Несостоявшийся Уран

Папа лежал в больнице и его сосед по палате перед своей выпиской домой предложил ему спаниеля, зная, что папа заядлый охотник. Сам сосед не был ни собачником, ни охотником, а спаниеля кто-то подарил ему маленьким щенком,  и он был бы рад, если бы эта охотничья собака попала в надежные руки и использовалась по своему природному назначению. Папа посоветовался со мной - я уже был взрослым парнем и тоже увлекался охотой - и мы решили, прежде чем согласиться на такое предложение, посмотреть, на что  способна собака. Понравится в деле – возьмем, нет – вернём. Сделать это можно было уже скоро, поскольку через неделю, в первых числах сентября, открывался осенний сезон охоты на пернатую болотную и боровую дичь, а этот вид охоты был нашим любимым. Папа сообщил наше условие хозяину спаниеля. Тот отнесся к нему с пониманием и согласился.
   На следующий день я отправился за собакой. Её владелец ждал меня на улице возле своего дома, с трудом удерживая на поводке рвущегося в разные стороны и стелившегося по земле крупного ушастого и шерстистого черно-белого спаниеля. «Вот, - сказал он, - познакомьтесь. Это Уран. Русский спаниель. Собака хорошая и умная. Забирай, но только держи крепче!».   «А ему точно полгода? - засомневался я. - Что-то он  крупноват для такого возраста». «Точно, это порода такая», - ответил хозяин, и, словно спеша отделаться от своего питомца, передал мне поводок. Потом вспомнил и отдал намордник, сказав, что вообще-то он смирный, не кусается и всех любит, но при поездках в общественном транспорте может потребоваться.
      То, что вручаемый мне спаниель «всех любит», я понял по тому, как он сразу же проникся ко мне, незнакомому человеку. Облобызал мне руки и норовил лизнуть в лицо, когда я наклонился, чтобы для знакомства потрепать его  черно-белые кудри. «А что он ест?», - крикнул я вдогонку уходящему хозяину и услышал краткий и обнадёживающий ответ: «Да всё!».  Уход хозяина нисколько не взволновал Урана. Он тянул меня в разные стороны и всё также стлался по земле, собирая мусор длинными ушами.  На всякий случай  я не сунулся с ним в  общественный транспорт, а, держа его на поводке,  пошел домой пешком, хотя путь был  неблизкий.
     Когда я открывал дверь квартиры, Уран был вне себя от радости, как будто он возвращался домой. Отстёгнутый с поводка, скользя по дощатому полу, он влетел в прихожую, моментом обежал незавидный метраж нашего незнакомого ему семейного жилья и закончил свой обзор тем, что в гостиной махом, со всем нацепленным на него мусором и грязью, взлетел на диван и распростерся там, смешно, по-лягушачьи раскинув в стороны задние лапы и умиротворенно положив морду на передние. Пришлось ему указать, что его место будет возле входной двери, куда я заранее положил половик, и применить некоторую силу, чтобы стащить его вниз на пол. Такое отношение к себе ему явно не понравилось, но он быстро успокоился и принялся  бродить по квартире, продолжая осматривать её. «Так, - подумал я, - спаньё на диване мы запишем ему в минус. Пёс, видать, совсем домашний. Посмотрим, как пойдёт дело дальше. Вот, выедем в поле…».
       День выезда в поле на охоту пришёл быстро. Папа к этому времени  был выписан из больницы, вполне здоров, и мы втроем - с нами был ещё наш добрый друг и верный соратник по охотничьим делам - погрузились в пригородную электричку,  чтобы к вечеру быть уже на месте, а с утра,  на зорьке открыть осенний сезон. В те далекие годы личный транспорт был  редким явлением, и мы были среди большинства «безлошадных», так что при таких поездках на общественном транспорте вынуждены были ограничивать себя только самым необходимым. Поэтому везли мы с собой, помимо ружей и припасов к ним, палатку, теплые вещи - в сентябре погода у нас могла быть всякая - и еду.  Уран, разумеется, тоже был с нами в этом пробном для него выезде на охоту. Он радостно суетился, лез с предложением дружбы к проходящим пассажирам,  пытался взгромоздиться на деревянное сиденье, где сидели мы, пока не был водворен нами под скамью, утихомирился и к нашей радости задремал под стук вагонных колёс.
   Ехать было чуть больше часа. На безымянном полустанке, где электричка нехотя остановилась и практически в ту же минуту, звякнув  своим металлическим телом, начала медленно отходить, мы спрыгнули на некое подобие платформы, едва успев сбросить на неё рюкзаки и держа зачехленные ружья на ремнях за спиной. Уран, струхнувши перед высотой от тамбура до платформы, был принудительно десантирован  нами вместе с рюкзаками.
