Этюд на обоях

Никто его уже не помнит, да и знали немногие. Познакомились в ПТУ, сидели за одной партой. На первом же уроке он заявил:
- Я умею гобелены рисовать.
- Что?
- Подожди.
Минут через десять он подвинул мне изрисованный тетрадный листок. Картина называлась «Жмайты убивают Гарри Купера». Я заржал на весь класс, меня выгнали до конца урока...

После армии мы совсем не виделись, он снюхался еще на службе с какими-то джазменами, подозрительными поэтами с улицы Восстания. Тусовки, беготня, нелепая конспирация, последняя подпольная выставка, последняя в этом повороте мировой истории, потому, что завтра все будет можно, и надо хлестать винище до состояния аффекта, пока оно, винище, еще по два рубля…

В середине нулевых, встретились случайно на Литейном, пошли к нему. Впервые увидел его картины, профессионально выполненные, в рамах, как положено. Я был поражен, каждую картину разглядывал минут по пять. Если, я точно выражаюсь, Алекс писал в манере реализма, что-то типа картин – «Опять двойка», или «Ленин на каком-то там съезде комсомола». Выхваченные мгновения из жизни, как фотографии.

Вот, например, «Барсеточник и Губочан». Я сразу узнал Невский проспект, пузатый автомобильчик передние двери настежь, рядом мальчишка лохматый, глаза круглые, в спортивном костюме с эмблемой «Газпрома». В двух шагах преомерзительнейшая личность затягивается сигаретой, пальцы длинные, изящные, как у пианиста. Он «сочувствует». У прохожих головы повернуты в одну сторону, секунду назад кто-то улизнул мимо них за угол. Водитель автобуса отвернулся, он все видел, ему жалко футболиста.

Еще «гобелен» – «Италия, мозги сыктым!» Задний двор рынка, два кавказца, один сидит на ящике и показывает товарищу ботинок, подошва отклеилась наполовину. Он жалуется – «Италия…». Товарищ слушает не очень внимательно, глядит в сторону, там идет девушка, очень молодая, не красавица, грустная, в общем, стопроцентная девственница. За забором бурлит рынок…

Самая потрясающая картина «Кожновенерический диспансер № 14». Здесь словами трудно описать. Вот равнодушная баба в белом халате выходит из кабинета, два придурка счастливых, в руках бумажки – все в порядке! В кресле у окна, очень красивая, молодая женщина, в глазах ужас, смотрит в одну точку. И в центре картины диван, сидит очередь. Надо видеть эти лица. Потрясающе.

Я сказал, что написал роман, уже разослал в издательства, жду вот.
- Давно ждешь?
- Год…
- Есть копия? Оставь.
Копий было навалом, несколько с собой, тяжеленькие такие кирпичики. Еще он сказал, что у него есть приятель, работает в издательстве, если что, он мне обязательно поможет.

Несколько недель в трепетном ожидании, помощь была необходима, издательства молчали. Теперь, спустя много лет, я знаю почему.
И вот он позвонил.
- Придешь?
- Ну, да...
- Ты должен прийти. Будет человек с издательства, рукопись у него, говорит, что читал. В общем, вечером ждем.

Когда я пришел, ужин был в разгаре, все пьяные, человек пять, одни мужчины. Трепались о музыке.
- А помните первые клипаки?
Невысокий человек вскочил с дивана, выбежал на середину комнаты, в одной руке рюмка с коньяком, другой он дирижировал.
- Падает роза. Свеча горит. Медленно из тумана выезжает «девятка». Из-за руля вылазит волосатое чудовище, «вареное» и в белых тапочках с «лапшой»…
Он махнул коньяк, подхватил протянутую ему дольку лимона, шкурку метнул в угол.
- А потом был тоннель серебристый, там танцевали все…

Как я потом узнал этот человечек московский режиссер. Он был здесь проездом из Хельсинки, ездил в Финляндию «за кроссовками».
- У нас ничего не купишь достойного, я вот всю жизнь таскаю «Адидас», найди, попробуй. Магазинище отгрохают будьте любезны, витрина, вывеска, а внутрях кошмар! На полочках одни «утюги» из красной и желтой резины.
- Не, вьетнамцы нормально шьют.
- Согласен. У меня вот вьетнамский «адик».
Режиссер задрал ногу, показал всем «луковицу».

Алекс все это время не выходил из соседней комнаты. Дверь была открыта, я видел, он разговаривал с кем-то по мобильному телефону. За столом стали вспоминать старое кино, загадки и ребусы в легендарных фильмах. Кто такой Шурка Плоскин и что за загадочные морды в «Плакучей иве»…
- Борис Савельич, я заказал Феде дичь! Очень прошу вас.
Режиссер очень талантливо изобразил пьяного Андрея Миронова, дернул головой, залихватски посмотрел на наручные часы. Мы аплодировали.

Последние минуты. Я отлично их помню, вижу, как Алекс закончил разговор, сложил телефон-раскладушку пополам, посмотрел в окно и вышел к нам.
- Вам скучно.
- Да  нет, присаживайся, я давно тебе налил.
- Нет, вам скучно. Я вижу. Человеку никогда недолжно быть скучно!
- Что ты заладил?
Никто не заметил, откуда он вытащил пистолет, огромный такой револьвер. Алекс устроился поудобнее в кресле и выстрелил себе в подбородок…
Все вскочили, забегали, кто-то засмеялся. Режиссер командовал, будто он с рупором на своей съемочной площадке.
- Ты! Успокойся. Ты, звони куда надо, всем звони!
Кровь везде. На телевизоре, зеркале, на люстре. Два глаза  сползали вниз по мокрым обоям, медленно, как улитки…
Реж подошел ко мне.
- Иди отсюда. Тебе здесь делать нечего, скоро милиция приедет.
Вот так вот, в пыль, в дым, в кровавый веер на стенах! Может оно и к лучшему, может не надо больше. Конечно, жалко человека было. Утром я сложил все свои блокноты, рукописи в старую наволочку, и вынес все на помойку.