Цугундер

     Я очень любила Марушу. Маруша была папиной старшей сестрой, а значит моей тёткой. У неё было пятеро детей и муж-охламон. Жили они в окраинном посёлке, недалеко от города в частном доме. Маруша и папа обожали друг друга, поэтому и мне, видимо, передалась часть обожания. Ещё нравилось, что Маруша, одна-единственная (не считая меня) совсем не боялась папу. Все его либо уважали, либо боялись, либо просто никогда не возражали потому, что папа бывал иногда зол. Страшное дело.

Если это случалось дома, то умиротворять его подсылали меня. Было непонятно, почему они не пытались делать с ним то же, что я. А я поступала просто: забиралась к нему на колени и целовала сначала один глаз, потом другой, потом кончик носа, потом одно ухо, потом… При этом  приговаривала разные хорошие слова типа: - глазик, улыбнись, носик, не сопи злобно, ушки, слушайте только хорошее, и прочую ласковую ерунду. Если это не помогало, то просто душила папу в объятиях, пока он не начинал смеяться и говорить: - Всё, всё, принцесса, уговорила.

Так вот, Маруша НИКОГДА НИЧЕГО подобного не делала и только покрикивала на него. И всё ей сходило с рук. Понятно, что меня как магнитом тянуло к такому человеку. Ещё мне нравилось, что у Маруши всё было очень просто. Если мы где-то напроказничали, или задрались, она попросту лупила нас всех без разбору метёлкой, следуя заветам своей матери, нашей бабушки. Мама же любила читать «нотации», что  было просто убийственно.

Например, она говорит: - Изволь объяснить откуда дыра на новом пальто?
А я откуда знаю? Из дому вышла – не было. Домой пришла – дыра. Непонятно. А больше всего бесило это «изволь». Я один раз подумала, что я вольна выбирать и сказала, что не изволю. Что тут было! В общем с мамой было очень тяжело. На фоне мамы Маруша была образцом предсказуемости и это нравилось.

Короче говоря, я любила Марушу и могла «околачиваться» у неё денно и нощно. Маме почему-то это не нравилось, но папа всегда был на моей стороне, поэтому особых посягательств на мои поездки не было, пока к нам не привезли бабушку «на пожить». Бабушка вообще-то недолюбливала маму и кроме, как Анька никак не называла, хотя мама у нас была Анёчек – нежный цветочек.

Поэтому я сначала обрадовалась, что бабушка будет с нами. Но она меня совершенно разочаровала. Во-первых, меня выселили из детской, и туда поселили бабушку. Детская уже давно была не детской, а моей личной комнатой, потому что сестра и брат уже выросли и жили отдельно. Во-вторых, бабушка, как не странно, объединилась с мамой в неприятии моих ежедневных путешествий к Маруше.

- Куда собралась? - подозрительно спрашивала она, как только я намеревалась улизнуть по своим делам.
И не дав открыть рот, немедленно ставила в известность:
- Анька, наша оторва опять в этот отстойник собралась.
Появлялась мама и все мои прекрасные планы на интересное времяпрепровождение рушились.

Всё дело было в том, что Маруша жила, как говорят, в неблагополучном районе и «приличным» людям следовало держаться от таких мест подальше. А уж детям и подавно. Лично я ничего неблагополучного там не наблюдала. А вот интересного было – не пересмотреть.

Во-первых, в Марушином районе пили почти все, поголовно. А после обильных возлияний случались драки и даже поножовщина. Некоторые мужики гонялись за своими половинами с топорами, и те вынуждены были защищаться всевозможными средствами. В ход шли кастрюли, сковородки и другие подручные средства. Было интересно наблюдать за развитием событий. Как правило заканчивалось всё достаточно однообразно – приезжала милиция и особо буйных забирала с собой. Ну дальнейшая их судьба уже мало интересовала и все, пообсуждав как он её, а она, стерва, отбилась, расходились по своим подворьям, чтобы через некоторое время раздуть очередную баталию.

