Глава 36. Решение министра обороны

«Народный вестник. 2 декабря … года. Декларации министров-силовиков… Пробудившаяся совесть или новый вид эпидемии?

Прогремевшая на весь российский мир декларация и. о. министра обороны генерала армии Боровского о нечестно нажитом имуществе, об отказе от этого имущества и передаче его в собственность государства, похоже, основательно растревожила бюрократический аппарат государства. Согласно не официальным пока еще сведениям, подобная челобитная уже поступила к врио президента и от другого силового министра — министра внутренних дел Владимира Звонарева…»

Дубенко была права — на очереди у Волина стоял министр обороны. Его должность временно исполнял генерал армии Аркадий Вахновский — бывший зам Аргачала, уволенный по прихоти министра и до его нового назначения Волиным находившийся в опале. Выбор неслучайно пал именно на Вахновского и был связан отнюдь не с тем, что глава несостоявшейся хунты недолюбливал своего бывшего зама. Вахновский был хорошо известен среди военных своими качествами — в прошлом успешно командовал округом, был опытным боевым офицером, получившим ранение в чеченской кампании.
Вахновского Волин назначил в тот же день, когда его самого утвердили в должности врио президента на совместном заседании Думы и Совета Федерации. Генерал нравился Волину еще в бытность его замминистра обороны — он заметно отличался от других умом, спокойствием, выправкой. Умение мыслить стратегически, по-государственному, с перспективой, он не раз доказал, отстаивая свое видение армии завтрашнего дня на обсуждениях в Генштабе и лично при встречах с министром обороны, чем, в конце концов, видимо, и вызвал раздражение маршала. Он был убежденным сторонником полного перехода армии на контрактную основу, считая, что древние рекрутские времена должны окончательно кануть в лету и как можно скорее. Его не раз поругивали за фантазерство, когда он высказывал смелые идеи о необходимости разработки сдерживающего, гуманного оружия, способного одновременно и препятствовать агрессивным намерениям противника, и избегать потерь среди мирного населения. Ходили слухи, что он по собственной инициативе, используя кое-какие свои левые доходы, финансово поддерживал талантливых молодых ученых, взявшихся проводить эксперименты в этой области.
Волин понимал, что успешно управлять государством он не сможет, если жестко не подчинит себе силовых министров. При смене руководства страны опасно, чтобы силовики — эти цепные псы державы — были спущены с цепи и стали непослушны окрику хозяина. Самое плохое, что тогда произойдет, — у министра появится собственное мнение о том, как ему следует поступать в той или иной ситуации. В таком случае положение будет неуправляемым, и Волин 7 ноября смог лично в этом убедиться. Кстати, тогда его не подвел только Вахновский, вовремя отправив в Москву подразделения десантников для водворения порядка.
Сразу же после трагедии, разыгравшейся на коммунистическом празднике, Волин сумел натянуть поводки так, что силовики еще на первом же совещании в Кремле почувствовали жесткий нрав нового, а последовавшее несколькими днями позже наказание Жеребцова заставило их зауважать его еще больше.
Однако Волину требовалось не просто подчинить себе силовиков. Он поставил перед собой куда более амбициозную задачу — совершить перелом в морально-психологическом настрое всего силового комплекса и перейти от барско-куркульной и стяжательской атмосферы в офицерском корпусе к принципам офицерского кодекса чести. И не случайно из всех силовых министров он начал именно с министра обороны. Русские всегда гордились своей армией, и Волин не без основания полагал, что, если перемены начнутся среди военных, это неизбежно повлияет на остальное общество.
Он считал и даже был уверен, что моральная перестройка в военном ведомстве станет реальным фактом, если ему удастся переделать... министра. Точно так же, как, согласно русской поговорке, все начинает портиться с головы, с головы же должно начать и улучшаться. Когда для министра обороны кодекс чести офицера станет выше меркантильных забот о приобретении нового имущества на имена всевозможных своих родственников, когда мысли о новых привилегиях или потере старых уступят место профессионализму и офицерской доблести, тогда появится шанс переделать и его подчиненных, а следом за ними можно ожидать перемен и во всей армии.
