Помнишь ли ты?..

         Во время Великой Отечественной войны сражались не только солдаты, не только те, кто ковал оружие и растил нелегкий военный хлеб. Целая армия художников, писателей, артистов, музыкантов билась на фронте искусства, который проходил через души советских людей. Этот фронт сохранял силы для борьбы и не давал ожесточиться сердцам, наполнял гневом и поддерживал веру в победу, показывал бесчеловечность фашизма и убеждал в неизбежности его гибели.
         Фронт искусства держал оборону и в том смысле, что не позволял стать дефицитными таким понятиям, как любовь, доброта, надежда, мечта. И недаром в суровые годы на наши экраны, наряду с драматическими, трагическими фильмами, выходили комедии. Это была мудрая и дальновидная политика: народ, который может смеяться в лицо смерти, победить нельзя.

         Совершенно удивительным, неожиданным казалось обращение кинематографа в 1944 году к оперетте – жанру в то время просто сказочному, подобному призрачному зеленому оазису среди выжженной военным пожаром земли. Что общего между реальной сущностью всенародного страдания и легким, изящным, полувыдуманным миром влюбленности, веселья, блеска, праздничности, романтических коллизий, разрешающихся счастливым благополучным концом?
          Но советские пушки уже гремели на подступах к Европе, и те, кто задумал сделать этот фильм, думали уже о мире, который наступит скоро.
         Фильм «Сильва», поставленный на Свердловской киностудии, вышел в прокат в первые дни после войны, и его появление радостно совпало с мирной тишиной, до краев наполненной жаждой бытия, стремлением к счастью.

                Вот как рассказывал о своём впечатлении от фильма Евгений Евтушенко:
           «Фильм «Сильва» я увидел в первый послевоенный год и смотрел его множество раз.
            Помню праздник 9 Мая на Красной площади в сорок пятом году, когда танцевали под принесенные из дому патефоны. И не помню ни одной пары женских ног в нормальных туфельках, а только в грубых самодельных туфлях на деревянной танкетке, в сапогах, в тапочках…
            И среди этого мира бедности, продовольственных карточек, похоронок, когда было столько вдов, столько сирот, когда еще всюду стояли теплые, дымящиеся развалины и солдаты возвращались домой по пеплу сожженных городов и деревень, вдруг на экраны вывалилось так называемое «светское» общество «Сильвы»: женщины с полуобнаженными плечами в белоснежных платьях, черные фраки, затянутые в лосины гусары…
            Люди искренне радовались фильму, в их сознании рисовалась лучезарная картина: скоро раны войны затянутся, и все мы вот так и будем жить, ныне голодные, обовшивленные.
            Даутов-Эдвин был очарователен. Он замечательно жил в кадре – великолепно пел, двигался.
            И я вижу внутренним зрением, как наши женщины, отработавшие, быть может, у станка по 12-16 часов, сидя в зале прямо в спецовках, смотрели полными влюбленных слез глазами на грациозного Даутова. Такой его облик у меня и остался в памяти. Облик исключительно романтический».
      
         С огромным, ошеломляющим успехом «Сильва» шла в Польше и Румынии, Германии и Болгарии, Иране и Чехословакии. С особой свежестью и теплотой звенели чарующие мелодии Кальмана, принесенные советским кинофильмом, в освобожденном Будапеште. Композитор узнал об этом в изгнании и откликнулся приветственной телеграммой.
         У него была трудная, порой мучительная личная жизнь, но, говорят, плачущего Кальмана видели один раз: когда ему сообщили, что первой кинокартиной, показанной еще в дымящемся Будапеште, была «Сильва».

         «…Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось?» - знакомый дуэт нес в себе смысл больший, чем раньше. Это было воспоминание о любви, напоминание о беззаботной довоенной поре, когда ни горьких потерь, ни бед, ни страха, ни отчаяния, как будто еще и не знали.
          «…Помнишь ли ты?..» - и это потерянное прошлое счастье становилось залогом будущего, еще такого неизвестного, но дразнящего пряным запахом свободы и предчувствием прекрасных перемен.
          Как же создавался этот фильм, ставший подарком измученным войной людям?

           Александр Викторович Ивановский был известным режиссером, безоглядно преданным музыке. «Музыкальная история» с Лемешевым, «Антон Иванович сердится» с Целиковской и Мартинсоном, едва выйдя на экраны, прочно завоевали сердца зрителей.

