Глава XXX II Стек

- Надо готовить побег отсюда, - нарушил ночную тишину Иван Никифорович.
- Отсюда не убежать. Да и зачем это бегство. Есть ли в этом смысл? – отозвался так же не спящий Пётр. Не верил, что сможет теперь найти себе хоть где-то спокойное место в ещё совсем недавно великой стране. Неужели она больше никогда не сможет восстановиться после сотворённого с нею её же жителями?
Не спали ночью после только, что окончившегося шмона, хоть и неимоверно устали днём. Теперь работали на расчистке территории, под постройку барака. Снег практически везде сошёл и появились на свет до этого времени скрытые им, кое где торчащие из-под песка гранитные скалы. Их следовало скалывать кирками, и уносить в сторону, метров за сто, для того, чтоб выровнять площадку под первый венец будущего строения.
С каждым днём охранники зверели всё больше. Теперь, когда начались ночные обыски, казалось; начальник лагеря совершенно потерял человеческий облик, видя везде заговор. Старался в самом корне пресечь попытку зарождающегося бунта. И был прав, так, как терпение заключённых уже ничего не сдерживало. Они практически стояли перед выбором; умереть от непосильного труда, издевательств, и голода, или от пули конвойного. Второе давало некую надежду.
Пётр пытался сравнивать эту ситуацию с произошедшей в стране в 17-ом. Но, не находил возможности приравнять их, не видя никакой безысходности в совершенно непонятным образом переменившем своё отношение к монархическому строю народе. Ничто не заставляло крестьян браться за серпы, а рабочих за молоты, о чём говорила символика нынешней печати совета народных комиссаров, появившейся перед самым его арестом, в июле 18-го. Видел её на документах, присланных из революционного Питера. Происходила некая подмена понятий. Серп, и молот, будучи инструментами созидающими, теперь зависали над головами мирных жителей, угрожая и окружающим странам.
Усматривал теперь в произошедшей революции навязанную извне волю группы, оторванных от народа, да и от самой страны, с обычаями и устоями, ненавидящих её, продажных лицемеров, прикрывающих своё предательство высокими идеями равенства и братства.
Но, как же им удалось поднять совершенно аполитизированное общество на бунт!?
В отличие от самих заключённых, работавших с утра и до позднего вечера, лишь с кратковременным перерывом на обед, охранники умирали днём от безделья, пьянствуя и разлагаясь несмотря на требуемую от них в армии дисциплину. Слабое, столовое вино, что вряд ли теперь уже пили бы, по возвращении во Францию было забыто ими здесь, на этом, проклятом для них острове. Коньяк, и виски, наполняли их души своим обманчивым теплом, забирая взамен человеческие качества, вывезенные ими со своей Родины.
Происходили каждодневные ночные попойки, с последующими расправами над теми заключёнными, что показались им днём подозрительными. Незнание языка постоянно вызывало излишнее подозрение к арестованным, говорящим в их понимании на некоем тарабарском языке.
И, вот сегодня, ворвавшись в барак, перерыли всё, заставляя поднимать каждый матрац, вытряхивать одеяла, снимать одежду. Но, не найдя ничего, через час ушли с пустыми руками.
Именно по этой причине не спали многие, ворочаясь и ища позу позволившую бы забыться в предутреннем сне.
Но, не прошло и десяти минут, как пьяные, дневные конвойные, превратившиеся теперь в надзирателей вернулись снова, уверенно идя в сторону намеченной цели.
- Куда они идут? – испуганно прошептал Иван Никифорыч, приподнявшись на локтях, наблюдая за ними.
Впереди шёл длинновязый Аснар. За ним семенил Луп.
Пройдя мимо теперь занимающих соседние места на нарах Петра и Ивана, как называли они друг друга, шли в сторону противоположного края нар, где было место Кондрата.
Неужели за ним, промелькнула догадка в голове Петра.
И, точно. Аснар сходу, не пытаясь произнести хоть что-то по-русски, не в силах напрячь и без того сильно напряжённый в поисках ответа на единственный вопрос: - «Зачем он здесь?» свой воспалённый ум, схватив Кондрата за ноги, что есть силы стянул на пол.
Луп, подбежав к другу, привалился к нему спереди, зная лихой нрав, тем самым пытаясь усмирить его руки, в случае если тот опять применит свой смертельный удар кулаком.
Все в лагере знали об этом ударе. И, никто не искушал свою судьбу, боясь даже искоса посмотреть на это страшное животное, словно с дерева спустившееся с Пиренейских гор.
- Что рукоприкладствуешь? – обиделся Кондрат, не имея ни сил, ни желания отвечать своему обидчику.
