Дорогая Эмма!Рисуя свой автопортрет(а вы штрих за штрихом его дополняете) не нужно извиняться. К моему тексту ваш шедевр слово-живописи не имеет никакого отношения. Выковырки из целостного живописного полотна для подтверждения собственных незыблемых принципов -это милые "мушки" на наслаивающимся поверху портрете Матушки Императрицы Екатерины 2, которой не в малой мере посвящён этот роман...(Она руками Братьев Орловых укокошила муженька Петра 3, вы вслед за ней взялись укокошить мой роман))))Кстати, уважаемая и даже любимая мною Тина, роман этот так и не прочла.Как и вы. Но суждение тоже поспешила высказать. Поскользила по титрам - и на том ушла на заслуженный читательский отдых...
Итак. Поговорим о вашем словесном автопортрете. Из каких же "рисовых зёрнышек"(было дело китайцы выкладывали портреты Мао, Карла-Маркса, Сталина из цветных рисинок). Первое зёрнышко(Зёрнышко №1)- догмат о "краткости сестре таланта".Эта установка не позволит вам прочитать не только мои тексты и словить кайф от потребления слоёв этой "многослойной фанеры", но наверняка станет тормозом и при попытках освоения романов(прозы) таких авторов, как Отар Чиладзе, Энн Ветемаа, Анатолий Ким, Габриэль Гарсиа Маркес, Юкио Мисима, Марио Варгас Льёса, Хулио Кортасар ...И т.д. и т. п. То есть процентов 70 нобеленосной литературы , а это всё как правило метароманы и "густая проза", говоря богемным слэнгом литературных гурманов.
Могу ошибиться, но мне кажется вы отнюдь не литературный гурман. Вам эти многоэтажные тортики -не в коня Пегаса овёс, похоже. Все к укороту предложений взываете и тем достраиваете свой автопортрет ещё одним Рисовым зёрнышком №2.
Рисовое зёрнышко №3. Самое время время прибегнуть к аллюзиям из квантовой механики , ненавязчивый намёк на которые "зацепил" вас в фразе о чём то размыто-размазанном на сетчатке глаза. Это зёрнышко симптоматично для "прозаря". Болезнь его пользователей в том, что в массе эти "добрые человеки" не могут определиться -кто они ЧИТАТЕЛИ, ПИСАТЕЛИ, РЕЦЕНЗЕНТЫ(КРИТИКИ), РЕДАКТОРЫ , КОРРЕКТОРЫ? Тут вона сколько рисовых зернышек разом!
Разделим их на кучки и переберём.
Каким ЧИТАТЕЛЕМ рисуете вы себя в своих мне посланиях? Это конечно, моё восприятие. И могут быть некоторые аберрации.Отчасти, вроде бы, и заинтересованным.Но весьма и весьма недоверчивым. И это понятно. Как бы на какого мнимого гения не напороться!На самозванца! Тут в резюмухах чего только не лепят! И ну что , что в СЖ, СП состоит .Да интервью с ним на ТВ сняли когда-то! А кто не состоит нынче?И кто в "ящике" не светится? В книжном магазине ведь этот рОман не купишь! Поверх недоверия наслаиваются ваши НЕЗЫБЛЕМЫЕ (весьма сомнительные, кстати)установки насчёт того-что такое в литературе хорошо и что такое плохо. Прежде всего, мы уже об этом говорили, -писанина длинными предложениями. Ну давайте напишем роман одними только подлежащими и сказуемыми, а лучше союзами , местоимениями и междометиями, точками и тере , как в азбуке Морзе-это будет гиперкраткость.
Разбираем зёрнышки. Следующее - №5 или №6. Вы пользователь сайта. Стало быть по крайней мере автор. В своих сочинениях вы руководствуетесь принципами -ЯСНОСТЬ, ПРОСТОТА, СКРОМНОСТЬ(т.е. -не стоит излишне демонстрировать своё всезнайство, " кокетливо блистать эрудицией"). И вдруг -текст который попирает все эти святыни -НИЧЕГО НЕ ЯСНО С ПЕРВОГО АБЗАЦА, НАПИСАНО НЕПРОСТО, К ТОМУ ЖЕ НЕСКРОМНО...(К слову -это роман о разрушении харизмы "писатель деревенщик", биография которого сталкивается с биографией автора "ИНКУНАБУЛЫ" времён Екатерины 2 ,масона, загремевшего в Сибирь.О, как!)...