Во-вторых, там детей не загоняли спать вечером, как это делалось в «приличных» районах, и они могли болтаться по улице хоть до утра. Конечно, Маруша старалась соответствовать высоким моральным устоям, существовавшем в нашем клане, но со мной  плохо получалось. Её старшие три дочери были уже взрослыми и «имели голову на плечах», поэтому они либо ходили в «приличные» компании, либо сидели дома вечерами. Ромка, двоюродный брат и мой ровесник, был вечно болен и даже в летний зной ходил  обвязанный какими-то тряпками и раскрашенный йодными сетками. А Вовка (младший) был ещё маленький и всё норовил уцепиться за Марушин подол. В общем, я была свободной птицей.

 Вечером Маруша загоняла нас в постель в 10 часов, как и было обещано моим родителям, а сама от усталости засыпала иногда на ходу. Выждав некоторое время, я одевалась, открывала окно и выпрыгивала в сад. Ну а дальше дело техники – через забор, и вот она – свобода.

У меня там было два закадычных друга. Оба Сашки.  Один Хряпин, другой Деревянко. Для удобства я называла одного Хряпа, другого – Деревяшка. Хряпа был упитанный мальчик, а Деревяшка – полная его противоположность. Он был такой тощий, что на нём тоже рос «мох», как и на мне. Это нас здорово сближало, и мы от души тузили Хряпу, потому что он был  упитанный и мягкий, и треснуть его кулаком было всё равно, что плюшевого мишку поколотить. Интересно, что когда они оставались вдвоем, Хряпа всегда лупил Деревяшку, а тот даже сдачи не мог дать. За это я Деревяшку немного презирала, потому что сама ничего не боялась и дралась с ними хоть поодиночке, хоть с обоими вместе, и всегда побеждала. Ну может и не всегда, но я умела внушить им мысль, что, даже получив по носу так, что искры из глаз сыпались, всё так и должно быть по игре. И что я нарочно поддаюсь, чтобы не страдало их мальчиковое самолюбие. В общем мы были не разлей вода. И чего только не придумывали и не вытворяли!

    Однажды Хряпа предложил новую игру. Надо было стать на четвереньки друг напротив друга и упереться лбами так, чтобы сдвинуть противника с места. Кто начинал пятиться, тот и проиграл.
Сначала мне показалось, что ничего страшного в этой игре нет, и я легко одолею любого из них. Деревяшка действительно сразу же отклонился и заныл, потирая лоб:
- Больно. У тебя голова железная.
Я только снисходительно хмыкнула, рассчитывая, что уж с Хряпой проблем не будет.

Мы с ним приняли боевую стойку и упёрлись лбами друг другу. Здесь невольно возникло какое-то нехорошее предчувствие, но я не дала ему завладеть мною, а продолжала давить лбом на Хряпу, что есть силы. Но он стоял как вкопанный! Уже заныл лоб, в глазах потемнело, а он только сопел, как ни в чём не бывало.
- Лизка, тебе его не победить, - подначил Деревяшка, заглянув снизу, - у тебя уже рожа красная. Брось ты. Разве такого борова сдвинешь.

- Счас, за борова получишь, - пообещал Хряпа, не сбавляя нажима. – Просто у меня голова намного лучше, чем у вас, дохляков.
Лучше бы он не трогал мою голову! Это было единственное место, которым я заслуженно гордилась, потому как все, кто меня знал, признавали, что у меня голова ого-го, и если бы не… Ну дальше это неинтересно.

Я поразмыслила и поняла, что нужно менять тактику.
- Ой, - пропищала невинно, - мне надо срочно отойти.
- Сдаешься?! – довольно засопел Хряпа.
- Ещё чего. Говорю же надо срочно. За кустик. Давай сбегаю, а потом продолжим.
- Врёшь. Сбежать хочешь. – пыхтел Хряпа, чувствуя, что вожделенная победа уплывает из-под носа.
- Это когда я сбегала?!
- Да, Лизка, не из тех, кто отступается, - вмешался Деревяшка.
- Ну хорошо, - смиловался Хряпа. – Только быстро.