- Свольиочь Руський, - налились кровью глаза Аснара. Давно ненавидел этого русского великана. Сам не понимал почему в нём таится эта ненависть. Не хотел признаваться себе в том, что просто ревновал к его былой мощи, ещё угадывающейся в высохшем теле. Не мог принять, что в этом измождённом человеке, таилась прежде некая великая сила, способная завалить на бок быка, но не ударом в ухо, а обхватом за шею, словно не хотел повредить бедное животное, а только показать ему, кто тут человек.
И сегодня, наконец нашел причину для выражения своей ненависти к выдуманному врагу. Луп, рассказал, якобы видел днём будто Кондрат передразнивает Аснара, имитируя походку человека-обезьяны.
Даже сам Луп теперь сомневался в том, что ему это не показалось. Ведь ссутулившейся от тяжёлой работы, любой заключённый был похож на обезьяну. Но дело было сделано, и сейчас старался сдержать гнев своего друга. Боялся, что его арестуют за превышение и без того давно превышенных полномочий.
Давно наблюдая за Аснаром Кондрат знал, тот ненавидит его. И, сейчас понимал, нет выхода. Но, умирать не хотелось. Не верил уже в свою былую силу. Поэтому старался не ввязываться в драку.
Попытался встать, но, в этот момент увидел, точнее почувствовал в глазах Аснара моментальной искоркой промелькнувшее желание убить его. Еще за долю секунды до того, как по его бесконечно длинным, узловатым нейронам пройдёт мысль, для того, чтоб произвести сокращение мышц правой руки, уворачивался от планируемого удара. Стремительно, сам от себя не ожидая метнувшись правее, вскочил на ноги, чтоб не потерять равновесия схватившись за коньковую стоку барака.
Остановив движение своей руки на лету, встал, покачиваясь и Аснар, не ожидая такой резвости от измождённого тяжёлой работой заключённого.
Надо опять обмануть его, понял молниеносно, и стремительно, так, будто пытался спасти от дикого животного ребёнка, застывшего перед бегущим на него разъярённым быком.
Не понимая, как, но, опережая само время, что потребовалось бы кому-то иному, а, может даже и ему самому, учитывая потерю сил, прямым, чётким ударом, с вложенной в него всей оставшейся волей и даже вдохнув в себя и ту, что возможно была в ненавистной атмосфере барака, попал великану в низ скулы.
Бил на поражение.
Не для того, чтоб сломать челюсть. Хотел большего, перелома самой хребтины, у основания его, такой толстокостной головы, где практически не оставалось места для мозга.
Кррри-и-и-кгг, хрустнула челюсть, скрыв своим хрустом более тихий треск от сломавшихся шейных позвонков, не в силах теперь уже держать на себе эту, мешающую всю свою жизнь огромному телу, маленькую голову.
Словно срубленная на полном скаку казачьей саблей, повалилась на бок, а затем перевернувшись вверх массивным подбородком, коснулась плеча Аснара, оставаясь при этом на обезжизненной, потерявшей прочность шее.
Нет, не так, как думал. Не будучи проколот рогами быка, с выпущенными кишками, перебирая их сам себе руками, умирал он. А, мгновенно, в один миг лишившись подачи кислорода, питающего мозг, стал падать с грохотом десятипудового мешка с мукой на дощатый пол барака. Гулко, напылив при этом вздыбившимися, слишком тонкими досками замусоренного пола.
Пётр видел, как тихо молится в дальнем углу, на своём кусочке нар, отец Алексий. «Господу виднее свыше, что с нами грешными тут на земле сотворить. А, если не в силах терпеть, надо смиряться в молитве». - Вспомнил слова священника Пётр.
Явно сломав себе пару костяшек пальцев, сдерживая сильную боль, но, не думая о содеянном, присел на нары Кондрат, зажав кистью неповреждённой руки, сжатую в кулак больную.
Вспомнил рукопашную.
После газовой атаки, немцы пошли в наступление. Не думали, что в окопах русских, останутся живые. Но, были противогазы. Мало, не хватало на всех. Дышали по очереди, затаивая дыхание, закрыв глаза. Ядовитый газ, всё равно попадал в лёгкие, вызывая удушливый кашель. Но, убивал не всех, у некоторых даже не отнимая сознания.
Сильным порывом ветра сдуло низко стелящееся по земле облако, и в проявившейся действительности увидели идущих в наступление немцев, в противогазах. Бежали с опаской, внимательно всматриваясь в позиции противника. Напоминали вылезших из-под земли чудишь.
- Подпустим ближе, - хриплым голосом сказал выжившим, кашляющим, среди корчащихся в смертельных судорогах на дне окопа товарищам.