Эмма, мы можем и дальше перебирать зёрнышки вашего автопортрета...Но проблема в том, что вы взялись редактировать рукопись, не прочитав и полпроцента оной. А это по романным меркам всего -то каких -то 250-300 страниц...Если в дебрях непосильно, ступайте в степь широкую... Но вы не зная текста, выстрелили тираду, которая у вас вырвалась на автомате, как САМОХАРАКТЕРИСТИКА...Романа вы не прочли. Может, и не прочтёте. Это ведь всё -таки ИНКУНАБУЛА. Довольно сложная композиция, симфоническая по сути...Стало быть потреблять вам "прозарёвские" "Уральские пельмени"(кстати, очень люблю это шоу) с аппетитом- и не заморачиваться. Да и трудно с экрана такие полотна осиливать.И на том спасибо, что кусочек титров освоили, не добравшись даже до имён действующих в романе персонажей... Хотя некоторые смогли. Кого интересовало:а что же с нами произошло на том самом ПЕРЕКРЁСТКЕ времён?Что за похоронная "ливерпульская четвёрка" явилась тогда рассказчику?
Вот и снова пишите, как бы поглаживая неразумное дитятко по головке.Просто опять с маниакальной настырностью добавляете зёрнышко за зёрнышком к своему автопортрету. Упорно и непримиримо. А между тем все эти ваши ПРАВИЛЬНЫЕ УСТАНОВИ -тяжёлое наследие пишущих творческих коллективов. И СЖ и СП. "Не говори красиво, брат Аркадий!" И "краткость сестра таланта". Дурновкусие партийных бонз, навязываемое рабам на галерах...В том -то и дело, что не прочитав текста, вы не можете судить о "подобных метароманах". Подобного ему нет...Это АБСОЛЮТНО уникальное произведение. ИНКУНАБУЛА. (Своего рода чернокнижное откровение. )Да между нами -и всё мое творчество -антиштамповка...Дело не в том , что мы разные люди, а в степени силы в противостоянии штампам пропаганды, масскульта, серости, усреднённости...Более серьёзно другое- зёрнышко к зернышку вы своим автопортретом дорисовываете картинку мировоззренческого краха, о которой мы говорили...Но вы этого разговора не приемлете - в вашем Багдаде все спокойно!-и ваше дело.Полное умиротворение, конформизм на все века. Пытаясь окропить мою цветочную клумбу гербицидами своего скудословия, вы призываете засушить эти джунгли, повыгонять из них тропических бабочек и колибри... Ну не знаю. Всё это может быть и мелочи, и сугубо ваши проблемы.Но СУДИТЬ О ПРЕДМЕТЕ -НЕ ИМЕЯ О НЁМ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ(хоть о моём романе, хоть о ромовой бабе недоеденной)-это не укладывается даже в парадигму ЖЕНСКОЙ ЛОГИКИ. Не вымыл одну тарелку -и уже скандал:"Ты никогда не моешь посуды...И куда я смотрела, когда выходила замуж!" Эмма! В потоке сетевого фольклора вы столкнулись с давно состоявшимся, абсолютно профессиональным современным писателем -постмодернистом...(Роман этот уже растащен на цитаты, по краденым из него сюжетам мульты сняты, кусками он вставлен в мемуарные книги,коллег ,многопудьем томов порадовавших). И при своёй неповторимости это отнюдь не столь уж экзотический продукт. Но на прозаре-в единственном числе всё-таки...
Вместо второго послесловия к роману Инкунабула
© Copyright: Юрий Николаевич Горбачев 2, 2021
Свидетельство о публикации №221042701714
Свидетельство о публикации №221042701714
Рецензии
А где, ответ Дамы? Какая изысканная скромность!....Пошёл дочитывать роман. А с Вами, Юрий Николаевич, полностью согласен. С уважением,
Владимир Тимкин 2 13.09.2021 07:52 • Заявить о нарушении
Владимир Тимкин 2 13.09.2021 07:52 • Заявить о нарушении
Вот одно не самое длинное предложение нобелевского лауреата,на авторитет которого я сослался.