Я отбежала за куст и даже присела за ним для пущей убедительности.  Обратно вернулась с чётким планом действий. Быстренько встала в боевую позу, и как только Хряпа опустился на четвереньки, как изо всей силы вломила ему своим лбом. Удар был такой, что в глазах сначала вспыхнул яркий свет, потом меня окутал вязкий мрак и, сквозь эту мутотень, донеслись какие-то повизгивания и вопли. Это Хряпа, размазывая слёзы и грязь по щекам, бежал домой с обещаниями пожаловаться своей мамке.

- Ты как, жива? – почему-то шёпотом спросил Деревяшка.
- А что со мной станется? – как можно небрежнее сказала я, еле ворочая языком, который почему-то плохо помещался во рту.
- Ну ты сильна! – также шепотом восхитился Деревяшка. В другой раз я была бы польщена его словами, но сейчас мне хотелось обратно домой, на Марушин диван и спать.
Но пришлось ещё лезть через забор, а потом в окно, которое оказалось почему-то очень высоко от земли, и я даже свалилась обратно, пока одолела его.

Утром  проснулась рано. И кухни доносились звуки, по которым можно было догадаться, что все встали и Маруша их кормит кашей. Всё было, как обычно, кроме того, что мучило какое-то беспокойство и я, против обыкновения не уснула снова, закутавшись в одеяло, а встала и пошла на кухню.
- Ты что это в такую рань сегодня? – удивилась Маруша и схватив кастрюлю тряпкой, понеслась к столу, где сидело всё семейство, вооруженное ложками. – Иди, досыпай, я вас, малышню, потом покормлю.
- Да я есть не хочу, - промямлила я, сама не понимая, что со мной.
Маруша взглянула на меня и уронила кастрюлю. Каша выплеснулась и поползла по бокам, стекая в образовавшуюся лужу.

- Ты где это была?! Это что такое? – допытывалась она, тряся, меня как грушу. Все воззрились на  нас.
- Спала, - вяло отбрехивалась я, не понимая, что это с Марушей, и почему у неё такое перекошенное лицо.
- Спала?! Как это ты умудряешься спать, что с утра вся синяя?
Она подтолкнула меня к крошечному зеркалу, висевшему у кухонной двери. Я сначала ничего не поняла. Всклокоченные лохмы, лоб, глаза… А вот вокруг глаз…
- Это откуда, я тебя спрашиваю?! – кричала Маруша. – Да что это за ребенок! Как я тебя домой теперь отправлю! Федька меня убьет.
Чтобы вы понимали, Федька, это мой папа, и его все уважают и боятся. Одна Маруша его не боялась до сегодняшнего утра.

- Наверное из окна выпала, - хихикнула Настя. Настя была тоже оторва, но до меня ей было как до Киева на карачках (так бабушка говорила). Видимо она отчаянно завидовала моему авторитету и везде совала свой нос, чтобы потом ябедничать. Несмотря на то, что она была старше меня на 7 лет, я в долгу никогда не оставалась, и как могла мстила ей. Иногда мстя была страшна, поэтому она остерегалась распространяться о моих подвигах. Но сегодня совершенно не было сил, чтобы ответить как следует, поэтому пришлось просто показать кулак.

- Ты лазаешь в окно? – Допытывалась Маруша так, как вроде это было что-то необыкновенное. Её муж-охламон частенько так и делал по ночам, пока она спала «без задних», сраженная множеством домашних дел.
- Ты что, Маруша. Как можно!
Я попыталась сделать честные глаза, но они сильно болели и лицо было совершенно чужим, и тоже не слушалось.
Наши «невесты» Нина с Ленкой перешёптывались, глядя на нас, а Настя хотела  что-то добавить, но я  опять показала кулак, а Ленка дернула за руку, и она наконец-то заткнулась.