Колол штыком, кого успевал проткнуть на лету, перепрыгивающих через окоп, снизу, неожиданно, но уверенно, словно расчищал себе путь к солнцу, открывшемуся было после рассеявшегося газового облака, заслоняемому теперь стремительно движущимися тенями.
Не соизмерял своих сил.
Штык застрял в костях, пойманного в прыжке, и, теперь из-за этого заваливающегося на него немца. Выдернуть не удалось. Отбросил от себя, вместе с винтовкой, тяжёлое, вцепившееся в лезвие штык-ножа, словно хватавшееся за жизнь, чудовище.
Теперь был безоружен.
Оставался лишь кулак. Словно привлёк в окоп тех, кто уже не знал, продолжать наступление, или бежать обратно, с некоторой радостью для себя сделал открытие - можно найти смерть в равном бою.
Спрыгивали с бруствера. Срывали с себя мешающие в рукопашной противогазы. Теперь были видны их лица, ничем не отличающиеся от человеческих, с такими же, полными ужаса глазами, открытыми в неистовом крике ртами. Сначала пытались колоть, но, слишком тесно. Штыки застревали в земляных, скудно подпёртых брёвнами стенках. Бить прикладами так же не хватало места. Сражение перерастало в кулачный бой.

В лагере временно не расстреливали. Карцер, вырытый под землёй, где и летом-то температура не на много превышала ноль градусов, снова ждал его. И не на какой-то срок, а до того самого момента, когда будут отморожены руки и ноги, когда ничего уже не поможет ему остаться на этом свете, постепенно умирая в больничном бараке.

* * *

Валили и таскали лес, когда раздался монотонный гул мотора.
- Моторка идёт? - предположил Пётр.
- Похоже на то, - скорее машинально, не в силах спорить согласившись с ним, посмотрел всё же на небо Иван Никифорыч. Показалось, звук раздаётся оттуда. Но, ничего не заметил.
- Нет, всё же не похоже. Звук не тот.
- Аэроплан! – заметил Иван Никифорыч, показавшийся над низкорослым островным лесом гидросамолёт.
- Точно! - теперь оба смотрели вверх, прекратив свою работу. Даже конвойные отвлеклись от своего приземлённого занятия, уставившись на низко летящий самолёт. Казалось; задевает верхушки деревьев.
Ивану невольно стало не по себе. Вспомнил тот гидроплан, что сопровождал их буксир еще несколько миль, когда отплыли от Мудьюга в сторону Архангельска. Век дирижаблей и самолётов, подплава и ледоколов, начавшись так стремительно, теперь был резко заторможен войной. Она, как казалось ему, не собиралась заканчиваться, то затихая, то разгораясь вновь. И все достижения техники теперь, словно по мановению волшебной палочки превращались в орудия убийства. Неужели, когда-нибудь наступят такие времена, когда над полюсом можно будет пролететь на самолёте, или приземлиться там на временном, устроенном прямо во льдах, аэродроме? Может и не нужны будут тогда ледоколы? Достаточно всего лишь поверить в силу крыльев, которая пока так слаба, что может позволить себе лишь перенести по воздуху несколько авиабомб, да и тщедушное тельце пилота, с замотанной в шарф шеей.
Биплан, с нанесёнными на его хвост и крылься тоненьким, как контур белым кругом, затем встроенным в него широким синим, с оставшимся заполненным белым пространством, имеющем в своём центре красную точку, что являлось опознавательным знаком Британских войск, слегка наклонившись делал лёгкий поворот над лагерем. Стало видно лицо лётчика в очках, который будто бы всматривался в фигуры заключённых. Ему было интересно разглядеть их лица. Никогда ещё не видел лагерей для военнопленных. Сразу после того, как закончил лётную школу с отличием, попал на русский север.
Понимал всю высоту своего положения над теми, кто, словно муравьи, внизу, под его крыльями, метался, собираясь в кучки, бросая брёвна, лопаты, пилы.
Представитель технически высоко развитой цивилизации не верил, такое возможно на земле. Слышал о России многое, в том числе и то, что дикая страна. Но, сейчас, убедившись, ещё больше проникался величием своей миссии, несущей культуру, свободу и справедливость.
Прибыл в Архангельск на борту британской авиаматки «Найрана» 1-го августа 18-го года. И сразу был задействован в военной операции по штурму Мудьюга. Но потом на долгое время застрял в Архангельске, занимаясь разведывательными полётами. Летел на войну, не думал, что обстоятельства сложатся подобным образом.