Габриэль Гарсиа Маркес. Осень патриарха
На исходе недели стервятники-грифы разодрали металлические оконные сетки, проникли через окна и балкон в президентский дворец, взмахами крыльев всколыхнули в дворцовых покоях спертый воздух застоявшегося времени, и в понедельник на рассвете город очнулся наконец от векового летаргического сна, в который он был погружен вместе со всем своим превращенным в гниль величием; только тогда мы осмелились войти, и не было нужды брать приступом обветшалые крепостные стены, к чему призывали одни, самые смелые, или таранить дышлами воловьих упряжек парадный вход, как предлагали другие, ибо стоило лишь дотронуться, как сами собой отворились бронированные ворота, которые в достославные для этого здания времена устояли под ядрами Уильяма Деймпера[1], и вот мы шагнули в минувшую эпоху, и чуть не задохнулись в этом огромном, превращенном в руины логове власти, где даже тишина была ветхой, свет зыбким, и все предметы в этом зыбком, призрачном свете различались неясно; в первом дворе, каменные плиты которого вздыбились и треснули под напором чертополоха, мы увидели брошенное где попало оружие и снаряжение бежавшей охраны, увидели длинный дощатый стол, уставленный тарелками с гниющими остатками воскресного обеда, прерванного паникой, увидели мрачное полутемное строение, где некогда размещалась канцелярия, а в нем – яркие ядовитые грибы и бледные смрадные цветы, проросшие из груды нерассмотренных дел, чье прохождение длилось медленнее самой бездарной жизни; а еще мы увидели в этом дворе поставленную на возвышение купель, в которой крестились пять поколений обитателей этого дворца, и увидели в глубине двора допотопную вице-королевскую конюшню, превращенную в каретный сарай, и в нем, среди туч моли, мы увидели карету эпохи Великого Шума, крытую повозку времен Чумы, выезд года Кометы, похоронные дроги времен Прогресса в рамках порядка, сомнамбулический лимузин Первого Века Мира, и все это было в приличном состоянии и выкрашено в цвета национального флага, хотя и покрыто грязью и паутиной; в следующем дворе за железной оградой цвели розы, серебристые, словно припорошенные лунной пылью; под сенью этих роз в былые, славные для этого дворца времена спали прокаженные; розовые кусты так разрослись без присмотра, что заполонили все кругом; воздух был напоен запахом роз, однако к нему примешивалось зловоние, исходящее из глубин сада, а к этому зловонию примешивался смрад курятника, смрад коровьих испражнений, а также смрад солдатской мочи – солдаты испокон веку справляли малую нужду у стены колониальной базилики, превращенной в молочную ферму; пробираясь сквозь удушливый розовый кустарник, мы вышли к арочной веранде, уставленной горшками с гвоздиками, махровыми астрами и анютиными глазками; это была веранда курятника для его женщин, и, судя по грудам разного валявшегося здесь барахла и количеству швейных машин, можно было предположить, сколько женщин обитало в этом бараке, – не менее тысячи с кучей детей-недоносков каждая; мы увидели мерзость запустения на кухнях, увидели сгнившее в корытах белье, увидели разверстый сток нужника, общего для солдат и женщин; увидели вавилонские ивы, привезенные из Малой Азии в гигантских кадках с тамошней землей, – сизые, словно покрытые изморосью ивы, а за ивами предстал перед нами его дворец, его дом, огромный, угрюмый, – сквозь оконные проемы, жалюзи с которых были сорваны, все еще влетали и вылетали грифы; нам не пришлось взламывать двери, они распахнулись сами, словно повинуясь нашим голосам, и вот мы поднялись на главный этаж по каменной лестнице, покрытой опереточно роскошным ковром, который был истоптан коровьими копытами, и, начиная от первого холла и кончая последней спальней, мы заглянули во все комнаты, прошли через все служебные помещения, через бесчисленные приемные, и всюду бродили невозмутимые коровы; они жевали бархатные шторы и мусолили атласную обивку кресел, наступая на святые иконы и на портреты полководцев, валявшиеся на полу среди обломков мебели и свежих коровьих лепешек; коровы хозяйничали в столовой и