Маруша сгребла кашу с пола обратно в кастрюлю, и с силой шмякнула ею на стол.
- Завтракайте без меня.
- А ты? – вскинулись все, потому что без Маруши, всякая жизнь в доме замирала.
- Отвезу эту…, - она мотнула головой в мою сторону, - пока Федька на работе. А там, даст Бог, как-нибудь образуется…

Пока мы шли к остановке она молчала, как каменная, что было внове, и я чувствовала себя совершенно несчастной.
 Мы сели в автобус, и я прижалась щекой к её плечу:
-Марушенька-душенька, ну не огорчайся ты так. Папа добрый. Он тебя любит.
Она повернулась ко мне:
- Ты мне можешь объяснить откуда у тебя синяки? Ты что, правда, по ночам
 где-то шляешься? Тебя кто-то побил?
Я рассердилась на Марушу. Никто не мог меня побить, потому что вдобавок к своей голове у меня и ноги были - ого-го. Попробуй догони. Её предположения были просто оскорбительны.

- Никто не побил, и я нигде не шляюсь, - пробурчала я, и уставилась в окно.
- Тогда откуда синяки? – допытывалась Маруша. – Не с дивана же ты во сне упала.
Это была мысль, и я сразу же за неё уцепилась.
- Вот, наконец-то, сама догадалась. А то пристаешь с глупостями…
- Это я с глупостями? – обиделась Маруша. - Ох, девка, доведет тебя твой характер до цугундера.
Я хотела спросить её, что такое цугундер, но не успела, потому что приехали.

      У нас дома была тетушка Аглая. Это была мамина сестра и я тоже её любила, потому что она всегда меня защищала и оправдывала. В квартире висел дым, хоть топор вешай, потому что Аглая курила «как паровоз» и разбрасывала окурки, где придётся.
 Бабушка с мамой это терпели, потому что побаивались Аглаи. Она была хирургом и могла отрезать всем, что угодно.

Я немного приободрилась потому, что была не  дура, и понимала, что устоять против мамы и бабушки, плюс сердитая Маруша будет непросто.  Я предательски бросила Марушину руку, и бросилась к Аглае на шею:
- Лашенька, спаси, - шепнула ей прямо в золотую серёжку.
- Полюбуйтесь, - Маруша бесцеремонно отодрала меня от Аглаи, и поставила посреди комнаты.

Воцарилось гробовое молчание и только постукивание бабушкиной палицы по полу, указывало на реальность происходящего. Наконец бабушка, заинтригованная всеобщей тишиной, добралась до эпицентра событий, и всплеснула рукам---и:
- Ну ты баськая! (имелось ввиду, наверное, красивая, а может быстрая, точно сказать не могу).
Палка с грохотом упала на пол, Аглая захохотала так, что стены затряслись, Маруша закручинилась, а мама охнула, хотя ничего смешного или печального не произошло.

Мама выпрямила спину, сложила руки под грудью, и вздернув подбородок, чтоб смотреть на меня сверху вниз, сказала:
- Изволь объясниться.
Аглая опять захохотала, но мама на неё так зыкнула, что она поперхнулась дымом и воткнула недокуренную сигарету в цветочный горшок.
- Ну, - сказала мама неприятным голосом. – Мы ждём…
Когда мама начинала говорить таким голосом и пересыпать свою речь «изволями» или «паче чаяниями» надо быть особенно осторожной, потому что это означало крайнюю степень раздражения.

- Спала, - пробормотала я, и посмотрела на Марушу. Та делала вид, что её это не касается и сидела, сердито поджав губы.
- Спала, - опять повторила я, и посмотрела на Аглаю.
- Отведите ребёнка к доктору. У неё вполне может быть сотрясение мозга и частичная амнезия, - пришла на помощь Аглая.
- К доктору само собой, - сказала мама, - но он спросит, что случилось, а я, мать, совершенно не понимаю, что нужно сотворить, чтобы под обеими глазами появились такие синяки.
-Резонно, - согласилась Аглая и я поняла, что помощи ждать больше неоткуда.
- Понимаешь, мама, спала, спала, а потом – бах, и на пол упала. И ударилась. И почти ничего не помню. Наверное, амнезия.

