Глава XX VI Кондрат

После построения отвели всех для заселения и в без того переполненный барак. Рассчитанный на сто человек, был уже сильно уплотнён до двухсот. Теперь пополнился ещё на сто. Могло быть куда больше заключённых, если не цинга и тиф, выкосившие более трети.
Начиная с сегодняшнего дня тут были не только пленные, но и попавшие сюда просто за сочувствие советской власти. В северной области во всю шёл большой террор в отношении любых, каких бы то ни было проявлений инакомыслия. Архангельские тюрьмы будучи переполнены нуждались в дополнительных помещениях.
Концентрационный лагерь Мудьюга хорошо помогал в этом деле. Не только впуская в себя заключённых, но и сильно прорежая их состав.
Главное, что прежде всего бросилось в глаза – это три печи. Но, всё равно было очень холодно. Огонь в них поддерживали дневальные. Они-то и находились в бараке. Остальные ещё не вернулись с работ.
Но, ближе к вечеру, одновременно с измождёнными, возвращающимися заключёнными, тепло еле заметно начало наполнять собой большой объём помещения.
Искал знакомое лицо солдата. Своего соседа по камере Архангельской тюрьмы. Но, не находил. Возможно не перенёс эту зиму.
Измождённые, уставшие лица заключённых, тут же забивавшиеся в углы виднелись в серости, получавшей свет через немытые окна. Хоть зима и кончилась, но пропитавший насквозь здание холод прочно засел в стенах. Казалось, прогреть его не сможет даже лето.
Попавшие на остров постепенно осваивались, знакомились с перезимовавшими, некоторые даже находили старых знакомых. Но, постепенно становилось ясно; многие из числа первой партии, практически полностью состоявшей из военнопленных не пережили эту зиму.
Пристроился на узкой части дощатых нар, между отвернувшимся к стене, высохшим, как скелет и смотрящим прямо ему в глаза, будто старающимся понять причину попадания в лагерь, небритым, с ввалившимися глазами, лишь отдалённо напоминающим живое существо, человеком.
- Не узнаёшь меня видать? А ты приглядись, приглядись повнимательнее, - сказал он Петру.
В этих высохших, лишённых всяческих эмоций чертах лица не мог признать Кондрата, хоть и понимал уже, что раз этот солдат настаивает на бывшем знакомстве, значит всё же он и есть тот самый заключённый, с которым провёл не одну ночь, деля спальное место на двоих. Но, там, в Архангельской тюрьме он выглядел куда больше. Сейчас же, только ширина кости в плечах, и великий рост, напоминали в нём прежнего богатыря.
Не понимал, что так может изменить человека тюрьма. Отказывался верить в это, ведь таким образом должен был признать и в отношении себя предстоящие изменения. Стало страшно. Хотел жить, иметь свою семью, детей. Мечтал вернуться к преподаванию в гимназии, редактировать книгу, начать новую. Одним словом, заниматься любимым делом, принося пользу людям. Но, не мог, не имел права на это, совершив роковую ошибку в своей жизни.
Неужели теперь нет ему прощения, никогда не сможет больше вернуться к той жизни, которой жил прежде?
- Кондрат?
- Я милой человек, - слезы не в силах оставаться в наполненных влагой глазах скатились вниз, тут же застряв в плотной бороде, потерявшись в ней, как охотник в диком лесу.
- Тут такие невыносимые условия? – зачем-то задал глупый вопрос Пётр.
- Зачем я взял в руки ружьё? Будь оно проклято! – размазал слёзы вокруг глаз, серой, немытой рукой. Всхлипнув, проглотил нахлынувший ком в горле, еле слышно продолжил:
- Воевал за Россию с немцами. Потом развал фронта. Бегство с позиций. Не верил, что война проиграна. Лишь в семнадцатом поддался на агитации, не вернулся из отпуска по ранению на позиции. Как думал; если в Питере революция, Ленин против войны, значит и я за революцию. Не хочу воевать.
Но, всё равно мобилизация началась. Всех, кто с фронта обратно забирали в восемнадцатом, и опять я на войне оказался. Ушёл от немцев поганых, так меня красная армия тут же подобрала.
- Заткнись гнида белогвардейская, - прошипел тот, кто отвернулся от Петра к стенке, благо лежал с самого края нар.
- Что слышно братцы на воле? Расскажите, кто недавно ещё по ней ходил. Есть такие среди вас, али нет? – поинтересовался, пробирающийся к параше, сооружённой в углу барака человек.
- А. что там может быть хорошего на воле? Интервенты наступают. Красная армия объявила теперь мобилизацию и по всему Северу. Правительство Северной области, тут же ответную, - осваиваясь на новом месте, обрисовал обстановку мужик в картузе,
- Антанта так просто не отступится. Такой жирный кусок земли не отдаст, не упустит из рук, - вступился в разговор явно рабочий из Архангельска.
