Отчий дом. Глава 5

Серафима почти щурилась от восходящего солнца, стоя у окна и перебирая чётки. Её голова болела от бессонной ночи и количества противоречивых мыслей. В груди ещё что-то ныло. Вчера, когда они выходили из машины, то водитель пропустил Милу и остановил Серафиму. Девушка вопросительно обернулась на них, но, сославшись на не накрытый стол, скрылась в парадных дверях.
— Ты бы с ней поаккуратней, я слышал, что она спрашивала про завещание Григория… — он закурил и быстро затянулся. — Я лично возил его к нотариусу, когда ему первый раз стало плоховато с сердцем. Квартира твоя по документам.
Серафима нахмурила брови и непонимающе взглянула на Сергея:
— Я ничего об этом не знаю. И когда мы с Вами успели перейти на «ты»? — потом она мотнула головой и добавила: — Впрочем, к чему это всё… Просто привычка из прошлой жизни. А почему её вообще интересует завещание моего отца?
— Это ты у неё спроси. Я хочу, чтобы ты знала, что можешь на меня положиться. Я Григория ни разу за годы службы не подвёл и тебя не подведу. А она легко может воспользоваться твоим состоянием после его кончины. Ты посмотри, какая резвая, даже сутки подождать не могла… — Сергей ухмыльнулся и снова затянулся, но уже глубоко.
— Подождите, я ничего не понимаю… Она что, как его сиделка, рассчитывала на какую-то долю от его квартиры? Но мне не нужна эта квартира, я вернусь в свой дом — в храм.
— По документам теперь у тебя есть квартира. И тебе ничего не мешает начать там новую жизнь. А эту… — Сергей кивнул на окна хозяйской квартиры, — он тебе представил сиделкой.
— Ну, во-первых, начать новую жизнь там, откуда сбежал, практически невозможно… Во-вторых, — она замялась, — мне не привыкать к его вранью. И вообще, у меня голова кругом, мне нужно обо всём подумать, простите меня, Сергей, я пойду.
— Проводить?
— Нет, я сама, спасибо…
— И спуску ей не давай! — он вытянул указательный палец в сторону той же квартиры, а в другой руке ловко тушил недокуренную сигарету.
Серафима лишь кивнула и снова нахмурилась. Набирая код на домофоне, она снова услышала за спиной Сергея:
— Всё будет хорошо! Ты вся в отца — ты сильная!
Уголки её губ дрогнули в едва уловимой улыбке, и она прошептала: «благодарю». Теперь Серафима явно поймала себя на мысли, что, несмотря на противоречивый разговор, рядом с этим мужчиной она чувствует себя увереннее.
В квартире Мила не спешила её встречать, а из кухни доносился звон посуды. Женщина обессиленно рухнула на гостевую тумбу в коридоре и закрыла глаза. Она вспомнила тот день, когда переступила порог отчего дома спустя пятнадцать долгих лет, снова ощутила, как нелепо и неуютно почувствовала себя в огромном длинном коридоре, вспомнила учтивое поведение незнакомки Милы, сладкий запах выпечки, много холодного свечения люминесцентных ламп, резавшего глаза… После полумрака храма, в котором тихо дрожали горячие огоньки церковных свечей, сладкого бальзамического запаха ладана и беспрерывного шёпота из каждого уголка. Женщина осознала только сейчас: всё в этой квартире казалось предвестниками надвигающейся беды.
— С Вами всё в порядке? — Мила стояла в конце коридора и вытирала руки о полотенце. Серафима открыла глаза и выдержала паузу, внимательно всматриваясь в её лицо. Оно было хмурым, уставшим, глаза выжидающе изучали Серафиму.
— Да, но я бы выпила горячего чаю и отдохнула бы до прихода коллег и друзей отца.
— Вам накрыть вместе со всеми? — девушка удивлённо вскинула брови.
— Я бы хотела вместе со всеми почтить память отца. Я помогу тебе на кухне.
— Ну, в таком случае нам стоит поспешить, они уже в дороге.
На кухне царило напряжение. Когда-то обе женщины засиживались за круглым столом с голубой скатертью до глубокой ночи, Мила была открыта и по-девичьи любопытна, а Серафима заново училась «светским беседам». Сейчас, когда они накрывали поминальный стол, никто не проронил ни слова. Возможно, потому, что на столе теперь стояла фотография Григория Петровича с чёрной лентой в окружении тигровых лилий. На ней мужчина выглядел молодым и счастливым, и обе женщины украдкой смотрели на фотографию с особым трепетом. Когда последняя ложка была положена тыльной стороной кверху и последняя салфетка аккуратно разложена на тарелке, женщины сели поодаль друг от друга. Первой нарушила молчание Мила:
— Спасибо Вам, Серафима Григорьевна. Одна бы я долго провозилась…
— Я не могу остаться в стороне. Да и вся эта суматоха немного отвлекает.
— Да-а… — протянула Мила, рассматривая свои руки, преимущественно маникюр, — Григорий не любил такую суматоху дома в последние годы, старался жить скромнее…— Встретившись с изучающим взглядом Серафимы, та быстро добавила: — Я поставлю чай.