- Ты смотри, врёт, как дышит, - восхитилась бабушка. Глашка, это что такое амнезия?
- Кратковременная или долговременная потеря памяти, – пояснила Аглая.
- Ты смотри, на ходу хватает, - опять восхитилась бабушка. – Я не поняла, что такое амнезия, а эта каналья уже в курсе, даром, что голова пустая, как медный котелок.
- У меня голова не пустая, - огрызнулась я, - у меня там ума больше, чем у вас всех. Даже волосы шевелятся от мыслей.
- Не смей с бабушкой так разговаривать! – заорала Маруша, и отвесила  подзатыльник.

- Не смей её трогать! – закричала мама. – У неё и так синяки.
- Тьфу на вас, - сказала бабушка и подняв палицу, поковыляла в свою комнату.
- Анька, - закричала уже оттуда, - ты смотри она нам вшей не притащила? Не зря же говорит, что волосы шевелятся.
- Мама, ну что ты мелешь? – обиделась Маруша, - какие вши? У меня пятеро детей. Все чистые, перемытые.
- Так я не про тебя. Эта же оторва с кем попало якшается. В прошлом году чесотку откуда-то приволокла. 

-Чесотку тоже от меня?! – с надрывом закричала Маруша. – Это Аглая её в собачий питомник водила. Я здесь не причём.
- Ребёнком надо заниматься, а не бросать на произвол судьбы, - изрекла Аглая, закуривая следующую сигарету.
- А ты заведи себе пятерых детей, мы и посмотрим, как ты ими будешь заниматься,-  закричала бабушка и стукнула палицей по полу. – Грамотейка. Хабарики за собой научись убирать. А потом Марушу будешь учить.

- Не семья, а цыганский табор какой-то, - сказала Аглая. – Только орать и можете. Злые вы. Уйду я от вас.
- Глашенька, не дури, - заволновалась мама. - Посиди ещё хоть чуток. Я ведь тебя даже чаем не напоила.
- Не нуждаюсь, - поджала губы Аглая. – Вот, понадобится вам что-то  резать, даже не просите. Пусть вас режет, кто хочет.
Она схватила свою сумку и хлопнула дверью так, что зазвенели плафоны на потолочной люстре.

- Ну, вот, - расстроилась мама, - опять обиделась. Только помирились…
- Пусть валит, - закричала бабушка из своей комнаты. – Накурила, хоть топор вешай.  Все горшки своими хабариками засыпала. Какой пример ребёнку… Эта, тоже на неё глядючи начнет…
- Мама, не начинай, - попросила её Маруша.
- А ты мне рот не затыкай. Взяли моду. Слова им не скажи. Грамотейки…
В общем они тоже поругались и Маруша тоже ушла. И тоже сильно хлопнула дверью.
Бабушка, видимо, устала кричать и тоже притихла.

Мы остались с мамой одни.
- Может, ты всё-таки соизволишь объясниться.
- Мамочка, ну я же объяснила. Спала, спала…
- Мы это уже слышали, - перебила мама. – Скажи правду.
- Как же, она тебе скажет, - опять подала голос бабушка. – Раз завела эту пластинку, будет до конца стоять на своём. Это ж баран упёртый. В кого только такая? Цугундер по ней плачет.
- Сама ты баран упёртый, - тихо прошептала я, но видимо, мама услышала потому, что тоже отвесила мне подзатыльник:
- Не смей так о старших отзываться!
- А ты не смей меня подзатыливать! – сказала я, и топнула ногой. – Вот расскажу всё папе, узнаете…
Мама очень рассердилась. Дальше неинтересно потому, что… Ну, как обычно в общем.

     Вечером пришёл папа.
- Ну, принцесса, выкладывай, что опять натворила, - сказал он, разминая папироску в пальцах. У меня совсем испортилось настроение, потому что когда папа так тщательно раскатывал папироску, то предстоял неприятный разговор и никакие поцелуи, и объятия не могли его предотвратить. Я только хотела рассказать Марушину версию, что во сне упала, как он опередил:
- Только без этих, твоих сочинений. Если ты хочешь, чтобы я тебя любил и дальше был твоим папой и другом, выкладывай всё начистоту.
Конечно, мне не хотелось терять такого дружеского папу, поэтому пришлось рассказать, предварительно истребовав обещание, что НИКТО и НИКОГДА не узнает правду.