- Ребятки, сигареток, али табачку не найдётся у кого? А то тут беда с этим, - постепенно разгоралась жизнь среди обессиленных цингой арестантов, получивших новую волну энергии от вновь прибывших.
- Табачок-то найдётся, - отозвался, внешним видом похожий на лавочника мужчина, лет тридцати.
- Угости? – посыпались к нему, как горох горемыки, конкретно подзабывшие, что такое табачный дым.
- Чего не поделиться, - неспешно раскрывал свой мешок с малочисленными пожитками молодой человек: - Только вот на долго ли хватит его, если на всех разделить?
- Тяжёлая у вас тут работа? – спросил Пётр Кондрата.
- Когда как. Лес валить тяжело. Сейчас, когда снег сойдёт, нужно будет расчищать место под новый барак. Может полегче будет. Но, смотря где. Если левее, то там скалы есть. Их так просто киркой не перемелешь.
- Мужики, а баня-то тут у вас есть? - поинтересовался рослый Архангелогородец, в старенькой бобровой шапке.
- Ишь чего захотел! Баню ему подавай! Если хочешь знать милой человек, у нас тут и бельё нижнее не меняют. Захочешь помыться сам найдёшь где и как, - гакнул, кто-то со второго яруса.
- Самое страшное в лагере – это карцер, - рассказывал подробности о лагерной жизни Кондрат.
- Что за карцер такой? – знал о таковых ещё с Архангельской тюрьмы Пётр.
- Вот, послушай, я тебе расскажу лучше. Одним из первых попал туда заместитель председателя Архангельского Совета рабочих и солдатских депутатов Гуляев. На третьи сутки пребывания уже не мог передвигаться и вставать с места, и только на четвертый день перевели в так называемый лазарет. И я там был в тот момент. Но, не долго. Повезло. Втроём мы дотащили его до лазарета. Отморозил себе ноги, которые опухли. Когда снимали с него белье, то вместе с ним слезала кожа и текла вода. А через неделю узнал - Гуляев умер в лазарете.

Присматривался к разномастной толпе заключённых. Выявлял среди них и офицеров, ещё так недавно служивших в царской армии.
Не понимал террора, происходившего в его родных краях. Англичане, американцы, французы, вели себя здесь так, будто земли эти всегда принадлежали им и теперь, кто-то посмел покуситься на них.
И, вот, попав в этот, охраняемый французскими солдатами лагерь, искал объяснение тому, как такое могло произойти на его родной земле, где теперь командовали интервенты. Неужели все те, кто находился здесь за трёхметровой высоты забором из колючей проволоки виновны в том, что всего лишь хотели для себя свободы, пусть и признав советскую власть? А ведь она была куда более законна на этих землях, нежели чем та, становившаяся по сути своей колониальной.
Когда произошла революция верил, для народа она принесёт пользу. Не понимал тогда насколько тонка и просчитана с годами вся та, прежняя структура власти, что с самых своих вершин спускалась к простому человеку, оберегая его законодательной базой, но, и беря за это налоги. Живя в государстве никто не сможет ощущать себя защищённым не отдавая при этом частичку своей прибыли на поддержание работы законности.
Когда отрёкся Николай II, не понимал, какая великая потеря для исконно монархической страны отсутствие царя. Верил в республику, но не думал тогда, что ставши структурой новой власти советы рабочих и крестьян покажут себя неэффективными, теперь перерождившись в народных комиссаров.
Чем советы, могли быть лучше того же кабинета министров? Как теперь понимал, только тем, что состояли, как правило из простых, не ведающих ничего в политике и экономике людей из народа. Неумение принимать грамотные решения компенсировалось пристроившимися в их ряды членов старого правительства. Те, что не убежали из страны по различным причинам, сейчас переродились в новую власть, вместе с туповатыми, от сохи, представителями простого народа. По сути занимались прежним делом, только лишь с меньшим КПД.
Теперь Пётр начинал понимать, разрушить старый мир, для построения нового проще всего. А, вот для того, чтоб создать требуются не только знания, но и колоссальный опыт, которого, как известно в отношении создания чего-то нового нет ни у кого на этой планет.
И, только репрессивными методами возможно добиться решительных, но не приводящих к развитию результатов.
Сначала террор по отношению к царской власти, а теперь тот же самый террор оборачивался своим беспощадным лицом к простым людям, волей судьбы оказавшимся жителями этой страны.
Читал, ещё в августе, в случайно попавшей в тюрьму газете о том, что руководство Северной области передало в Москву радиограмму в адрес Совнаркома, в которой говорилось; «в случае применения репрессивных мер против деятелей-антибольшевиков, находящихся в Советской России, аналогичная мера немедленно постигнет и большевиков, арестованных в Архангельске и Мурманске».