Глава XX VII Исповедь

Невысокого роста, уже в возрасте, в стареньком, замасленном, протёртом подряснике, с надетым поверху видавшем виды тулупчике, держался особняком от всех остальных заключённых батюшка из Архангельска. Как переносил он тяжесть работ, одному Богу известно. Но, радовало в этом человеке, что никогда не показывал усталости, держал спину прямо, не заискивая перед конвойными.
Давно приглядывался к нему Пётр, ища повода заговорить.
Как знал о нём, тот попал на Мудьюг не случайно. Так же, как и он сам, по глупости, невольно поддержал большевиков. Читал проповеди, настроенные против интервентов. Нестерпимое желание оказавшись в трудной для него ситуации быть ближе к Богу, забытому в эти тревожные для страны годы, покаявшись в своих грехах, невидимой нитью тянуло к этому человеку Петра. Сколько их накопилось в последние годы, было не счесть. Давили на него, не давали покоя.
Но, знал, как легко будет избавиться от них, открыв душу священнику. Догадывался; найдёт сострадание к себе, наряду с пониманием, у так же, как он думал, поверившему большевикам служителю церкви.
Как удалось священнику воспротивиться воли своего руководства, целиком и полностью оставшегося на стороне старой власти, с её догмами и порядками, не мог понять, но, чувствовал – эта ошибка. Впрочем, такая же как и его, Клима протест против заскорузлости и лени, отжившей своё прежней структуры власти, повлекший за собой членство в исполнительном комитете.
Давно наблюдал за ним, искал случая заговорить.
- Благословите батюшка? – протянул ему сложенные вместе ладони.
- На, что я должен вас благословить? – подняв было правую руку со сложенными для благословения пальцами, поинтересовался, прежде чем удовлетворить просьбу Петра священник.
- На исповедь, - понимая, что действует несколько нахально, но, всё же не видя никакого другого способа, признался Пётр.
Волны Белого моря, омывали песчаные берега острова Мудьюг. Петру показалось, что он на Соловках. Хоть туда и ссылали арестованных, в уже созданную, и начавшую работать тюрьму, всё же ничуть не потеряла своей святости Соловецкая обитель от такого неожиданного своего использования, ведь и прежде несла на себе некую подобную нагрузку, скрывая в своих казематах многих узников.
- Уж не мне ли вы хотите исповедоваться? – с грустной улыбкой на лице, поинтересовался священник. И действительно, измождённый вид его не говорил о том, что это духовное лицо.
Клим видел в его лице некую упёртость, жёсткость характера. Не каждый смог бы найти в себе силы пойти против оккупантов, пусть и были сейчас так необходимы для восстановления прежнего мира и порядка в стране. Неужели в этом сухоньком, лысом, с редкой бородкой, так и не обзавёдшимся в своём возрасте брюшком человеке таилась некая сила, позволяющая иметь своё, собственное мнение, наперекор общественному?
- Вам. Тут больше и нет никого, кто бы мог мне помочь в этом вопросе.
- Что ж, приходите ко мне сегодня вечером, после ужина. Правда, вот причастить вас не смогу. Нечем. Но, с этим что-нибудь придумаем позже. А молитву прочитаю, - всё же благословил его батюшка.