Желая удалить из сознания офицеров стремление к обогащению, Волин отнюдь не хотел, чтобы российские генералы стали бедняками. Если все российское общество будет богатеть, негоже, чтобы его защитники влачили жалкое существование. Генерал армии, с его точки зрения, должен быть обеспеченным человеком, но не в результате хитроумных сделок и обмана государства, когда он втихую участвует в воровстве и поощряет воровство подчиненных или использует рабский труд рядового состава при возведении своих дворцов, а лишь когда получает этот достаток как награду от высшего государственного лица, в том числе и в виде недвижимости. Награждение при этом должно быть открытым, честным и, безусловно, всегда за заслуги перед государством.
Идея Волина была революционной, поскольку, согласно неписаным правилам, существовавшим при Сытине, каждый начальник использовал свою должность для получения дополнительного дохода, который, как правило, намного превышал основной. Это в равной степени касалось и армии. Вахновский в бытность свою заместителем министра обороны, да и ранее, не чурался этих правил и сумел прикопить кое-какое имущество.
И все же Аркадий Вахновский не был типичным представителем чиновничьей братии. К наживе он не стремился и соблюдал эти негласные правила, чтобы не быть белой вороной и не получать препон в военной карьере от коллег и высшего начальства за «моральничание». Отец Вахновского, вернувшийся с Великой Отечественной в чине полковника, все время, пока был жив, видя, как растет благосостояние сына, злился и проклинал власть за утрату воинской чести, а заодно ругал и сына. Вахновскому-младшему было стыдно перед отцом — он, хотя и обогнал отца в воинском звании, безнадежно отставал от него в том, что называлось офицерской честью и достоинством, и сам, каясь, признавал это. Но самое большее, что он мог сказать отцу в свое оправдание, было: «Другие времена, батя, другие... Сейчас, как раньше, не получится».
Новому «подъему наверх» генерал удивился, почему, мол, приемнику Сытина понадобилось вытаскивать из карьерной свалки проштрафившегося генерала. А после нашумевшего случая с увольнением и арестом Жеребцова он совсем потерялся в догадках, чего ожидать от нового хозяина Кремля.
В эти дни на юге, в районе Астрахани, проходили плановые широкомасштабные военные учения, отрабатывающие тактику взаимодействия различных родов войск с участием морского и речного военных флотов. Вахновскому полагалось прибыть туда на третий день после начала учений, и он был рад под этим предлогом покинуть Москву, чтобы избежать дворцовых расшаркиваний с новой властью и возможной атаки на него со стороны Волина. Но просчитался — Волин вызвал его накануне отъезда.
Дверь в кабинет президента открылась, и в ее проеме показался высокий, крепкий, седой, но еще моложавый генерал. Он знал требование Волина, чтобы к нему обращались не «товарищ», как было введено в армии с незапамятных времен первых красных тачанок, а «господин».
— Господин Верховный главнокомандующий Российской Федерации, генерал армии Вахновский по вашему приказанию прибыл!
— Здравствуйте, Аркадий Иванович! Садитесь... есть разговор.
Генерал заметно нервничал. Предполагая себя очередной жертвой волинского произвола и не желая чувствовать себя барашком на вертеле, он, нарушая этикет, первым пошел в атаку.
— Господин временно исполняющий обязанности президента! Если вы меня вызвали для того, чтобы поставить мне на вид какие-то мои старые грешки, а потом выставить перед страной казнокрадом, мздоимцем и преступником, тогда, прошу вас, сделайте это после моей отставки, которую я готов вам представить в любое время, но пусть это произойдет после окончания учений. Завтра я обязан быть там! Солдаты и офицеры готовились, надо поддержать их дух... Поэтому прошу вас позволить мне выполнить свой долг, если, конечно, с вашей точки зрения, моя вина не требует срочного вмешательства прокурора.
Волин в ответ улыбнулся.
— Аркадий Иванович, я не хотел бы вас ставить на одну доску с Жеребцовым, и мне, признаюсь, странно слышать от вас намек на такое сравнение. Что касается вашего участия в учениях, оно не подвергается никакому сомнению. Вы поступите согласно вашим планам. Мне просто понадобилось с вами поговорить, обсудить несколько вопросов.