Позже, 28 мая 19-го года в Мурманске из шести машин другого состава «Найраны» «Фэйри IIIC» и четырёх той же модели с подоспевшей авиаматки «Пегасус» был сформирован авиаотряд «Передовое крыло» под командованием майора Бона. Три гидросамолета которого 6 июня прибыли на станцию Медвежья Гора.
Буквально через неделю после этого был переведён из Архангельска к своим товарищам, авиаотряд которых вскоре пополнился несколькими громоздкими трехстоечными гидроаэропланами устаревшей конструкции «Шорт-184». Английская гидроавиабаза теперь насчитывала 20 самолетов морского типа различных систем. Их основными задачами являлось прикрытие с воздуха и обеспечение действий бело-союзной Онежской флотилии, ведение воздушной разведки, противодействие красной военной флотилии, бомбардировка г. Петрозаводска.
Был рад, наконец попал в зону боевых действий.
Сегодня же выполняя поставленную задачу, отклонился чуть в сторону желая посмотреть, как теперь выглядит с высоты знакомый ему остров Мудьюг.
Летом 19-го года основные события противостояния в воздухе переместились в район Онежского озера, где, в мае, в результате наступления союзные войска захватили его северное побережье с поселками Повенец и железнодорожную станцию Медвежья Гора. Это позволило создать базу на северном берегу Большой губы для судов сформированной белой Онежской флотилии и гидросамолётов.
- Подступы к Архангельску охраняет, - по-военному оценил ситуацию Иван.
- На долго к нам пришли, раз так серьёзно подходят к делу, - ответил Пётр.
Иван внимательно посмотрел на него, затем, принялся за брошенную работу, схватившись за оставленное минуту назад бревно. Сказав:
- Как пришли, так и уйдут, - взялся за бревно с другого конца и Пётр.

Ещё в конце мая командование войсками союзников начавшими терпеть серьёзные поражения в боях с частями рабоче-крестьянской красной армии приняло решение о прекращении интервенции, утратив интерес к Мудьюгу, передав его в распоряжение правительства Чайковского—Миллера. 2 июня 1919-го года по решению правительства Северной области на острове Мудьюг была образована ссыльнокаторжная тюрьма.
Новым её начальником стал И. Судаков.
Но, партии арестантов с удвоенной силой прибывали на остров, где встречал их теперь русский офицер.
Вчера прибыло сто человек из Архангельских тюрем. И, теперь, когда в переделанном из лагеря в тюрьму только лишь на бумаге, на деле, остававшемся им же, был новый «хозяин», всем предстояло знакомство с ним.
Утром на всеобщем построении перед началом работ появился перед всеми осуждёнными. В кожаном плаще вышел перед построенным лагерем, с ненавистью ко всему живому настроенный человек. Держался сурово, с надменной улыбкой, слегка скривив рот от презрения к тем, кто только, что, впервые ступил своей ногой на этот остров. Но и ненавидел тех, кто тут уже провёл какое-то время.
Так могли вести себя только те, кто считал себя полновластным хозяином, но, ещё не убедившимся, что об этом знают, и, самое важное, верят, все остальные, кто впервые видит его. От каждодневного, давящего чувства неуверенности в этом, возникало неистребимое желание постоянно, каждую минуту доказывать всем, кого встречал на своём пути, что дело обстоит именно так. Он ещё докажет неоднократно стремительность и основательность своего быстрого роста до таких высот.
- Я вас так драть буду, что мясо клочьями полетит. Мне дана такая власть. Могу пристрелить каждого из вас и, как собаку, выбросить в лес, - как только все построились на причале, проходя вдоль них, с армейской выправкой развернувшись на каблуках, короткими, яркими фразами, словно расстреливая из пулемёта, заявил он.
- А вы собственно, кто будете? – раздалось откуда-то из чёрно-бурой арестантской толпы.
Бросил полный ненависти взгляд, разыскивая автора слов. Но, опоздав, буквально на одно мгновение, не успел понять, разглядеть, кому именно принадлежали эти, обидевшие его слова. Только он один имел право говорить здесь то, что считал нужным. Все остальные должны были молчать и впитывать в себя все его мысли, если можно было так назвать вес этот, исторгаемый его мозгом бред.
- Я начальник лагеря Судаков. Комендант, капитан Прокофьев, - указал тоненькой тросточкой, концом которой ритмично постукивал по левой руке во время всего представления. Пётр знал её название, видел, ещё в Онеге подобные у Английских офицеров.
Стек.
Какой контраст вызывал он на фоне всего этого северного безмолвия, словно был забыт здесь случайно совершенно посторонним для этих мест человеком и подобран мерзавцем, что толком не знал его назначения, как макака пытаясь имитировать истинного хозяина.