Пустынный демиург

Дисклеймер: данный рассказ не предназначен для прочтения лицами младше 18 лет. Все представленные сцены носят метафорический характер.

Боль вперемешку с гневом, ненависть и жалость к себе, бесконечные грусть и страдание – весь этот цирк уродов взгромоздился на её плечи и давил, давил, придавливал к земле. И она сделала этот шаг, и небо упало и похоронило её, раздавило безжалостно, с толикой презрения. А после небо развалилось и перемешалось с ней. Теперь остался лишь окровавленный комок.
*
Шумный вокзал был словно живым организмом, который, не останавливаясь ни на минуту, дышал, пульсировал и бежал, бежал словно огромная железная секундная стрелка. Звуки этого живого существа, этого строения составляли музыку, ранее никем не слышанную, ибо её слушали каждую секунду, каждое мгновение, каждая душа играла эту мелодию, покуда была жива.
Впрочем, и сейчас эту музыку никто не слышал, ибо людям свойственно не обращать внимание на всё хорошее, что существует. Вот, например, мужчина в красном свитере крупной вязки и косухе, со сломанным носом и лёгкой небритостью на лице сейчас матерится, потому что он забыл паспорт. Но ведь это такая мелочь по сравнению с удивительной живостью этого вокзала, с его красками и с его мелодией!
Даже погода располагала к этому дикому экстазу, дарующему облегчение и слияние с чем-то необъяснимым и непонятным человеческому разуму, но таким родным его душе. Ещё некоторое время назад лил дождь, омывая улицы города, очищая их от человеческого присутствия, от греховности нынешнего мира. Этот дождь даровал целому клочку Земли сладострастную минуту пустоты и при этом наполнил его чем-то, теперь пронизывающем воздух, чем-то, чем в данную секунду наполняются лёгкие каждого живого человека. А нынче людям светило солнце, грело и опекало каждого как собственное малое дитя.
Из всего этого идолопоклонства жизни выделялась маленькая фигура девушки, стоящая на перроне. В ней всё было странно и непонятно для этого места: рыжие тусклые волосы беспорядочными прядями свисавшие с плеч и со спины, тонкое тело словно трость, бледная кожа и ярко-ярко синие вены на запястьях – всем своим видом девушка отпугивала от себя жизнь. Вдобавок одета она была не по погоде, несмотря на солнце, было довольно прохладно, как и всегда осенью, а потому её серая туника и джинсы вряд ли могли даровать нужное тепло.
Тут из-за горизонта показался поезд, зелёный, он напоминал собой гусеницу и оттого казался живым. Люди мгновенно зашевелились, словно внезапно пробудились после короткой и сладкой дрёмы. Кое-где снова послышалась брань и даже звук подзатыльника – это мальчик лет десяти вдруг вспомнил, что забыл дома свой телефон. Но вскоре весь мир будто затих. Та самая девушка в серой тунике неожиданно для всех прыгнула на рельсы. В считанные секунды огромная железная гусеница раздавила её, и на рельсах остались лишь ошмётки человеческого тела. И везде кровь, кровь и кровь. Красный цвет поглотил всё сущее на земле.
Матери, опомнившись от шока, кинулись закрывать глаза своим чадам, дабы те не увидели сей кошмар, но было уже поздно и повсюду слышался детский обезумевший крик. Он сливался в новую жуткую песню этого места. Толпа замерла. Будто все эти люди были лишь скульптурами, памятниками какому-то жуткому событию, которое так давно кануло в Лету, что никто уже и не помнил, почему эти изваяния застыли в немом ужасе. Но всё это произошло сейчас, это настоящее и это осознание пугало многих.
Об этом чудовищном происшествии говорили ещё очень долго, а человеческое горе навсегда поселилось в этом вокзале, что когда-то был олицетворением жизни, а теперь об этом никто и не вспомнит.
*
Она всегда думала, что если ты мёртв – то ты больше не чувствуешь это ужасающее явление – боль. Но нет, сейчас ей было больно как никогда, девушка извивалась, кричала и пыталась зацепиться ногтями за землю, но пальцы находили лишь ненадёжный песок, который ускользал сквозь них. Слёзы текли рекой, и их было не остановить, мокрое лицо искажали безобразные гримасы, а сама она билась в мучительной агонии. Всё же боль никогда не бывает вечной, это закон жизни, и, похоже, он действует и после неё. Девушка, всё ещё морщась от ослабевшей боли, оглянулась и никого не увидела.
Наконец встав, она поняла: вокруг - лишь пустыня, вечные пески и вечность здесь словно напоминание о смерти. Золотой цвет песчинок странно отдавал чёрным, и казалось, если засмотреться на него, медленно и верно погрузишься во тьму. Небо было бледно-серого цвета, и девушке вдруг подумалось: «Кричит…» Но она резким движением замахала головой, чтобы избавиться от этой навязчивой и поглощающей последние остатки разума мысли.