Он долго молчал, и я заволновалась, что он меня уже разлюбил.
- Ты тоже, как и бабушка, считаешь, что у меня пустая голова и поэтому я не могла победить Хряпу просто упираясь лбом? Но у Хряпы в голове вообще ничего нет. Он даже читать не любит. А я уже столько толстых книг прочитала…
- Знаешь, - сказал папа, и посадил меня к себе на колени. – Можно прочитать все самые толстые книги на свете, и ничему не научиться.
- Я научусь! – заверила я. – Ты же сам говорил, что я очень способная, только своевольная.
- Вот-вот, - обрадовался папа. – Своевольная. Тебе уже пора измениться хоть немножко. Мы с мамой очень волнуемся за твоё будущее.
- Ну и зря. У меня всё будет так хорошо, что просто зае…шибись!

- Мда, - сказал папа. – Наверное мама с бабушкой правы, надо тебе поменьше Марушу посещать. Временно, пока ты не научишься зёрна от плевел отделять.
Я не поняла, причём здесь зёрна, и что такое плевел, но он держал меня в своих объятиях, от него так вкусно пахло табаком, одеколоном и ещё чем-то невыносимо приятным, чем пахнут, наверное, все папы, что в носу защипало так сильно, что надо было молчать, иначе слёзы сами потекли бы из глаз.

Потом я пообещала быть умницей, помириться с мамой, бабушкой и Марушей, а папа уложил меня спать и укрыл одеялом так вкусно, как только он умел делать. Он поцеловал и ушёл, а я вспомнила, что забыла спросить, что такое цугундер.

     С бабушкой я помирилась легко. Да она и не умела долго сердиться. А вот с  мамой…
- И что теперь делать? – спросила я бабушку, забравшись в её подушки. – Я даже подойти к ней боюсь. У неё спина, как у британской королевы.
- Как это? – удивилась бабушка. – И при чём здесь королева, да ещё и британская?
- Она как сильно рассердится, то спина у неё ровная-ровная, чтобы удобно было смотреть сверху вниз.
Я изобразила, и бабушка просто зашлась от смеха.
- Ах ты, актриса! Ну чисто Анька!
Она вытерла слёзы и столкнула меня с кровати:
- Иди прощения попроси.
- Не будет мне прощения, - пригорюнилась я. – Посоветуй что-нибудь.
- Что-нибудь придумаешь. Голова у тебя варит, выкрутишься.

Я поняла, что бабушка в меня верит, и пошла к маме. В животе было холодно, а ноги стали ватными и не хотели слушаться. Я зацепилась за край дорожки и, наверное, упала, если бы не уцепилась за тумбочку с приёмником. Не знаю, как получилось, но приемник включился и заиграла музыка. У мамы сразу посветлело лицо. А надо сказать, что у мамы был абсолютный слух и она безошибочно узнавала, что это за музыка. Мне было понятно, когда что-то пели. Ведь слова всегда разные были. Но как она узнавала, когда просто играли музыку – для меня было непостижимо. Заслышав какую-то музыкальную абракадабру, она светлела лицом и делалась такой милой и задумчивой, что хотелось задушить её в объятиях, но я не решалась.

Вот и сейчас, заслышав эту какафонию, она даже улыбнулась чему-то своему, к чему я, к сожалению, не имела никакого отношения.
- Россини, - ляпнула я, лишь бы разговорить маму, чтобы она не молчала, глядя на меня сверху вниз.
- Нет, детка, это не Россини. Это Верди.
Мне было всё равно, потому что «медведь на ухо наступил», но я обрадовалась.
- Травиата, - заметила многозначительно.
На этом мои познания в области классической музыки были исчерпаны.
- Да, моя радость! – Мама была на седьмом небе от счастья и притянув к себе, погладила по волосам. – Ты услышала? Ты поняла?
Было ничего не понятно, но так приятно, что мама радуется, а не дуется, что пришлось кивнуть головой.

