Глава IX Пасти

Нужно было обойти все расставленные на писца «пасти» (ловушки-самоловы). Много, поставили с отцом.
Взяв с собой лодку и Айку двигался по местным Ловозёрским ручьям и рекам вместе с собакой. Предстояло пройти большое расстояние. Но не спешил. Понимал, чем медленнее передвигается, тем ближе к цели. Чувство тревоги, возникшее в его сердце, когда уходил из дома, улеглось, успокоилось по мере удаления от стана.
С каждым шагом всё больше думал, как лучше построить свой маршрут; двигаться к самой дальней ловушке и от неё проверять все остальные, или, всё же, идти от ближней к следующей, постепенно удаляясь от дома.
Решил Начать с дальней. До неё предстояло плыть рекой, затем переносить лодку в ручей на себе, затем плыть им, и уж потом оставлять её, чтоб пройти пешком до первой ловушки. Затем опять к лодке. Много сложных пересадок, отрезков, где следовало тащить лодку на себе, водных порогов и стремнин, предстояло ему в этом походе. Но, не имея крыльев, только благодаря рекам и мог передвигаться по лесу летом.
В такие дни, и вечера много думал о будущем. Тот простой мир, в котором жил, был богат незаметными для постороннего взгляда событиями. Множество следов таил в себе лес. Вот прошёл медведь. В поисках ягод бродил он, ломая на своём пути кустарник и продавливая ягель. А, вот лось ободрал зубами кору молодых веток.
За каждым следом была своя история, целая жизнь, насыщенная событиями.
Никогда не получал удовольствия от того, что удавалось убить зверя. Ведь не ради него охотился, а ради жизни. Просил прощения у убитого, извинялся, что тот оказался слабее его. Видел тесную связь во всём, формировавшем его окружение. Сломанная сегодня веточка, завтра могла повлиять на течение реки.
Знал, в жизни побеждает сильнейший, и ум тут не так уж и важен. Хитрость, выносливость и расчёт. Сила же нужна в другом, в умении справится с ситуацией, если она начинает разрушать изнутри. Не умел и не любил переживать. Старался и жить так, чтоб никогда не оставалось следа на сердце, выбирая самый верный, как он считал путь.
Думал сейчас о том, как же люди могут жить воровством, отнимая у других, то, что не умели создать сами. Ведь не так уж и сложен окружающий мир, чтоб, кто-то не сумел бы создать для себя то, что требуется для проживания. Дом, керёжи, лук, посуда из дерева, всё в силах каждого человека, если он только способен созидать.
Неужели отказ от этого приводит к обогащению, делая людей разрушителями, помогает им стать выше остальных, добиться большего? Странное дело, именно тот, кто уничтожал вокруг себя всё логичное, живое, не поддающееся насилию, и становился влиятельнее в том обществе, от которого он Ёгра, держаться подальше, стараясь не отставать от своего северного народа. Пусть он и любил красивые, надёжные ножи, но, никогда бы не пошёл на то, чтоб променять ради этого оружия свой образ жизни. Пользуясь достижениями тех, кто жил в сёлах и городах, не способных мыслить, подобно ему, не видел себя среди них, не представлял горожанином. Не умел он, да и не хотел находиться в толпе. Гораздо спокойнее и радостнее в одиночестве. И, лишь только Та;ррьй, а теперь, ещё и А;нн; оставались теми людьми, что не создавали вокруг тесноты
Отец и мать уже давно мешали своим давлением на него, как более опытные чем он, познавшие жизнь. И, хотя и близки ему не меньше, с радостью отделился, ушёл из-под их опеки, стал жить отдельно, в своей веже.
Неужели наступят такие времена, когда городов станет настолько много, что его народу будет негде спрятаться от натиска навязываемой другой, не принимаемой им цивилизации? Не хотел об этом думать сейчас и дикие звериные тропы, пересекавшие путь, не на долго отвлекали от важных, но таких тяжёлых мыслей.
Как спрятаться подальше от этого шумного, галдящего мира? Много лишнего, лицемерного, ненужного видел он в нём. Но, был несказанно рад тем, что жил своим, не завися ни от кого.
Но, сам мир искал его, не в силах выжить без чувства свободы, независимости, что мог украсть в его образе жизни, присылая изредка своих представителей.