Целый день думал о вечере, решившись исповедоваться. Вот так, сходу, практически не задумываясь, что сможет ясно сформулировать свои грехи, не осознавал; самое главное уже сделано им. И, что предстояло, подбирая слова, открывать душу, излагая то, что ещё только искало выхода, теперь не особо пугало его, ведь первый шаг был предпринят.
Теперь не боялся. Ощущал уверенность в задуманном.
- Пойдёмте-ка с вами вон в тот угол, у окна. Там не так шумно. И нам никто не помешает, - увидев, как приближается к нему Клим, спустил с нар босые, узловатые ноги батюшка, всегда, особенно в таких тяжёлых условиях готовый выполнить требу.
Присесть там было не на что. Встали у окна. Священник достав из глубокого кармана молитвослов, положил на подоконник. Так же вытащил из-под подрясника свой нательный крест, расправив простой, кожаный гайтанчик на груди. Затем, тихо сказал:
- Я вас слушаю.
- Как ваше имя? – зачем-то спросил Пётр.
- Отец Алексий.
Сам не понимая, будет ли ему легче от знания имени батюшки, зацепился за него, зная теперь с чего начать, произнёс:
- Отец Алексий, я принял новую власть. Причём добровольно. Был членом исполнительного комитета. …  - запнулся, увидев некое удивление в глазах священника. Не видел его суть. Но, показалось – сильно обеспокоен этим признанием Петра, считая его сильным грехом. Но, тогда, почему же он сам читал проповеди против интервентов, призывая людей к не поминовению, сравнивая англичан с завоевателями.
- … Понимаете ли, дело в том, что ранее я собирался посвятить свою жизнь образованию гимназистов, истории, как науке. У меня было много планов …
- За чём же дело стало? – пристально, грустными глазами смотрел на Петра отец Алексий.
- … Если бы не эта революция …  Понимаете ли, …  дело в том, что я ещё в институте выступал против монархии. Это долгая история. …  Но, дело не в этом, - нервничая, путался Пётр.
- Вы давно исповедовались? – в самую точку попал своим вопросом батюшка.
- Да …
- Сколько? – не грозно, скорее даже ласково, чтоб не спугнуть, будто разговаривал с ребёнком, поинтересовался священник.
- Несколько лет, - признался Пётр. Ему вспомнилось сейчас детство. Отец. Как всей семьёй ходили по воскресеньям в Троицкий Собор. Ощутил, как никогда, незащищённость перед чёрными силами, насколько подвержен всем тяжестям искушений, коими была насыщена его жизнь последние годы. Стало не по себе.
Держал за руку отца. Слева стояли братья, потом мама. Никогда не казалась служба чересчур длинной. Более того, иногда, ближе к концу весны, перед Пасхой, наоборот, хотелось, чтоб продолжалась до самого вечера. Не тянуло домой, во двор, играть с местными мальчишками, оставив братьев дома. Слишком малы были для него, тянулся к ровесникам.
Где всё это, так скоропостижно закончившееся и уже практически забытое им время? Не понимал, как же сумел он потерять, забыть в себе эти счастливые часы, когда был рядом с Богом.
- Будь мы не в лагере, ей Богу, наложил бы на вас епитимию, - вернул из мира воспоминаний в жизнь реальную, батюшка.
- Вижу я, что власть большевиков не от Бога. Каюсь в этом, - произнёс, вкладывая в слова интонацию просьбы, так, словно умолял этого не делать. Понимал, не перенесёт, если ему не будут прощены грехи именно сегодня, в этот час, минуту, мгновение.
Неужели он не простит мне грехи, не отмолит их у Бога? Ведь и сам пошёл против власти, призывая народ к не противостоянию. Впрочем, его призыв оправдан. Не должна Россия прогибаться под игом интервентов, даже, если они и пришли с благими намерениями, что вряд ли, как теперь понимал.
- Не убивали? Не приговаривали к смерти? – направлял батюшка.
- Нет. Бог миловал. Но, как теперь отчётливо представляю, всё шло к этому. Понимание пришло мне только в Архангельской тюрьме. После расстрела.
- Почему же вы остались живы? – смягчился батюшка.
- В последний момент отменили.
- Госпо;дь и Бо;г на;ш, Иису;с Христо;с… , - накрыл епитрахилью Петра отец Алексий, начав чтение молитвы о кающемся.
Простил. Будет молится обо мне. Отлегло на сердце. Стало легко на душе. Хотел ещё много чего сказать, но, понимал, не нужно.
Прощён.
Слезы появились в глазах.
- … благода;тию и щедро;тами Cвоего; человеколю;бия да прости;т ти; ча;до … Ваше имя?
- Пётр.
- … Петра … вся согрешения твоя. И а;з, недосто;йный иере;й, вла;стию Его; мне; да;нною, проща;ю и разреша;ю тя; от все;х грехо;в твои;х, во И;мя Отца; и Сы;на, и Свята;го Ду;ха. Ами;нь, - закончив чтение молитвы, отец Алексий, за неимением другого, дал поцеловать свой нательный крест, взяв с подоконника молитвослов, так же протягивая его Петру.
Поцеловал и его.
- Не переживайте того, что приняли новую власть. Он, враг наш, не дремлет. Всегда рядом с нами ходит. Следит. Вы не справились. Покаялись. Господь с вами. Но, только вот дело в том, что сама страна теперь побеждена им. Что же будет с ней? Покается ли? И когда?
- Всё летит в пропасть, - словно сам себе признался Пётр.
- Нет ответа на этот вопрос. Да, и может ли он быть у меня? Все мы грешны. Все виноваты в том, что произошло. И, теперь нет нам прощения. Как же жалко ту любовь, что видел я раньше в людях к Богу, и, как следствие друг к другу. Больше нет её и не может быть пока не переродится народ, не смоет кровью свои грехи, раз не хочет каяться, просить прощения у Бога.
- Это правда, что вы призывали к восстанию против интервентов? – осмелев после исповеди, поинтересовался Пётр.
- Уж покаялся перед Богом в этом. Понимаете ли, …, - замялся отец Алексий.
- Пётр, - подсказал своё имя, догадавшись; батюшка забыл его.
- … Пётр. Не стоило мне вмешиваться во всё это земное. Наше дело – молитва, служение Богу. Не гоже народ мутить. Неправильно. Всё игра. А я и повёлся было. Господу виднее свыше, что с нами грешными тут на земле сотворить. А, если не в силах терпеть, надо смиряться в молитве.

Благословившись у отца Алексия Пётр собрался было в свой угол, но был остановлен батюшкой.
- Вы не переживайте на счёт причастия. Тут хоть и собрался народ по большей части атеистически настроенный, но, есть и те, что нуждаются в Боге. Завтра к вечеру причащу вас заодно с другими страждущими.

Был очень рад тому, что всё же удалось исповедоваться. Теперь не так страшна лагерная жизнь, полная горя, невзгод и печалей. Видел, покаявшись стал свободен от тревожных дум. Одна только мысль беспокоила его вечерами, перед тем, как уснуть – как же будет жить дальше, с какой властью останется в итоге, и сможет ли смиренно принять её, не вступая в конфликт?
Но, всё это было там, где-то далеко впереди. А, сейчас он влачил своё существование в лагере, не зная, будет ли освобождён.