- Тебе нравится? – допытывалась она.
Я опять покивала головой.
- Может наконец в тебе проснулась тяга к прекрасному, ты полюбишь эту чудесную музыку, и наконец-то прекратишь безобразничать, - мечтала мама.
- Обожаю музыку, - врала я дальше, радуясь, что так ловко у меня получилось угадать. – Просто раньше тебе не говорила, чтобы сделать тебе сюрприз.
Эх если бы я знала, как всё повернется!

     Сначала всё было очень хорошо. Мама была рада, что у меня «проснулась тяга к прекрасному», что внушало «осторожный оптимизм», папа был рад, что мы так быстро помирились, бабушка была рада что я «выкрутилась». Даже Маруша была рада, что Федька, то есть, мой папа не сердился. Одна Аглая дулась и не приходила в гости. И бабушка этому тоже радовалась потому, что ей не надо было вытаскивать «хабарики» из своих любимых горшков с цветами. Было немного скучновато, но я терпела. Надо было заслужить право на свободу.

     Когда синяки сошли на нет, и я стала размышлять над тем, как бы навестить Марушу, мама неожиданно достала со шкафа платье в горошек, и велела одеваться.
-Пойдем к Розе Вадимовне. И причешись хорошо. А то не девочка, а чучело какое-то.
Я была вне себя. Идти к нудной Розе Вадимовне, да ещё и платье одевать! Они с мамой будут говорить о музыке, или ещё хуже – слушать её, а я вместо того, чтобы радоваться жизни, должна буду скучать! Но чтобы как-то улизнуть к Маруше, надо было чем-то жертвовать, поэтому пришлось напялить это ужасное платье и даже потерпеть, пока мама завязывала бантик.

- Как корове седло, - сказала бабушка, наблюдая за нашими сборами. – Анька, не мучай ребёнка. Из неё девочка, как из тебя пуля. Пусть уж растёт, какая уродилась. Раньше надо было думать.
- Можно подумать, что мы  специально такую разбойницу хотели родить, - огрызнулась мама, дёргая за волосы. - Думай, не думай, а делать что-то с ней надо. Может к музыке приобщится, станет более нежной. Да и времени на всякие глупости меньше будет.
- Анька, не дури! – закричала бабушка, стуча палицей по полу. – Потом пожалеете. Отдай её в спорт, если уж вам так неймется ребёнка мордовать.
- У неё и так сплошной спорт. То бегает где-то целыми днями, то дерётся.

Я поняла, что меня ждет что-то ужасное, и целую дорогу еле ноги волочила от страха. Мама всё оглядывалась и торопила меня, а потом просто схватила за руку и приволокла к серому зданию, на котором было красными буквами написано «ДВОРЕЦ ПИОНЕРОВ».

На первом этаже нас ждала Роза Вадимовна, которая повела нас в свой кабинет и закрыв дверь спросила маму:
- Аня, вы точно решили заниматься? А то учебный год уже начался, ей будет трудно. Да и вообще… ей трудно и без того будет. Такой типаж…
- Розочка, милая, ну пожалуйста. Я тебя больше никогда ни о чём не попрошу.
Мама сложила руки на груди и умоляюще посмотрела на Розу Вадимовну.

В общем, они схватили меня за руки с обеих сторон так, что если бы я и захотела убежать, то ничего бы из этой затеи не получилось.
Было понятно, что они решили учить меня музыке.  В животе сделалось холодно, ноги отказывались идти, но надеяться на чудо не приходилось, и вскоре мы оказалась в просторной комнате с подиумом, на котором громоздился неприятного вида инструмент.
- Наташенька, - заискивающе сказала Роза Вадимовна. – Вот это юное дарование.
Она подтолкнула меня вперед.
- Познакомьтесь.

- Меня зовут Наталья Варфоломеевна. А тебя как?
От человека с таким именем нельзя было ждать ничего хорошего, но деваться было некуда, поэтому пришлось сказать: - Лиза.
Мама с Розой Вадимовной моментально исчезли, а Наталья Варфоломеевна принялась рассказывать, как всё будет хорошо, если стараться, и спросила знакома ли я с инструментом.
Я решила говорить чистую правду в тайной надежде, что когда она узнает, то учить не захочет и как-то всё образуется.
- Не знакома и не имею такого желания!