В полнейшей тишине леса, слышал голоса зверей, понимая их жизнь, зная, и сам может быть убит сильнейшим из них. Например, медведем. Улыбнулся этой мысли. Не мог себе и представить, что способен довести до этого косолапого зверя. Но, видел, в случае, если такое произойдёт, как бы прав дикий зверь не был, не помолится о нём, не извинится, так, как не сможет уже подумать о том, что виновен.
Зверь всегда прав.
Да, и, как бы страшно это не звучало, казалось правдой сейчас, когда плыл по узкой речушке, скорее походившей на ручей, перебирая изредка веслом, корректируя своё движение, лавируя между корягами и камнями.

К первой, «пасти» (ловушке-самолове), подошёл к полдню. Сделанная из двух связанных между собой брёвен, приподнятых одним концом над землей и удерживаемых в таком положении несложной насторожкой, была видна из далека. Две загородки по сторонам располагались так, чтоб добраться до приманки зверёк мог только подойдя непосредственно под бревно, при этом роняя насторожку, оно давило его своей тяжестью.
Вытащив лодку на берег, шёл ещё около часа. Айка бросилась вперёд, радостно лая.
Ловушка была с писцом.
Достав зверя из-под связанных вместе брёвен, понял; уж день, как попался. Присел. Неспешно, аккуратно снимал со зверя шкурку.
Теперь охота приносила ему радость. Был счастлив, что мог заботиться о семье, росшей на его глазах. Думал; хорошо бы приготовить дань новгородцам заранее. Но, гнал от себя мысли об ушкуйниках. Не хотел думать, когда добыча была в его руках о плохом, никоим образом не касавшемся его счастья, как хотелось ему сейчас считать.
Теперь возвращался обратно. И, если б даже и не оказалось в других его «пастях» песцов, всё равно не переживал бы об этом.
Чувство лёгкой тревоги вернулось к нему.

* * *

Залаяла чья-то оленегонная собака. Не обратила внимания. Шила новую одежду для дочери на следующий год, должна была начать ходить.
С самого утра было, какое-то странное предчувствие в её сердце. Но, не хотела поддаваться ему, верить в плохое, когда всё так замечательно обстояло в их семье. Да и не знала, как спрятаться от того, что неминуемо, как казалось, надвигалось на неё.
Шла к неизбежному не прячась.
В веже не было ничего, что могло бы напомнить о христианском Боге. Только маленький, серебряный крестик на её шее, который никогда не снимала. Ещё с самого утра, словно пряталась за его согревающим душу теплом. Верила, не оставит её христианский Бог. И, сейчас, невольно поцеловала крест, перекрестилась. Сделала это впервые после того, как была крещена. Никогда не исповедовалась после того отречения от всего чёрного, что окружает каждого человека перед таинством крещения. И, окунувшись в купель трижды ощутила себя иной.
Отложила вышивание в сторону.
Теперь же интуитивно, рука сама пошла ко лбу, затем к низу живота, к правой груди, и, наконец к самому сердцу, забившемуся тревожнее.
Подойдя к А;нн;, взяла её на руки, поцеловала, перекрестила и её, пожалев, что на ребёнке нет крестика. Недолго раздумывая, надела на неё свой.
А;нн; испуганно смотрела на мать, не понимая, что ей сделать сейчас; расплакаться, или улыбнуться.
Послышался топот коней. Ржание, фырканье и плохо знакомая ей свейская речь, в переводе которой не нуждалась. И так теперь всё было понятно, приехали грабить.
Но, встречались и русские слова в смеси из свейских, лопарских фраз, доносящихся снаружи. Не хотела выходить из вежи. Понимала, отец Ёгра сделает всё, чтоб защитить её. Всё равно ничего не сможет сделать сама, если ему не поверят.
Схватила кинжал Ёгра, что не взял с собой на охоту.
- Ми посланник королья свеев Кнута I Эрикссона – грубым, отвратительным голосом объявлял свейский разбойник, явно главный среди остальных. Говорил по-Русски, так, как мало кому из соратников удавалось выучить хоть пару слов по-Лопарски. Дикий язык. Сюда, к Ловозеру не доходили новгородцы, как ушкуйники, так и официальные сборщики урока. Свеи же никогда прежде не бывали в этих местах. Но, к их стране ближе нежели чем к новгородским располагались Ловозёрские земли.
