Глава VI Кладбище

Когда умер Кондрат, вызвался сам рыть ему могилу. Дело простое – откопать яму, глубиной шесть футов в пусть и слежавшемся, но песке. Тем ни менее, всё равно попросил Ивана помочь ему. Видел в тот вечер, когда Кондрат одним ударом завалил Аснара, глаза Ивана. Понимал; не откажет проводить в последний путь смелого человека. Разрешили бы им при утреннем разводе выполнить такую лёгкую работу, ещё и вдвоём.
Но, особо сложных нарядов в тот день не было и не отказали.
Попросил отца Алексия отпеть душу умершего. Разумеется, тот даже обрадовался, что сможет выполнить ту работу, которой занимался всю жизнь, будучи лишён её здесь. Ранее неоднократно предлагая свою помощь, был одинок в просьбе, но, именно в этот раз, когда просил не один, а ещё и с Петром и Иваном, получил разрешение. Не ожидая, что, кто-то ещё кроме него попросит о данной незначительной для их видения мира формальности, не понимали, лечь в могилу православному человеку без отпевания, равносильно отречению от Бога. Не отказали, не видя возможности и тут создать невыносимые условия, но, теперь уже не для жизни, а для души, не веря в её присутствие, как у заключённых, так и у самих себя, давно уже убив её. Поэтому и считали; мертва и у всех остальных.
Выкопав яму после утреннего развода на работы, возвращались к обеду в барак.
- Хорони без меня, - перешёл на ты Иван.
- Почему? – не удивился этому Пётр. Понимал, имеет на то право Иван. Слишком уж страшные события пережили они вместе.
- Много мне пришлось закапывать в сырую землю людей. Не хочу ещё одного.
- Тогда придётся с отцом Алексием, - понимал, сам пока ещё не может обратится к товарищу на ты.
- Ей Богу не могу. Песок мягкий. Вдвоём справитесь, - взмолился Иван. Знал это Пётр, как и то, что Кондрат перед смертью уже очень мало весил.

Проваливаясь по щиколотку в рыхлом песке, тащили на себе наскоро сколоченный ящик, который на самом деле являлся гробом. Рядом с ними с винтовкой на плече лениво ступал конвойный. Несли вдвоём с отцом Алексием.
Один раз всё же чуть не завалились. Утопая в песке, ноги священника ступали неуверенно. Конвойный даже интуитивно метнулся, чтоб поддержать накренившийся гроб, но, увидев, сами справились с равновесием, тут же невозмутимо отпрянул в сторону.
Кондрат, был всего лишь очередным, отдавшим душу богу заключённым, умершим, как и многие остальные, похороненные здесь в процессе лечения. Будь в больничке хоть какие лекарства, возможно Кондрата и спасли бы. Но, сама жизнь в этом человеке не держалась за его тело. Он искал смерти, перестав сопротивляться ей. Душа, в каком бы могучем теле не хранилась, не видела никакого смысла своего присутствия в этом разваливающемся на части мире.
Многие умирали от цинги. Гнили ноги. Местный врач, ставший по неволе ещё и практикующим хирургом, тренировался на лишённых витаминов пациентах. Вместо того, чтоб усилить им питание, Судаков списывал цинготных, как балласт с тонущего корабля. Понимал; его власть не вечна, и, скоро настанет тот день, когда навсегда придётся покинуть страну. Поэтому давал волю своим извращённым методам наведения порядка на вверенной ему территории.
Подойдя к вырытой вчера яме, поставили у неё гроб-ящик. Отдышавшись, переведя дух, спрыгнув в яму, вырытую чуть длиннее обычного, так как знали – верёвок нет, Пётр помог отцу Алексию спуститься за ним, чтоб взять и поставить на дно гроб.
Выбравшись наружу отец Алексий, постояв какое-то время с закрытыми глазами, отдыхая после тяжкого для него пути, по памяти начал читать девяностый псалом. Иногда всё же запинаясь, какое-то время смотрел в небо, затем, будто увидев там подсказку, продолжал. Сохранившийся у него, маленький молитвослов не имел в себе все немногие, пусть и в повседневной жизни требующиеся молитвы. Поэтому вспоминал, благо много лет уже был иереем в Успенской церкви.
Найдя, и прочтя 6-ю песнь канона прочёл кондак «Со святыми упокой», вместе с икосом «Сам един еси Безсмертный» нашёл и прочёл там же ещё 3 икоса, изображающие скорбь родителей.
Апостола и Евангелия у отца Алексия не было и в помине. Но, так же помнил многое из того, что требовалось сегодня для прочтения. Изредка заглядывал в молитвослов.
Пётр стоял в сторонке, задумавшись.
После отпевания, когда могила была зарыта, спросил Батюшку:
- Раньше люди больше боялись Бога?
- Да. Теперь же священника, будто опасен для них, - закинув лопату на плечо, двинулся в сторону барака, поняв недвусмысленный взгляд конвойного.