— При мне он любил жить на широкую ногу, и дома постоянно кто-то находился… Сколько ты всё-таки была знакома с моим отцом, Мила?
— Последний год, когда ему нужна была моя помощь в качестве сиделки.
— А откуда такие познания о его аскетичном образе жизни? — не отступала женщина. Она видела её аккуратные плечи со спины, которые подрагивали под чёрной водолазкой от напряжения.
— Я много слышала от матери о нём, — парировала девушка. — Да и мы с ним общались, когда я приходила вместо неё. Я же говорила Вам, сколько он рассказывал о Вас, сколько ждал встречи…
— Довольно… — Серафима опустила уставший взор, не желая встречаться глазами с Милой. — Я уже слышала это всё. А теперь я хочу услышать правду. — Серафима решительно подняла глаза и добавила: — Я имею на это право в собственном доме, потому что это жизнь моего отца.
— В которой Вы не участвовали, Серафима Григорьевна. — Казалось, от прежней любезности Милы не осталось и следа. Она скрестила руки, приняв оборонительную позицию и продумывая свой следующий шаг.
— Вот как? — Серафима удивлённо вскинула бровь, потом снова отвела глаза. — Ты меня осуждаешь, Мила?
— Почему же? Не мне Вас судить, Серафима Григорьевна. Одному Богу…
— Вот только не надо упоминать имя Господа… — Серафима почувствовала, как от негодования сомкнулись зубы и сжались руки. — Я не желаю обсуждать с тобой подробности своей жизни. Если ты была близка с моим отцом, то наверняка узнала всё, что тебя интересовало.
— За кого Вы меня принимаете? — девушка вскинула руки и, нахмурив брови, прижала левую руку к груди. — Я была здесь тогда, когда он во мне нуждался! Я ухаживала за ним, когда он был при смерти, бегала за лекарствами, заставляла соблюдать диету, следила за домом и делами, и я молилась за него! Да, да, именно просила о том, чтобы его не забрали! Потому что он нужен не одной мне! — Мила осеклась и, отвернувшись, прижала ладонь к лицу. — А Вы тоже должны были быть с ним… Вы его дочь, а я… Я — никто, правильно! Вы спрашивали, сколько я его знаю… Около шести лет.
Выслушивая монолог Милы, Серафима то и дело порывалась остановить её, но каждое последующее слово заставляло её молча внимать словам девушки. Женщина ощущала, как внутри неё начинает что-то дрожать и ломаться. Она слишком долго училась смирению, когда ушла в монастырь, послушно склоняла голову перед молитвой и соединяла ладони, как тогда, в далёком детстве, делала и её мама. Эти пронизывающие воспоминания одолевали её каждый раз, когда она обращалась к Богу. Она осознала, что, будучи в храме, она была ближе к матери. Она знала, что каждый раз молится всем святым вместе с ней, она даже слышала материнский шёпот в унисон своему. Сейчас, сидя на кухне и слушая сбивчивый рассказ Милы, Серафима чувствовала, что гордая порода отца давала о себе знать: как бы надёжно она ни пыталась её спрятать и задавить в себе все пятнадцать лет. Сейчас она не может смириться с тем, что Мила позволяет себе быть её судьёй. Серафима должна это прекратить. Во имя своего отца.
— Спасибо за честность, на этот раз, Мила. Я давно подозревала, что ты не простая сиделка, но это не значит, что я думала о тебе плохо… — девушка открыла рот, пытаясь что-то сказать, но Серафима подняла руку. — Сейчас ты сядешь, успокоишься и спокойно почтишь память моего отца. Что бы для тебя он ни значил. Я не позволю сегодня никаких перипетий в его доме. Он бы этого не одобрил.
— Он совсем по-другому хотел! И я хотела не так… — Мила прижала ладони к разгорячённому лицу и прослезилась. — Я растеряна не меньше Вас, просто я не знала, как Вам это всё рассказать. Я была не готова… Я не знаю, что Вам наговорил водитель, но Вы должны сначала выслушать меня.
— Сергей не сказал ровным счётом ничего. Только о завещании. На моё имя.
Мила замолчала и глубоко вздохнула, натягивая на ладони рукава водолазки, чтобы скрыть мелкую дрожь.
— Я обязательно тебя выслушаю, иначе быть не может. Меня не было в его жизни столько лет. Я хотела бы прикоснуться к упущенному. Через тебя.
В глубине коридора раздался раскатистый дверной звонок. Серафима поспешила из-за стола, чтобы открыть дверь.
— Серафима Григорьевна, Вам вовсе не обязательно… — женщина лишь успокоительно кивнула и попросила зажечь свечу. — Тогда Вам необходимо знать ещё кое-что. Григорий Петрович сказал всем своим друзьям и партнёрам, что Вы не ушли в монастырь… а уехали за границу.
— Вот это новость… — Серафима растерялась на несколько секунд, но потом произнесла: — Что-ж, придётся освежить в своей памяти когда-то безупречный английский. — Вступая в темноту коридора, та произнесла про себя: «Сколько ещё тайн хранит в себе отчий дом».