Не уйти нам от этих разбойников никогда. Чем дальше от них, тем дальше за нами они, понимала теперь.
 - Шъесть шкур, - объявил величину урока свейский разбойник. Никакого сомнения не было, что эти люди не имеют отношения к официальной королевской власти, что, как и новгородская брала по пять шкур.
Боялась высовываться из вежи, но, понимала, судя по голосам; вражеская дружина многочисленна. Всё же разглядела в маленькую щёлочку, не слезающих со своих коней воинов. Что-то отталкивающее есть в этих грязных мужчинах. Пусть и такие же светлые, как у новгородцев волосы, и голубые глаза были у них, но неухоженные бороды, и немытые локоны явственно говорили о их неопрятности. Да и нужна ли была она им, если стремились к власти, ставя себя над другим, давно переступив за черту дозволенного, возомнив себя богами на лопарских землях.
- Новгородцы брали с нас по пять, - отстаивал свои права пожилой лопарь, оглянувшись на остальных, ища поддержки.
- По пять с взрослых. А с детей и женщин не брали, - поддержал отец Ёгра.
- Ви платьите Новыгард!? – рассвирепел свей, подняв своего коня на дыбы, так же ища поддержки среди своей, как ей от страха показалось, многочисленной дружины.
Двое, бывшие рядом с ним, схватились за мечи.
Показал им жестом, чтоб не спешили, добавив, что-то по-свейски.
- Дьесьят щкура, - победив свой гнев, уточнил старший свей. Его голубые глаза горели огнём, словно у жителя юга.
Лопари, что были постарше видели многое в жизни, и не хотели сопротивляться, понимая, жизнь и здоровье дороже. Те, что по моложе, ещё надеялись на свои силы, но, прислушиваясь к старшим всё же побаивались пришельцев с длинными мечами, и луками, стрелы которых имели острые, металлические наконечники.
Много историй было известно старым лопарям, и среди них были и те, что кончались убийством. Старались быть хитрее врага, не спорить с ним, если понимали, видит их беспомощность в оказании сопротивления.
И, сегодня, когда многие молодые лопари охотились, не оставалось никакой надежды на то, что своим количеством смогут присмирить незваных гостей.
- Хорошо. Согласны по шесть шкур с взрослого мужчины, без женщин и детей, - выйдя вперёд, сказал ровесник Ёгра, молодой лопарь Эввнэнч.
- Дъесят шкура, или… - демонстративно схватился за меч. За ним повторили все остальные. Теперь Та;ррьй наконец сосчитала всех. Их было семеро.
- Ньет. – остановил жестом руки старшего, тот, кто сидел в седле на следующим за ним коне. Спешился, направляясь к первой веже, придерживая при этом меч. К нему, тут же подскочили ещё двое оставившие своих коней. Один вошёл вовнутрь, другой придерживал дверь, сделанную из шкуры оленя, тем самым впуская свет для поисков шкур.
Внутри была молодая жена Эввнэнча и двое маленьких детей. Перевернув ногой варящуюся похлёбку, залил огонь. Клубы пара и дыма заполнили вежу. Заплакали дети. Согнал с места женщину, стал искать там, где сидела. Но, не обратил внимания на то, что шкурки висели на жёрдочке, перекинутой под сводом вежи.
Другой, вошедший за ним свей, указал ему на них, при этом приметив одетую в нательную рубашку женщину, принялся бесстыдно разглядывать её. Затем подошёл вплотную, и взяв рукой за волосы, посмотрел в глаза. Оцепенела от ужаса. Лизнул языком по губам, будто пробуя на вкус.
Эввнэнч, наблюдая за разграблением его вежи, не в силах сдержать нахлынувшие чувства ненависти и презрения к дотронувшемуся до его жены, вцепился в свея сзади, но тут же получив удар кулаком в лоб, отлетел на пару метров.
Все разбойники разбрелись по оставшимся вежам, срывая сохнущие шкуры, запихивая их в свои походные сумы. Тот же свей, что, видимо распробовал на вкус женщину, не отпуская её волос, повалил на пол, при детях, задрав ей рубаху.