      От домашней постройки обходчика на другой стороне железнодорожных путей послышалось ленивое и краткое тявканье. Уран и ухом не повёл - вступать в перебранку ему явно не хотелось, да и не для этого он сюда приехал.  Он был на поводке, рвался в разные стороны, мёл ушами землю, втягивал в себя абсолютно новые для себя запахи окружающего негородского мира и казалось ощущал, что сейчас начинается  что-то очень для него интересное. Мы пересекли жиденькую лесозащитную полосу и вышли на степной простор. Край, в котором я тогда жил, согласно учебникам географии относится к лесостепи, хотя  для точности  я бы поменял местами в этом названии его составляющие, поскольку степей здесь значительно больше, чем лесов, разбросанных редкими островками. Местные жители называют их «колками». К одному из них - километрах в двух-трёх от полустанка - с небольшим озерком по краю, который в прежние выезды сюда облюбовал наш друг, мы и направились.
      На больших же  озерах, которыми тоже богаты эти степные просторы,  в основном солёных, неглубоких и сильно поросших камышом, осенью скапливались огромные пролетные табуны уток и гусей, и охота по своей добычливости была фантастической. Но для неё требовались лодки, как правило неширокие  и остроносые плоскодонки, вёсельные, хотя среди озёрных камышей удобнее было орудовать длинным шестом (или по-местному -  «тычкой»). И это всё нужно было доставить на озёра. Охотники чаще всего сговаривались и нанимали для этого грузовую автомашину. Делали это еще с лета, поскольку осенью, когда зарядят серые дожди, проехать по здешнему бездорожью было нелегко, а то и невозможно. Нанимали и какого-нибудь жителя из близлежащей деревни для присмотра за этим хозяйством. Поэтому мы, безлошадники и безлодочники, и решили в этот выезд держаться  поближе к железной дороге, откуда и пешком дойти до места охоты небольшая проблема, да и домой вернуться не трудно. Что же касается  «птисы» (так здешние аборигены произносили слово «птица», имея в виду уток), то ее здесь было всегда вполне достаточно для хорошей охоты - во время вечерней и утренней зорьки в поисках ночёвки и кормёжки она начинала челночить между  водоёмами. И это время, время перелётов, было самым желанным для всех знающих охотников.
       Итак, мы вышли на степной простор и бодро зашагали за нашим проводником. А идти, даже несмотря на оттягивающий плечи груз, было хорошо! Предвечернее солнце первых дней осени ещё достаточно приятно пригревало, а слабый ветерок доносил запах разнотравья, хохлатые чибисы с беспокойными криками взлетали на нашем пути, суетливые мыши-полёвки, занятые осенними заготовками, перебегали нам дорогу. Уран рвался в бой. Мы не стали его неволить и сразу же спустили с поводка - пусть себе городской житель и любитель диванов побегает вдоволь! Известная пословица, что бешеной собаке семь вёрст не крюк, полностью подтвердила своё право на существование. Наш пёс  точно не был «бешеным», но делал такие крюки, что иногда даже тревожил нас, надолго пропадая из виду за холмами и впадинами степной дали. «На волю, в пампасы!» - кричал ему вслед наш друг, знавший чуть ли не наизусть нравившегося нам «Золотого телёнка». Как весело мы шли  тогда... и как давно это было!
   А вот и наш берёзовый колок, за которым поблескивало зеркало небольшого поросшего камышом озерка, впрочем, больше тянувшего на пару сомкнувшихся болот. Уран первым рванул туда и тут же поднял в воздух заоравших с испугу десятка два уток. «Ишь ты, охотник, чего это ты уток пугаешь? - сказал папа, но тут же примирительно добавил, - ничего, начнет темнеть, ещё больше сюда прилетят. А утром они от нас никуда не денутся!» Мы выбрали удобное место на небольшой полянке, откуда хорошо был виден наш водоём, а подступавшие близко деревца уютно прикрывали нас, да и предоставляли определенные хозяйственные удобства: натянуть веревку, посушить одежду и прочее. Поставили палатку и занялись сбором сушняка и разведением костра, поскольку начало смеркаться и становилось прохладнее. Разместившись вокруг дружелюбно потрескивающего костра, поужинали, попили горячего чая и вдоволь поговорили. Практически всё это время мы слышали в сизом темнеющем, а потом и совсем тёмном небе посвист крыльев пролетающих уток, их шумное приводнение и перекличку - было то самое вожделенное время перелётов, которое так ценят все знающие охотники. Урана же эти звуки, похоже, никак не волновали: он уже получил и моментально проглотил свой паёк и теперь курсировал между нами в надежде перехватить еще чего-нибудь. Ну, а мы ему и не отказывали. Иногда он так же смешно, как и на диване дома, ложился между нами у огня и ещё более блестяще-черными от отблесков пламени влажными глазами смотрел на нас и давал понять, что ему очень приятно здесь находиться, к тому же в такой тёплой и дружелюбной компании.