в концертном зале, оскверняя его своим мычанием, – всюду были коровы; а еще мы увидели поломанные столики для игры в домино и сукно бильярдных столов, зеленовато-белесое, словно луга после выгула коровьих стад, и увидели брошенную в углу машину ветров, лопасти которой могли имитировать морской ветер любого направления, дабы обитатели этого дома не мучились тоской по морю, покинувшему свои берега; а еще мы увидели висящие повсюду птичьи клетки с наброшенными на них платками, – как набросили их на ночь на прошлой неделе, так они и остались; а из бесчисленных окон был виден город – огромное животное, еще не осознавшее исторический понедельник, в который оно вступало, а за городом до самого горизонта тянулись пустынные кратеры, холмы шершавого, словно лунного, пепла на бесконечной равнине, где некогда волновалось море; а из запретной обители, куда недавно осмеливались войти лишь немногие, доносился запах гниения, запах падали, слышно было, как там астматически дышат грифы, и мы ступили туда и, ведомые ужасным запахом и направлением полета грифов, добрались до зала заседаний, где обнаружили все тех же коров, только дохлых, – их червивые туши, их округлые филейные части множились в громадных зеркалах зала; мы толкнули потайную боковую дверь, ведущую в его кабинет, и там увидели его самого в полевой форме без знаков различия, в сапогах; на левом сапоге блестела золотая шпора. Старше любого смертного на земле, более древний, чем любое доисторическое животное воды и суши, он лежал ничком, зарывшись лицом в ладони, как в подушку, – так, в этой позе, спал он всегда, все долгие ночи долгой жизни деспота-затворника; но когда мы перевернули его, чтобы увидеть лицо, то поняли, что опознать его невозможно, и не только потому, что лицо исклевали грифы; как узнаешь, он ли это, если никто из нас не видел его при жизни?
Юрий Николаевич Горбачев 2 13.09.2021 12:05 Заявить о нарушении
Габриэль Гарсиа Маркес. Осень патриарха
На исходе недели стервятники-грифы разодрали металлические оконные сетки, проникли через окна и балкон в президентский дворец, взмахами крыльев всколыхнули в дворцовых покоях спертый воздух застоявшегося времени, и в понедельник на рассвете город очнулся наконец от векового летаргического сна, в который он был погружен вместе со всем своим превращенным в гниль величием; только тогда мы осмелились войти, и не было нужды брать приступом обветшалые крепостные стены, к чему призывали одни, самые смелые, или таранить дышлами воловьих упряжек парадный вход, как предлагали другие, ибо стоило лишь дотронуться, как сами собой отворились бронированные ворота, которые в достославные для этого здания времена устояли под ядрами Уильяма Деймпера[1], и вот мы шагнули в минувшую эпоху, и чуть не задохнулись в этом огромном, превращенном в руины логове власти, где даже тишина была ветхой, свет зыбким, и все предметы в этом зыбком, призрачном свете различались неясно; в первом дворе, каменные плиты которого вздыбились и треснули под напором чертополоха, мы увидели брошенное где попало оружие и снаряжение бежавшей охраны, увидели длинный дощатый стол, уставленный тарелками с гниющими остатками воскресного обеда, прерванного паникой, увидели мрачное полутемное строение, где некогда размещалась канцелярия, а в нем – яркие ядовитые грибы и бледные смрадные цветы, проросшие из груды нерассмотренных дел, чье прохождение длилось медленнее самой бездарной жизни; а еще мы увидели в этом дворе поставленную на возвышение купель, в которой крестились пять поколений обитателей этого дворца, и увидели в глубине двора допотопную вице-королевскую конюшню, превращенную в каретный сарай, и в нем, среди туч моли, мы увидели карету эпохи Великого Шума, крытую повозку времен Чумы, выезд года Кометы, похоронные дроги времен Прогресса в рамках порядка, сомнамбулический лимузин Первого Века Мира, и все это было в приличном состоянии и выкрашено в цвета национального флага, хотя и покрыто грязью и паутиной; в следующем дворе за железной оградой цвели розы, серебристые, словно припорошенные лунной пылью; под