Девушке захотелось остаться на месте и ждать своей участи, она надеялась на собственное скорое обращение в Небытие. Она легла на золото-чёрный песок, совершенно не боясь испортить свою одежду, и закрыла свои глаза. В голове проносились картинки из жизни, бегали, прыгали, превращаясь в карусель. Там её звали Мириам. Там вначале было всё прекрасно. И там карусель кто-то внезапно окропил кровью.
*
Через пару часов Мириам всё ещё лежала на песке, мучимая дикой жаждой и голодом.
- Какого хрена?! - кричала она в серое угнетающе молчаливое небо. - Я ведь умерла! Зачем меня мучить? Где райские сады и блаженство?! Где всё это?!
Девушка не ждала ответа. Как иногда мы, живые, гонимые бессилием и простой человеческой усталостью через, казалось бы, бессмысленные крики, пытаемся успокоиться и найти решение всем проблемам, что терзают нас, так и Мириам попыталась пойти по давно накатанной дорожке. И всё же ей ответил громогласный голос, заставивший её застыть от парализующей головной боли:
- Иди, иди, иди! - повторял он, и в его голосе слышался свинец, неизвестный обладатель этого душераздирающего зова будто выстукивал определённый ритм стройного марша солдатских ног.
Мириам, не в силах терпеть эту пытку, с трудом встала и пошла, как ей повелели. Вскоре после получасовой, казавшейся бессмысленной ходьбы, она обнаружила, посреди ничуть не изменившейся пустыни, холщовый рюкзак. Сначала взглянув на него с опаской, Мириам всё же открыла его и обнаружила нож, плащ, платок и пустую жестяную кружку. Видимо, здесь было всё необходимое для этого похода в поиске посмертного Эльдорадо. Девушка накинула рюкзак на плечи и пошла дальше, размышляя, для чего ей могли понадобится эти вещи.
Нож был длинным, не самодельным; легкий по весу - значит его можно было использовать как в ближнем бою, так и в дальнем. Возможно, где-то здесь водятся какие-то зверушки, например, феньки, а может быть, и змеи. При жизни Мириам бы испугалась, но она мертва, хоть и почему-то испытывает муки, предназначенные живым. Ещё была возможность здесь встретить людей: не может же она одна бродить по этой чёртовой пустыне. Правда, не известно, обрадовались бы эти люди ей или нет.
Плащ непонятного серо-коричневого цвета Мириам сразу накинула на себя, ибо приближалась ночь, судя по всему, и уже заметно холодало. Синий платок с кисточками из ниток по краям пока повязала на шею так, чтобы в случае бури она сразу смогла бы защитить нижнюю часть своего лица. Новые вещи не отличались роскошью, но тем не менее были удобны и не стесняли движений. Мириам старалась не думать о том, что случилось с их прошлым владельцем.
Пустая жестяная кружка немного взбодрила её, так как это значило, что где-то есть источник пресной воды, а значит, жажда сможет быть удовлетворена. Мириам была уверена, что все эти вещи попались ей неслучайно, что голосом был Бог и что это какое-то испытание, наказание за грехи. Это она поняла только недавно, бродя по пустыне, предаваясь размышлениям. Эту мысль она холила и лелеяла, всё больше убеждаясь в её логичности и правильности. И казалось уже, что любое другое объяснение происходящему будет бредом. Вскоре Мириам уже чётко знала, что она идёт не в неизвестность, а к Богу. Она знала, что тот утешит её как собственное дитя, ибо все мы дети Господа, ей станет легче и спокойствие поселится в её доселе томимой горестями душе.
*
Дабы не сойти с ума Мириам старалась считать, который день она находится в этой золото-чёрной пустыне. Но, так как недавно прошла жуткая буря и день смешался с ночью, точной цифры она назвать уже не могла, хотя и приблизительная её пугала. Больше пяти дней. Она уже поняла, что несмотря на то, что её до сих пор мучили жажда и голод, у неё не получится умереть. Это странное место ей не даст. Оно будет высасывать её жизненные силы, оставляя ту самую необходимую каплю, чтобы она жила и мучилась. И девушка никак не могла понять, зачем сие место существует, для чего Господь её мучает столь жутким способом и как долго ещё это будет продолжаться. Но всё же Мириам верила, что именно Господь ведёт её по этому пути, а потому продолжала идти, прерываясь ночью на сон.