Но она не обратила ни малейшего внимания на мои слова, а схватила за руку и почти приволокла поближе к подиуму.
- Это - фортепьяно фирмы «ЦУГУНДЕР», видишь здесь написано, - сказала она и провела пальцем по буквам. – Посмотри, это клавиатура…
Она долго толковала про клавиши, струны, молоточки и педали, но я уже ничего не слышала.
- Так вот, какой ты цугундер! Права была Маруша, что я со своими шалостями доведу всех. Вот и довела…
Хотелось плакать, но я вытерпела и всю обратную дорогу молчала так долго, что мама стала беспокоиться, и всё время трогала ладошкой мой лоб.
 
     Вечером, наконец-то, пришла на чай Аглая, которая «сменила гнев на милость» и все собрались за столом.
- Ты знаешь, Глаша, наша Лиза теперь будет музыкой заниматься, – радостно объявила мама.
Аглая поперхнулась чаем, и с немым изумлением воззрилась на меня. Папа крякнул и побежал за папироской, а бабушка сердито стукнула своей палицей, и неодобрительно покачала головой
- И на каком инструменте играть изволите?
Аглая всегда говорила очень конкретно, и такими словами, что мама закрывала мне уши ладошками, а потом выгоняла из комнаты. И это непривычное - «изволите»- открыло всю безысходность моего положения. Никто, решительно никто не понимал меня.
-Так на чём же? – переспросила опять Аглая, и мама ободряюще кивнула головой.

- На цугундере, - давя рыдания прошептала я.
- На чём, на чём?
Решительно Аглая сегодня была глупа, как «керосинная пробка».
- На цугундере! – закричала я. – Что оглохла?
Папа крякнул и закурил прямо в комнате, не спрашивая разрешения. Аглая захохотала как «иерихонская труба». И даже бабушка мелко, мелко закудахтала, повиснув на своей палице. Одна мама сделала надменное лицо и сказала:
- Лиза, не сочиняй.
И объяснила Аглае:
- Она будет на фортепиано заниматься.

- Нет! – опять закричала я. – На цугундере! Ваша Наталья Варфоломеевна так его называла. Там еще написано не нашими буквами…
- Милая, - сказала мама, - ты невнимательно слушала. Это название фирмы, которая фортепиано выпускает. «Циммерман»  называется. 
- Нет! ЦУГУНДЕР! Наталья Варфоломеевна лучше знает!

Слёзы брызнули из глаз так сильно, что папа тоже воткнул недокуренную папироску в бабушкин цветок, и взял меня на руки. Он покачивал в своих объятиях, и шептал что-то невыразимо ласковое, от чего хотелось плакать ещё сильнее. Бабушка продолжала кудахтать, а Аглая хохотала так, что стакан в серебряном подстаканнике подпрыгивал и звенел.
- Хватит! – неожиданно отсмеявшись, рявкнула Аглая. – Хватит над ребёнком издеваться!  Ей эта ваша музыка, как собаке пятая нога. У ребёнка слуха нет. Да и вообще, не её это.

- А что её? – защищалась мама. – Целыми днями носиться, сломя голову, непонятно где и непонятно с кем? Вы же сами все уши прожужжали, что на неё управы нет.
- Я не прожужжала. Нормальный, в меру любознательный и жизнерадостный ребёнок. А вы, что молчите? – напустилась она на папу и бабушку. - У Анюты крышу сносит от музыки, но вы-то! Тьфу на вас!

- Правда, Анёчек, - сказал папа. - Ну какая надобность её учить музыке? Это же будет форменное издевательство. Конечно, она большая проказница, но ведь не настолько же, чтобы в тюрьму засадить.
- Анька, - встряла и бабушка. – Заварила ты кашу, а расхлёбывать всем придётся. Ведь после цугундера и до психушки недалеко.
Мама махнула рукой и ушла, сильно хлопнув дверью. Аглая подмигнула, и сама налила всем чай из пузатого чайника.

Больше в музыкальную школу меня не водили.