сенью этих роз в былые, славные для этого дворца времена спали прокаженные; розовые кусты так разрослись без присмотра, что заполонили все кругом; воздух был напоен запахом роз, однако к нему примешивалось зловоние, исходящее из глубин сада, а к этому зловонию примешивался смрад курятника, смрад коровьих испражнений, а также смрад солдатской мочи – солдаты испокон веку справляли малую нужду у стены колониальной базилики, превращенной в молочную ферму; пробираясь сквозь удушливый розовый кустарник, мы вышли к арочной веранде, уставленной горшками с гвоздиками, махровыми астрами и анютиными глазками; это была веранда курятника для его женщин, и, судя по грудам разного валявшегося здесь барахла и количеству швейных машин, можно было предположить, сколько женщин обитало в этом бараке, – не менее тысячи с кучей детей-недоносков каждая; мы увидели мерзость запустения на кухнях, увидели сгнившее в корытах белье, увидели разверстый сток нужника, общего для солдат и женщин; увидели вавилонские ивы, привезенные из Малой Азии в гигантских кадках с тамошней землей, – сизые, словно покрытые изморосью ивы, а за ивами предстал перед нами его дворец, его дом, огромный, угрюмый, – сквозь оконные проемы, жалюзи с которых были сорваны, все еще влетали и вылетали грифы; нам не пришлось взламывать двери, они распахнулись сами, словно повинуясь нашим голосам, и вот мы поднялись на главный этаж по каменной лестнице, покрытой опереточно роскошным ковром, который был истоптан коровьими копытами, и, начиная от первого холла и кончая последней спальней, мы заглянули во все комнаты, прошли через все служебные помещения, через бесчисленные приемные, и всюду бродили невозмутимые коровы; они жевали бархатные шторы и мусолили атласную обивку кресел, наступая на святые иконы и на портреты полководцев, валявшиеся на полу среди обломков мебели и свежих коровьих лепешек; коровы хозяйничали в столовой и в концертном зале, оскверняя его своим мычанием, – всюду были коровы; а еще мы увидели поломанные столики для игры в домино и сукно бильярдных столов, зеленовато-белесое, словно луга после выгула коровьих стад, и увидели брошенную в углу машину ветров, лопасти которой могли имитировать морской ветер любого направления, дабы обитатели этого дома не мучились тоской по морю, покинувшему свои берега; а еще мы увидели висящие повсюду птичьи клетки с наброшенными на них платками, – как набросили их на ночь на прошлой неделе, так они и остались; а из бесчисленных окон был виден город – огромное животное, еще не осознавшее исторический понедельник, в который оно вступало, а за городом до самого горизонта тянулись пустынные кратеры, холмы шершавого, словно лунного, пепла на бесконечной равнине, где некогда волновалось море; а из запретной обители, куда недавно осмеливались войти лишь немногие, доносился запах гниения, запах падали, слышно было, как там астматически дышат грифы, и мы ступили туда и, ведомые ужасным запахом и направлением полета грифов, добрались до зала заседаний, где обнаружили все тех же коров, только дохлых, – их червивые туши, их округлые филейные части множились в громадных зеркалах зала; мы толкнули потайную боковую дверь, ведущую в его кабинет, и там увидели его самого в полевой форме без знаков различия, в сапогах; на левом сапоге блестела золотая шпора. Старше любого смертного на земле, более древний, чем любое доисторическое животное воды и суши, он лежал ничком, зарывшись лицом в ладони, как в подушку, – так, в этой позе, спал он всегда, все долгие ночи долгой жизни деспота-затворника; но когда мы перевернули его, чтобы увидеть лицо, то поняли, что опознать его невозможно, и не только потому, что лицо исклевали грифы; как узнаешь, он ли это, если никто из нас не видел его при жизни?
Юрий Николаевич Горбачев 2 13.09.2021 12:05 Заявить о нарушении
Из него вышел бы неплохой Ваш ученик...Он, тоже, может в мельчайших подробностях описывать, происходящие события, но видно - не Судьба....
Владимир Тимкин 2 14.09.2021 12:51 Заявить о нарушении
Владимир Тимкин 2 14.09.2021 12:51 Заявить о нарушении