*
Больше десяти дней. В реальном мире её страдания уже бы давно прекратились, но тут, казалось, они повторялись из раза в раз. Ей чудилось, что всё это какой-то день сурка, но она не понимала, как из него выбраться. Местность практически не менялась, источника воды не было, даже змей она не видела. Здесь будто жила сама Смерть. И временами Мириам останавливалась, чтобы трусливо зарыться в песок и больше не вставать, но по пустыне тут же раздавался этот голос, приносящий невыносимые муки, и она шла дальше, лишь бы не слышать его.
Через час вдалеке она увидела какую-то груду лохмотьев. Мириам решила, что это новые вещи и даже понадеялась, что там может быть вода или еда. Она ускорила шаг, подгоняемая мыслями о скором блаженстве, ибо еда и вода теперь ей казались настоящей роскошью.
Но, подойдя к этой груде лохмотьев, на её бледном лице отобразилось изумление, ибо это был труп её отца…
*
Перед глазами снова заплясала карусель. Вот отец дарит ей огромного розового медведя и гладит по макушке, она счастлива, скачет и напевает ей одной известную песенку. Отец смеётся в свою густую бороду, а она внезапно останавливается, кладёт медведя на пол и поднимает голову, заглядывая в карие глаза отца. Тот опускается на колени и говорит:
- Что, Мириам? - его взгляд кажется добрым, в его глазах отражается она сама, и в тот момент он кажется ей не иначе как Богом.
- Папа, - она ухмыляется ещё больше, медленно растягивая свои тонкие губы, и в кукольных глазах её появляется огонёк, свидетельствующий об очередной фантазии, поселившейся в её голове, - когда я вырасту, я стану целым миром!
- Конечно, - и в его взгляде появляется снисхождение, как будто она сказала несусветную чушь, и, хотя тогда она этого не поняла, уже в детстве ей стало от этого некомфортно, захотелось затеряться, стать маленькой точкой, песчинкой в часах, что стояли у отца в кабинете.
А вот другое воспоминание, совсем недавнее. Отец кричит нечеловеческим голосом, он впихивает её в тёмную комнату, его глаза горят и ей нестерпимо страшно, сердце колотится и руки трясутся как никогда. Он кидает её на кровать, разрывает её одежду, оставляя её в жалком подобии прежней пижамы. Он насилует её, впиваясь в невинное, девственно чистое тело, и она чувствует, как боль жидкой сталью охватывает её всю, без остатка. Мириам кричит и извивается в уже глупых попытках вырваться. А боль всё растекается по её телу, вскоре не оставляя сил на борьбу и даже на жалкие слёзы. И Мириам просто глядит в потолок, стараясь уже не обращать внимания на пытку, будто от этого станет легче. Ей кажется, что теперь она словно погасший костёр. Что отец сначала зажёг её, развёл в тенистом лесу, показал ей, что значит жить. А после потушил, затоптал, не спросив её, хочется ли ей умирать. И в то же время она думает, что сама виновата… Она не хотела пить тогда, но её уговорили друзья, Мириам просто потеряла контроль. Чуть не сожгла лес... И отец её наказал. Но другая её часть всё не понимала, как он может быть так жесток, и эта часть, именно эта уродливая часть убила папочку... Задушила. Она ненавидит себя.
И вот его труп лежит посреди пустыни. Он теперь безобразен и не так красив. Из него будто высосали жизнь, оставив сморщенное тело. Она высосала. Эта мысль бьёт хлыстом по обнажённому сердцу. Если оно ещё есть или хотя бы его иллюзия. Мириам смиренно опускается на колени перед ним и рыдает, и её слезы падают на при жизни часто раскрасневшееся лицо, а нынче до безобразия желтоватое. Омерзительная мысль приходит ей в голову, как незваный гость, и ей приходится осквернить тело отца, ибо желания человека превосходят его нравственные устои. Она достаёт нож из рюкзака, тот удобно располагается в её руке, разрезает кожу на шее, оттуда начинает течь кровь и наполняет жестяную кружку. Закончив, девушка жадно с взглядом дикого голодного зверя обхватывает эту чашу предательства и выпивает всё до самого дна. Кровь солёная, с металлическим привкусом, но ей уже давно всё равно. Её рот и зубы в алой крови, и Мириам хохочет, бьётся в дикой истерике. Ей всё смешно, и она не может избавиться от этого веселья. Но через минуту её, как стрела, пронзает дикая паника, будто хватает её в свои мерзкие и скользкие лапы, и она истошно вопит.
В конце концов устав от этих перепадов, Мириам обнимает труп отца и ложится спать. Её лёгкие всё больше наполняет тошнотворный трупный смрад, и её рвёт на тело отца, но девушка не встаёт. Наконец она привыкает к этому разъедающему изнутри запаху и мирно засыпает. На её устах блаженная улыбка.