    Совсем стемнело и всё, что было ещё полчаса тому назад вокруг нас - деревья, вода, камыш - бесследно пропало за опустившимся чёрным пологом степной сентябрьской ночи. Пора было ложиться спать. «Так, - сказал папа, - мы в палатку, а ты будешь охранять нас у входа. Такая твоя собачья служба!», - и привязал ничего не подозревающего Урана за прочно вбитый кол у палатки. Костер ещё горел, но уже не тем пламенем, которое выбрасывает в небо сотни искрящихся мотыльков. По охотничьей привычке мы с самого начала вместе с сухими ветками и сучьями уложили в костер толстый сыроватый комель от найденной в колке рухнувшей березы. Он к этому времени уже достаточно разгорелся и теперь на прогоревших углях тлел алым и золотистым перемигиванием. «До рассвета должно хватить», - решили мы и полезли в палатку, застегнув за собой вход на молнию.
      Вот тут-то и началось! Только мы, утрамбовавшись в подложенное под брезентовым полом палатки сено, которым мы запаслись с встретившихся по пути сюда стогов, улеглись и погасили подвешенный фонарик, как снаружи раздался жуткий вой, перемежающийся лаем. Мы вскочили. То, что эти воющие рыдания издавал наш Уран, сомнений не было. Более того, поводок, на который он был привязан, оказался достаточным по длине, чтобы наш пёс начал ломиться в застёгнутую дверь палатки. Все уговаривающие и угрожающие всякими карами крики в его адрес были бесполезны. «Пустите меня! На кого вы меня оставили? Пусти-и-те!», - так и слышалось в этой жуткой смеси воя и лая. То, что эти душераздирающие вопли сдули со всех близприлегающих озёр и болотцев  заночевавших там пернатых, сомневаться не приходилось! «Тьфу ты! - в сердцах сказал папа, - послал же господь нам подарочек. Он же всю птицу распугает!».
       Вой не прекращался. Надо было что-то делать. «Ладно,- решили мы,- чёрт с ним, пусть влезает!». «Впусти!», - дал команду папа. Я потянул вверх за язычок молнии, чуть приоткрыв её снизу. Дальше, всё произошло уже без моего участия, поскольку в образовавшееся отверстие тут же просунулась воющая морда Урана с выпученными глазами, уши ещё тянулись сзади, потом он лапами и всем своим показавшимся мне в темноте огромным телом с треском расстегнул её пошире, оттолкнул меня и винтом вкрутился в палатку, таща за собой на поводке вывернутый из земли кол. Не разбирая на кого и куда он ступает, Уран, всё ещё подвывая на всякий случай, растолкал нас,  улёгся в своей привычной лягушачьей позе посредине, и лишь после этого  затих, давая понять, что он доволен принятым нами гуманным решением. Но когда мы, привыкая к расширившемуся составу жильцов палатки и всё ещё отпуская в его адрес всякие нелестные эпитеты, попытались сдвинуть его к стенке, где, разумеется, было похолоднее, он неизменно тут же восстанавливал свой «статус кво». В конце-концов мы сдались. Пусть лежит, где хочет!
    Сначала эта его выходка  рассердила нас, и мы высказали нашему четвероногому члену охотколлектива много нового, чего он не знал о себе. В ответ он только сопел и постанывал, видимо, всё ещё переживая те минуты, когда остался один на один с ночью и затухающим костром. Потом нас эта ситуация с напугавшимся ночи псом даже развеселила - каков оказался наш охранник! И, засыпая, я мысленно поставил ему ещё один минус в зачетку на звание охотничьей собаки, о чем успел сказать папе, который не стал возражать, но добавил, что всё-таки решающий день испытаний наступит для Урана завтра. На том мы и уснули.