           И вот Ивановский приезжает в тыловой Свердловск, чтобы здесь, в городе, где есть и знаменитый оперный театр и не менее знаменитый театр оперетты, найти будущих исполнителей его «Сильвы». Ими становятся артисты Свердловской оперетты – главный режиссер театра Георгий Кугушев (Ферри) и заслуженный артист РСФСР Сергей Дыбчо (Воляпюк). Зою Смирнову-Немирович (Сильва), студентку ГИТИСа Маргариту Сакалис (Стаси) и популярного актера кино Сергея Мартинсона (Бони) Ивановский привез из Москвы.
           Зоя Смирнова-Немирович была снохой В.И. Немировича-Данченко и пела в столичном театре. Её планировали на роль главной героини заранее.
           А когда дошла очередь до Эдвина, то режиссер неожиданно для всех и даже для себя остановил свой выбор на молодом теноре из Свердловского оперного театра Ниязе Даутове, которого он не однажды видел в «Травиате». В его Альфреде было столько влюбленного трепета, столько романтической страстности, столько юношеской непосредственности, что в сочетании с редким сценическим обликом, проникновенной музыкальностью и пленительным голосом он был предельно близок кальмановскому образу, каким тот виделся режиссеру.
           И когда, наконец, после удачных проб, обойдя весьма именитых конкурентов – на роль Эдвина пробовались такие звёзды, как Лемешев и Козловский – Даутов был утвержден на главную роль, Комитет по делам кинематографии СССР поздравил съемочную группу с появлением настоящего «фрачного» героя.

           Непростая задача стояла перед создателями фильма – ведь эта искрящаяся остроумием, жизнерадостная лента рождалась в неимоверно тяжелых условиях. В нетопленной студии, в пронизывающем холоде играли пылкие сцены, пели пламенные дуэты, сияло солнце, цвели цветы, героини упоенно танцевали, кокетливо поводя обнаженными плечами, но даже жгучие взгляды возлюбленных не согревали их. Предусмотрительно заготовленные тулупы, в которые можно было спрятаться в короткие минуты передышки, казались промерзшей бутафорией.

         Однажды на съемки пришел большой партийный начальник – первый секретарь Свердловского обкома Андрианов – посмотреть, как работают. А утром в гостиницу, где жил Даутов, помощник Андрианова принес две корзины со снедью – чего там только не было! – вплоть до икры и апельсинов. Это выглядело, словно фантастический натюрморт. Помощник при этом передал слова своего босса, что за такой труд вообще-то надо давать ордена. Но… продукты сегодня, пожалуй, нужнее.
          Даутов позвонил Зое Немирович, пригашая её на пиршество, но, как оказалось, ей тоже принесли корзины с деликатесами. Она смущенно промолчала об этом, поскольку подумала, что это подарок только ей как красивой женщине из столицы.

           Стояла морозная зима 1944 года, но каждое утро к Даутову-Эдвину в гостиницу приезжал верховой милиционер, держащий на поводу коня для артиста. И снова – нескончаемые учебные аллюры, галоп, иноходь, шаг, рысь, карьер… Ведь фильм начинается с того, что Эдвин скачет во весь опор на последнее представление Королевы чардаша, и первые слова: «Черт возьми, я опоздаю!» - произносятся после того, как он лихо осаживает скакуна, вставшего на дыбы перед мчащимся поездом. А в парке во время шутливого дуэта со Стаси Эдвин гарцует легко и непринужденно – в лад музыке – как заправский наездник.

           Когда пришел день премьерного просмотра, Даутов (сказались напряженные дни на съемочной площадке) заболел воспалением лёгких. И премьеру повторяли специально для него и его друзей – зал был полон.
            Для благодарности и признания не существует границ. По 60 писем в день получал Даутов от восторженных зрителей из разных уголков нашей страны и отовсюду, где были советские солдаты-освободители. Дорогая реликвия среди них – письмо Кальмана авторам картины, в котором он выражал удовлетворение тем, что, наконец-то, его музыка звучит в исполнении настоящих оперных голосов.

            Фильм «Сильва» родился почти одновременно с Победой, и его появление на экранах невозможно отделить от этого события – он был подобен праздничному салюту, освещавшему нашу Родину и всю освобождённую от фашизма Европу в мае 1945 года.

"Вечерняя Казань" 1985 г. и журнал "Казань" 2013 г.

(написано в соавторстве с Галиной Свинцовой)