*
Все последующие дни Мириам бредёт без каких-либо эмоций и мыслей. У неё нет на них сил. Она уже не мечтает о воде и пище, а просто продолжает идти. Она уже не ждёт блаженства и приюта у Господа. Ей всё равно. Кажется, она уже готова идти вечность, если это и есть её наказание, подобное наказаниям в царстве Аида.
И всё же впереди показывается нечто непонятное, а вскоре обретает черты, и Мириам видит распятого человека. Подойдя ближе, она замечает, что тот кажется ещё жив. Он наг, и его тело в шрамах, а рёбра выпирают так, что их можно пересчитать. Длинные волосы закрывают лицо. Мириам кажется, что от него исходит сила, и ей боязно к нему подходить, но она всё же это делает. Завидев девушку, мужчина поднимает голову и улыбается, оголяя белые зубы. У него правильные черты лица и длинные чёрные ресницы, глядя на этого человека, Мириам расслабляется и словно обретает спокойствие. Не то, что подобно прежней безразличной черствости, а умиротворяющее, приближающее к самой природе.
- Тебе больно? – Мириам совершенно не понимает, что ей стоит говорить в этой ситуации, и задаёт первый вопрос, пришедший в голову.
- Нет, я уже давно не чувствую боли, - человек всё так же улыбается и глядит на неё своими голубыми глазами, яркими как само небо в ясную погоду.
- Как тебя зовут? Я - Мириам, - девушка как можно приветливее тянет слова, стараясь выглядеть беззаботно, но, кажется, её голос всё же выдаёт дрожь, и она впивается ногтями в ладони.
- Меня называли по-разному: Иисус, Господь, Бог. Выбирай, что тебе больше нравится, - по тону ей казалось, что он дико устал и ему совершенно не важен и не нужен разговор с какой-то непонятной девушкой, но он отвечает, ибо не может по-другому.
Девушку пронзает неожиданная догадка, и она падает на колени, заломив руки:
- Господи, это ты! – она рыдает слезами счастья. – Я согрешила, Господи. Прости меня, умоляю, прости! – кричит она что есть мочи, будто боится, что её не услышат.
- За что же мне тебя прощать, дитя? Все мы грешны изначально, и я тоже… - он обрывает фразу, видимо, боясь сказать лишнего.
- Боже, я убила своего отца. Я ненавижу себя за это, я убила себя, ибо мне нет места среди людей. Я – монстр. Но ты говоришь совершенно другое, и я потеряна, – взгляд Мириам блуждает будто в лихорадке, и она постоянно запинается, иногда переходя на истошный вопль.
- Ты убила человека, но и он убил тебя. Твой отец изнасиловал тебя, но и ты изнасиловала его, – будничный голос Господа поражает её до глубины души, будто он говорит о прогнозе погоды.
Мириам, не прекращая рыдать от непонимания слов Господа, от абсурдности всего, что видит, отвечает:
- Я не понимаю твоих слов, Господи.
- Вы оба сгубили друг друга. Но человеческая природа так устроена, что в её основе грех. Вы не умеете жить благочестиво, без мелких или серьёзных прегрешений. Вы будете переступать через мои заветы несмотря ни на что. Вы даже убивать будете во имя меня! Вы все стремитесь прекратить страдания, не понимая, что ваша жизнь есть страдание и вы это не измените, покуда причиняете страдание всему, что вас окружает. А это есть ваша природа, и вы никогда не выйдите из этого порочного круга. Когда-то я пускал сюда всех людей, что умирали. Они устроили войны, они превратили мой дом, мой рай в жалкую пустыню! Они убили друг друга, а меня повесили на кресте как преступника! Они упивались развратом, и посмотри, что стало с этим местом! Что видело это место! – Бог переходит на громогласные возгласы и это причиняет ей немыслимую боль. - И я перестал пускать сюда людей. Но ты... ты меня поразила, дитя, - его голос вновь становится нежным и убаюкивающим, - тебя изнасиловал твой же отец и ты убила его. И всё же ты любишь его до сих пор. Мучимая от жажды, ты выпила его кровь, но ты его любишь. Я никогда не видел столь чистого человека, который при этом совершил не мало грехов. Ты – загадка. И ты единственный человек, которого я люблю, Мириам. По-настоящему, - на этой фразе он заплакал, глаза его налились безмерной печалью и любовью.
Господь сошёл с креста и протянул к ней худощавые окровавленные руки, но Мириам, обезумев, уже давно вытащила нож. Быстрым взмахом руки она метнула его в Господа и осела вниз. Смех, едкий ржавый смех проник в её нутро, разрывая на части всё, выдирая ногти, пальцы, кожу, сердце, почки. Она словно развеивалась по ветру, как песок.

И Мириам наконец поняла: она стала миром.