— Я слушаю вас, Петр Алексеевич.
— Аркадий Иванович, мне не терпится узнать, какие результаты у ученых, с которыми вы работаете?
Агенты Волина знали свое дело. Используя богатый арсенал российских тайных служб, они собрали и уже предоставили Волину кое-какие сведения о разработках молодых ученых, действовавших под покровительством Вахновского.
— И об этом уже прознали?
— Слава богу, прознали!
— Вилять не буду. Результаты обнадеживают. Думаю, будет толк!
— А поподробнее?
— Проведен лабораторный эксперимент, удачный...
— Неужели смогли соорудить энергетическую стену?
— Вы и это знаете? Да, смогли ребята... Муха металась в воздухе, как в стакане.
— Что ж, тогда будем переводить на промышленные рельсы. Время не ждет... Жду вас с вашими ребятами сразу же после учений. А ваши расходы на их исследования правительство компенсирует.
— Слушаюсь! Но в отношении моих расходов я не настаиваю...
— Я знаю. Настаиваю я. Этого требует порядок.
Лицо Волина выражало непреклонность, и генерал понял, что для врио президента этот вопрос уже решен и не терпит никаких обсуждений.
— Ну, а теперь, к главному.
Вахновский удивился и насторожился. Нестандартная идея об ультрасовременном оружии для Волина оказалась делом второстепенным. Что же тогда более важное?
— Теперь о морали. Прошу вас, Аркадий Иванович, объективно и откровенно, как у нас обстоит дело с моралью в армии?
Это был неприятный вопрос. На него не выходило однозначного ответа, точнее он был, но скорее негативным… Вахновский сам об этом не раз рассуждал. Пока был Сытин, эта мораль, этот воинский дух держались на патриотизме, воспитанном пропагандистской работой телевидения. Но это был искусственно накачанный дух, поэтому он резко сник после того, как исчез Сытин и из телевизора убрали пропагандистские ролики. Вахновский знал, что сытинский патриотизм — суррогат, это не то, что надо. Неизбежно напрашивалось сравнение с прошлым, и прошлое в этом сравнении побеждало. Пресловутый русский дух витал над всеми прежними победами, только при Ленине он стал духом освобожденного труда, а при Сталине — всепобеждающим большевистским духом. А еще раньше?.. Просто русский дух, который стоял за царя и Отечество?! Нет, все же больше за Отечество, нежели за царя...
Бабушкины сказки и пропагандистские трюки русских правителей изображали этот дух исключительно оборонительным и домолюбивым. Но на самом деле это было не так. Сначала к завоевательскому духу викингов, принесших на земли кривичей и вятичей гордое слово «Рус», добавилась драчливость славян, и с этой горючей смесью в своем бесстрашном сердце Святославу удалось заставить трепетать саму Византию и навсегда научить Запад бояться русских. Потом пришли татары и отобрали у русских все, кроме самого главного, — духа славянской гордости, духа православного единства, чувства нации и памяти о прошлых победах, и этим они заранее расписались под своим будущим поражением. Потом войны стали чисто завоевательскими и колонизаторскими — Россия прирастала территориями. И шли они во славу русского царя и русского оружия. И там тоже хватало места для гордости. Умелые русские военачальники и храбрые солдаты старательно расширяли понятие «дом» для милосердной русской души.
Во всех войнах с русскими людьми происходило чудо. Из раба повседневной жизни они вырастали в героев, которые на поле брани общались лишь с врагом и Богом. Только на войне раб становился свободным и равным самому царю по своей величавой гордости, и в этом крылась тайна великого русского воинского духа. В миг презрения смерти русский солдат чувствовал близость Бога, беззащитность Отчизны и «слышал» любимого царя, призывающего не посрамить его и православную веру. Народные сказки о воине-защитнике также делали свое дело, и когда русскому человеку приходилось сражаться на своей земле, тогда любому врагу делалось очень худо — ненависти к врагу и отваги было столько, что если бы неприятель прознал об этом заранее, то и не сунулся бы вовсе. Следом за воинским духом появилась русская офицерская честь, и вместе они, переплетаясь, создали особую мораль русского воина — страшную для любого врага.
