, как удалось им выжить. Группа из десяти человек днем скрывалась, а ночью пробиралась к передовой, пытаясь пересечь линию или зону боевых действий. Когда воины были «отрезаны» в районе кладбища, они прятались в разрушенных могилах, находясь рядом с  покойниками. Ночью они пробрались на железнодорожную станцию, захваченную немцами, смогли пополнить запасы продуктов. На этой станции стоял целый эшелон с продуктами, бочками свиного сала и сливочного масла. Железная дорога была разрушена, поэтому наш эшелон оказался в руках у немцев. Он охранялся двумя  гитлеровцами, разведчики быстро сняли их, пополнили вещмешки продуктами и незаметно ушли. За все семнадцать суток во вражеском тылу, бойцы пять раз пытались перейти линию фронта и только на шестой им это  удалось. Мы были удивлены выдержкой и находчивостью наших ребят. Столько времени находиться на территории врага и вернуться невредимыми, это было удивительно.
   
         После возвращения Кацмана, дела в батарее пошли в лучшую сторону. Наш 141 мин. полк был пополнен и личным составом, и материальной частью, а так же, что было очень важным особенно для меня, средствами связи. После пополнения полк был переброшен в район завода «Красный Октябрь». Наша батарея стояла рядом с Волгой, на территории завода, на участке куда в мирное время вывозили шлак.  Наблюдательный пункт был подобран на бугре, так называли знаменитый сейчас Мамаев Курган. А жители Сталинграда называли его просто бугром. Командир связи, сержант Скобелев, потянул связь на самую вершину бугра, а я остался при батарее. Штаб полка расположился рядом с заводом, в длинной тоннели. Здесь наш 141 мин. полк задержался надолго. После того, как связь была протянута, Скобелев с вершины кургана сообщил, при порыве связи, пусть Онуфриенко немедленно идет по связи и ликвидирует порыв.
Не прошло и часа, как связь на линии прервалась. Я беру телефон и быстро бегу по линии связи. В этот момент в небе появилась большая группа немецких бомбардировщиков. После взрывов все заволокло пылью, дымом и гарью. В момент взрывов я падал, а в перерывах-снова поднимался и бежал по линии связи, проверяя каждую «счалку», устраняя порыв. Не добежав до кургана, я на миг остановился. Меня привлекло небольшое горящее здание, откуда слышались душераздирающие непонятные звуки. Деревянные постройки горели с такой силой, что нельзя было подойти. Постояв минуту, я побежал дальше. И вот, метр за метром, дорога моя пошла вверх, на курган. В этот момент снова посыпались бомбы. Я заметил большую конусную яму и сходу прыгнул в нее. Но там оказалось так горячо, что я стрелой вылетел назад. Оказалось, что это воронка от бомбы, и она была такой свежей, что не успела еще остыть. Полежал я возле нее, пока перестали летать осколки и камни, и побежал на вершину кургана. Там, на самой вершине, в окопе, находились командир отделения связи Скобелев и командир третьей батареи Кацман. В бинокль они наблюдали за движением вражеских войск. Связь работала, и Кацман командовал:
  - Ориентир второй, прицел двадцать, заряд такой то, огонь!
Через несколько минут связь прервалась, и я снова бегу по связи, теперь уже вниз. Настроив связь, я пошел на огневую, где стояли наши минометы. Подошел к строению, которое горело, и откуда доносились звуки. Кое-где еще догорали бревна. Я подошел поближе и увидел ужасную картину. Там, лежали сгоревшие собаки, их было очень много, все они сгорели заживо. Я не мог понять, кто и почему закрыл собак. Мне было их очень жаль.
          На кургане наблюдательный пункт нашего, 141 мин. полка, находился долгое время, по сравнению с другими пунктами. Поскольку связь была проложена одна для всего полка, между батареями была установлена очередность. Два-три дня занимает первая батарея, затем ее заменяет вторая, третья и так  далее. За исправностью линии следили связисты из той батареи, которые использовали ее.
 
             Командир нашей батареи Кацман любил музыку, а я играл на немецкой гармошке, которая была у нас в полку. В момент затишья, когда он находился на вершине кургана, проверив, что связь работает нормально, и что я нахожусь на узле связи возле своей третьей батареи, он говорил:
- Ну-ка, Онуфриенко, сыграй вальс «На сопках Манчжурии». Телефонист нажимает зуммер телефона, держит трубку возле гармони. Музыка звучит не только на кургане, ее слышат во всех телефонах, в том числе, и в штабе командира полка майора Высокова. Майор кричит в трубку:
- Кто это играет? Откуда музыка? Кто дал команду?  Ему отвечают :
- Играют на «Вишне». Такой был позывной наблюдательного пункта на  Мамаевом Кургане. Музыка стихла, Олег Иванович говорит мне :
-  Спасибо, Онуфриенко!
Как-то командир вернулся с «Вишни» вечером, на закате солнца. Быстро побрился, умылся, начистил сапоги и ушел. Через некоторое время прибегает разведчик Горбунько и говорит мне:
- Комбат сказал, что бы ты взял гармонь и пришел туда-то. Дом, куда привел меня Горбунько, был почти разрушен. Лишь одна комната сохранилась, в приоткрытой двери поблескивал огонек. Здесь Кацман и решил провести вечер с молодежью. Сюда пришли ребята с нашей батареи, и от куда-то появились девушки. Они все были одеты в белые платья, и казались мне красавицами. Я был рад такому проведению времени, и что представилась возможность вволю поиграть на гармошке. А молодежь просто сияла от радости. Все танцевали парами с девушками, а кому не хватало девушек, то танцевали боец с бойцом. Я проиграл им всю танцевальную музыку, которую знал на тот момент, это: Вальс, Польку, Тустеп, Подиспань, Мадлете. Меня попросили сыграть Фокстрот. Этот танец мне был тогда не знаком. В селе у нас, до войны, никто его не играл. Тогда Олег Иванович начал танцевать «под язык».  Молодежь пела:
    - Цыпленок, жареный, цыпленок пареный, цыпленок тоже хочет жить.
Под этот мотив они тоже долго танцевали. И вдруг, невдалеке, взрыв снаряда. Стены зашатались, посыпалась штукатурка, погасла керосиновая лампа. Но молодежь не хотела расходиться, им хотелось еще танцевать, и никто не хотел показать страха перед немцами. И когда бомбежка прекратилась, ребята снова зажгли лампу, и продолжили вечер.
На следующий день бомбардировщики сбросили на город множество снарядов. Бомбы и мины летели беспрерывно. Остатки здания, где мы провели вечер, были полностью разгромлены. От дома, откуда приходили девушки, осталась только огромная воронка. Вокруг нее лежали разорванные части тел: руки, ноги, туловища, одежда, домашняя утварь, все смешалось с землей. С содроганием мы смотрели на это. Рядом, на пригорке, лежало чудом уцелевшее белое платье. Взрывная волна распластала его так, как будто кто-то невидимый попытался прикрыть эту кровавую картину.

   Прошедшая ночь не прошла благополучно и для нашего полка. Двенадцать человек интендантской службы, чтобы спастись от бомбежки, вместо окопов, вырыли себе в круче большие норы, куда и залезли в них на ночь. От взрывов круча осела, их откопали только утром. Было слишком поздно. Из двенадцати только двое остались живы, остальные задохнулись. Казалось, что интенданты далеки от опасности, а вот так погибли. Война есть война.

продолжение