- Конечно. Ведь только он и может отлучить от причастия, - следуя за отцом Алексием будто это винтовка Пётр повторил за ним движение.
- Могу. Но, не своей волей.
На кладбище, находившемся на территории лагеря, разумеется никто из заключённых не ходил. Да и не имело никакого смысла стремиться туда, где было царство мёртвых. Узники Мудьюга старались не думать о смерти. Многие из тех, кто умер от тифа, или не выдержав пыток, казалось живым так же не стремились и на том свете ощущать рядом с собой таких же, подобных им, измучанных и обессиленных полулюдей, какими были перед тем, как освободились от своего тела.
А хотевшие бы видеть рядом со своими могилами, оставивших этот мир родственников, не могли, так, как не имели теперь возможности попасть туда, где те покоятся. И, только некоторые освободившиеся из отмучавшихся тел души арестантов были легки и воздушны, сами перемещаясь к тем, кто был важен при жизни, так и ни встретившись с ними перед смертью.
Пётр раньше иногда приходил к этой части высокого, из колючей проволоки, охраняемого с вышек забора. Но, не подходя близко к нему, с большого расстояния, в страхе быть застреленным, присаживался на гранитный камень, и смотрел вдаль, сквозь кладбище, в сторону горизонта.
Он, будто хотел увидеть там будущее, бравшее, как считал своё начало именно здесь.
Те издевательства, творившиеся в ссыльнокаторжной тюрьме казались неимоверно жестокими. Рассказываемое Иваном про Австрийский лагерь, так же возмущало его. Приходя иногда, после работы сюда на пять минут, вот так посидеть на камне, часто ловил себя на мысли; что же будет дальше в этой стране.
Знал, не понаслышке о царских тюрьмах, проведя пару недель под следствием в Питере, за участие в митинге. Но, был отпущен. Нет, тогда его не били, да и кормили вполне сносно. Но, теперь в голову пришла неожиданная мысль. Она заключалась в следующем:
Когда власть слабеет, теряя свои полномочия, в последней попытке стремится их вернуть, прибегая к запрещённым законодательно методам. Да и о какой законодательной базе теперь приходилось говорить, если царской России больше не было, временное правительство обещало долго жить, и Чайковский, как он слышал, уехал во Францию, чтоб безопасно руководить оттуда.
И, чем больший хаос в стране, тем беспрецедентны по своей жестокости её тюрьмы. Вседозволенность, безнаказанность, полная воля воплощению своих амбиций, тех жалких людишек, командовавших теперь такими ответственными постами царила повсеместно.
Что же будет дальше, когда Россия полностью перейдёт в руки советов? Не ужесточаться ли законы, ведь для того, чтоб собрать и подчинить все эти разрозненные гражданской войной и интервенцией территории, предстоит много кого расстрелять, посадить в тюрьмы, лагеря, одним словом уничтожить.
Человека невозможно переделать. Даже, если пытать голодом, бить, заставить жрать отбросы с помойки. Чуть наступят послабления опять вернётся к своим мыслям, представлениям об окружающем мире. Но, уже тогда, в случае если выживет, будут не такими мирными, а полными ненависти к окружающим, при первой же возможности, стремящимися выразится в виде кровавой мести.
Одно насилие, даже самое маленькое, порождает в дальнейшем ещё большее, и чем дольше это продолжается, тем сильнее последствия.
И, это сейчас, когда находился в переименованном в тюрьму лагере, подчиняющуюся правительству северной области, новый начальник усугублял свои меры, касающиеся жёсткости к заключённым. Что же будет в тех, ответных мерах, со стороны советов народных комиссаров? Насколько жёстко проявит себя новое, только лишь крепнущее правительство отстаивающей права на существование изменившейся страны?
Неужели надо убивать для того, чтоб подчинив глупых людей сделать мир лучше?
- Скажите батюшка, разве люди созданы для жестокости?
- Не думаю. Просто здесь, за колючей провролокой всё гораздо ярче чем там, за её пределами. Тут отсутствует середина между злом и добром, так как победило первое. В тяжелейших условиях люди становятся выше духовно. Но, только те из них, кто был хоть капельку прежде. Как правило остававшиеся в тени, ибо наверху всегда ничтожества, по приходу зла, моментально принимающие его сторону.
- Неужели так было всегда?
- В средневековье Бог оставался в центре мира. Сейчас же, где-то по краям, на обочине. И, если разбойники были злы, но примитивны, и зло легко различалось от добра, сегодня скрыто повсеместно, извращённо и имеет большую силу, пробравшись в души людей.
- А, как же мысль человеческая?
- Мысль зачастую настолько глубока и эфемерна, что не видна невооружённым глазом. Для того, чтоб передать её требуется много слов, времени. Человек современный не способен уловить то, что тяготит его разум. Потому и не зреют правители многие мысли, и лишь из неразумия творят власть свою, угнетая измысливших неведомое для них.