Во времена властвования царей врагом был чужак, пришелец. После революции врагами для русских стали сами русские. Русские наслаждались братоубийством и даже воспевали его в своих песнях. Отголоски той вражды дошли и до наших дней, создав хорошую среду для поиска новых врагов внутри страны.
При Сытине идеология и вера кончились. Вместо них пришел смысл. А во времена смысла только телевизором и можно накачать в человека патриотизм. И все думали, что он настоящий, а оказался суррогатом...
Если бы вопрос Волина о морали в российской армии был адресован не Вахновскому, человеку глубокому и мыслящему, а какому-нибудь солдафону, тот бы быстро и без запинки ответил на него. Но Вахновский затруднялся.
— Если быть прямым и откровенным, положение не ахти.
— Ну хорошо, а, может быть, можно и без морали? Армия ведь будет профессиональной. Есть солдат, есть командир. Профессиональный солдат услышит приказ командира, куда ему стрелять, и пальнет куда надо, и все дела!..
— Нет, армия без морали — плохая армия...
— Какое же решение?
Генерал склонил голову в задумчивости, какое-то время сидел молча.
— Нет решения. Когда в обществе нет морали, одни лишь фетиши, болтовня, скрепы, не будет ее и в армии.
— А может быть оно все-таки есть... решение? Ведь каков командир, таково и войско! Вот вы давеча сказали поставить на вид ваши старые грешки. Не кажется ли вам, что у высших российских офицеров слишком много накопилось грешков, и старых, и новых, и называют они это как-то по-граждански, по-простецки, — «грешки». Таким словом очень удобно самого себя простить, когда потерял офицерскую честь и достоинство. Приворовал из государственной казны — грешок, использовал солдат и казенные кирпичи на строительстве дворца — грешок... Может быть, как раз в этом месте и потеряна мораль армии? Может быть, в этом же месте ее можно и найти?
Волин своими словами припер генерала к скале, к невидимой скале чести, где тот не раз оказывался и раньше от одного лишь взгляда отца. И ему опять нечем было крыть, как и тогда. Но теперь было еще тяжелее, сейчас ему приходилось держать ответ перед двумя судьями — рядом с Волиным незримо стоял отец.
— Я не знаю, как поступить. У меня нет ответа… Поменять в два счета все нормы и правила? Не знаю...
— Хотите, я вам помогу? Ответьте мне так же честно, как и до сих пор... Все, что лично вы сейчас имеете, все это было приобретено за счет вашего офицерского жалования и зарплаты вашей супруги?
— Конечно нет.
Волин замолчал. В кабинете воцарилась тишина, которая в следующую секунду уже сама задавала вопрос генералу и заставляла его искать ответ. Из небытия ждал его ответа отец...
— Да, я понял. Я не имею на это права... Если по чести, я должен от всего этого отказаться... и подать в отставку...
В тот самый миг, когда Вахновский произнес эти слова, по его коже пробежала дрожь. Это был момент очищения и возвращения чести. Стало легко и свободно. Он почувствовал одобряющий взгляд отца и трепет его радостных объятий… Как просто оказалось стать достойным сыном своего отца! В этот момент он понял, сколько пустой бравады было в его заявлении в начале их разговора, когда он говорил Волину, что обязан поддержать своим присутствием на учениях моральный дух солдат и офицеров. Как может это сделать он или другие его офицеры, когда у них у самих мораль утеряна…
- Я сейчас же напишу рапорт об отставке! И ни в какую Астрахань я не поеду! Я не имею права вести за собой солдат, не являюсь примером и для офицеров! Дайте мне лист бумаги!
Волин поднял голову и посмотрел Вахновскому прямо в глаза.
— Вы получите, Аркадий Иванович, лист бумаги и напишете, что захотите и что потребует от вас ваша офицерская честь. А ответ свой я вам дам после того, как вы вернетесь из Астрахани. У вас будет время обо всем подумать и все окончательно решить. Хотя я думаю, что что-то очень важное, и не только для вас, но и для меня, для России, уже произошло, и через несколько дней безо всяких сомнений я смогу пожать вам руку — руку честного офицера.