Придя в себя Эввненч, встал на четвереньки, затем не без помощи своего отца, на ноги, ушёл к нему в вежу, до которой ещё не добрались
Все были заняты делом. Даже старший свей, спешился и побежал в ещё не разграбленную вежу. Никто не заметил, как Эввненч вернулся с луком отца к своему дому.
Не откидывая шкуры оленя, заменяющей дверь, воспользовавшись тем, что оставивший своего друга наедине с женщиной разбойник резким взмахом запрокинул полог вежи на скатные стены, прежде чем убежать грабить другую лопарскую семью, прицелился и практически в упор выпустил стрелу.
Войдя в голову над правым ухом, вышла через левый глаз, который выпал прямо на правую грудь всё ещё сопротивлявшейся под его сильными руками молодой жены Эввненча.
Поняв, не она виновница этого, тут же попыталась сбросить с себя тело, занявшееся теперь другим, более важным для себя делом, пытаясь вытащить из головы инородный предмет. Скорее машинально, теряя в себе силы, но схватившись за её оперение, тянул стрелу судорожно затихающими движениями назад, в итоге так и застыв на веки в этой нелепой позе, пару раз дёрнув правой ногой.
Выходя из соседней вежи, не понимая ещё до конца, что произошло на его глазах, главный свей, тут же бросив суму со шкурами, исподлобья взглянув на застывшего от ужаса Эввненча, двинулся на него, на ходу вытаскивая из ножен меч.
Не веря, что уже не склеить его распадающееся надвое тело, постепенно гасло сознание в теперь никому не нужной голове Эввненча.
- После резкого взмаха, в который вложил всю свою силу и ненависть, накопившуюся за последние годы, вытирал о мох свой меч свей.
Уже понимала, в живых ей не остаться, когда шкуру при входе откинул кверху молодой свей.
Достала нож.
Улыбнулся ей в ответ дикой улыбкой зверя.
Животные! Грабят, но. никогда не сумеют воспользоваться награбленным, так, как смог бы человек, заработавший всё это трудом, вспомнила, что говорил ей муж.
Выбил у неё из рук нож. Тот глубоко, по самую, сделанную из кости моржа, с маленьким, встроенным камешком рукоятку, воткнулся в земляной пол. Не отрывая от неё своего взгляда, нагнулся за ножом. Вытащил из земли. Посмотрел на него, с неким удивлением. Сказал:
- Сигтуна!? Знаю этот нож!
Его дом в Сигтуне был разорён, впрочем, как и многие другие. Ничего из его оружия не осталось тогда. Не ожидал встретить свой нож, которым прежде очень гордился, так, как тот спас его один раз в лесу, от волков, когда кончились все стрелы, а эти поганые звери и не думали разбегаться, повалив его с ног. Проткнул вожаку шею насквозь, затем хотел следующего, но – отступили.
Теперь уже не столько интересовали шкуры, сколько тело этой смелой, да и не такой уж и страшной, как ему сперва показалось в темноте женщины. Хотел попробовать жену того, кто причастен к разграблению его дома. Сорвал с неё рубашку.
Душераздирающие крики, ржание коней, какая-то возня снаружи, отступали на задний план, проваливаясь в бездну небытия. Теряла сознание. Не могла, не хотела, не понимала, как перенесёт всё это. Боролась до конца, пока не сломил её волю, одной рукой закрывая рот, чтоб не кусала его за лицо, другой сгрёб её руки в своей мощной ладони, с неимоверной силой сжав их, искал возможность войти в неё.
Но, сжала, скрестила ноги.
Раздвинул их мощной коленкой.
Брал чужую жену силой, видя, как её тело перестаёт сопротивляться в его руках. Но, не мог остановиться, хоть и понимал; враг сдался. Сам не получая удовольствия от того, что насиловал, как ему показалось, мёртвое тело, продолжал своё грязное дело. И, тогда ему привиделось; падает вниз, и, если остановится не коснувшись самого дна этой пропасти, никогда не выберется из неё. Как глубока она?
Спешил. Никогда прежде не делал это дело так быстро.
Встал.
Женщина не шевелилась. Надел штаны. Хладнокровно, как победитель не считая сорвал шкуры, положил в суму. Вышел из вежи.
А;нн; плакала, извиваясь в люльке, раскачивая её. Но, некому было успокоить ребёнка.