     Спали крепко, но недолго. Всё-таки не в постели - сено только в кино бывает мягким и душистым. Уран посапывал, повизгивал и вздыхал – ему, видать, снилось что-то собачье и пережитое. Проснувшись, мы ещё долго подрёмывая, ждали того момента, когда чернильная темнота на востоке понемногу просветлится. И хотя нам некуда было  спешить - вода рядом, а места, которые нам, рассредоточившись, предстояло занять, приметили ещё с вечера - мы, однако, не стали тянуть, а, пожевав бутерброды и глотнув из термоса горячего чая,  взяли свои ружья, подпоясались патронташами и пошли по своим точкам. Урана поручили мне, да и он сам держался меня. Видно, помнил, кто его вывез в «пампасы».
     Интересно, что такие болотистые озерки, как наше, имеют свои особенности в отличие от больших озер. Во-первых, они все пресные, и в те далекие годы из них можно было смело пить воду. Во-вторых, они мелкие только в трёх-четырёх метровой камышовой полосе по краю и там можно ходить в высоких охотничьих сапогах, а открытые центральные плёсы - достаточно глубоки и, если сбитая дичь падала туда, то доставали её  только при помощи лодки или натасканной собаки. И необязательно охотничьей - натаскать и обучить этому делу можно было и обычного дворового пса. В-третьих, охотиться здесь было труднее - надо как-то и где-то маскироваться или прятаться, иначе ты весь на виду и утки будут за километр облетать тебя с твоим ружьём, да ещё и с собакой. Поэтому для такого случая было  придумано охотниками простецкое сооружение под названием «сидка», от глагола «сидеть». По сути, это метровый или подлиннее деревянный кол, к верхнему срезу которого прибивалась для сидения дощечка, а  сам кол на нужной охотнику высоте пробивался поперёк и насквозь длинным гвоздем. Войдя в камыш, выбираете место, втыкаете сидку в дно до этого поперечного гвоздя - дальше кол не пойдет - и садитесь, опустившись ниже камыша. Вас не видно, да и в ногах правды нет, так что можно и посидеть. Вот такую  сидку я привёз с собой и взял на озерцо.
      Дно камышовой полосы здесь было топким, но вполне проходимым, а  воды - ниже колена, камыш - где реже, где гуще - мне по грудь, если стоишь. Когда я стал заходить, Уран двинулся за мной, но, намочив лапы, передумал и вернулся на сухой берег, с которого начал подавать мне тревожные сигналы вновь брошенной собаки. Где-то рядом шумно поднялись утки и, хлопая крыльями,
рванули подальше от непрошеных гостей. Я понял, что далеко мне не уйти, и вернулся ближе к берегу, где было совсем мелко, нашел там хорошо поросший камышом участок, влез в него, воткнул сидку и примостился, одновременно увещевая Урана не поднимать шум, а идти ко мне. «Здесь неглубоко! - уговаривал я его, - не потонешь!» И уговорил, но, как оказалось, на свою голову. Мои призывы Уран, видимо, растолковал по-своему. Он, наконец, храбро вошёл в воду и резво попёр в мою сторону. Я хотел было поприветствовать его прибытие и рассказать ему о его охотничьих обязанностях, как он, весь мокрый, не тормозя, сходу запрыгнул мне на колени, чуть не свалив меня с сидки в воду. Мало того, его тянуло ещё выше - он забрасывал мне передние лапы на плечи, а задними скреб по куртке в стремлении за что-нибудь зацепиться. Попытки сбросить его были встречены воем и визгом, при этом глаза были переполнены таким страхом, как будто я намеревался утопить его в этом болотце. «Это что же происходит? - в отчаянии рассуждал я, - собака охотничьей породы, русский спаниель Уран, предназначенный прежде всего для поиска и носки болотной дичи, дико боится воды? Приехали, здрасте!» Это был бы еще один, причем огромный минус для занесения в его зачетную книжку. Однако мой вывод насчет «боязни воды» был несколько преждевременен, но об этом чуть позже.
       Пока я выяснял отношения с не желающим слезть с меня Ураном, начавшийся утренний перелёт шёл полным ходом. Слева и справа активно стреляли папа и наш друг -  дела у них шли хорошо. Обычно перелёт длится до полного рассвета и начинает затихать, когда солнце уже висит высоко и птица успокаивается, прекращает летать и приступает к кормёжке. Но на этот раз это вожделенное для охотника время мной было пропущено - всё испортил Уран. Мне было не до стрельбы, да и стрелять было не по кому - утки огибали мой скрадок стороной, сворачивая ещё на дальнем подлёте или испуганно шарахались, налетев  на странную скульптурную композицию, торчащую среди невысокого камыша, - охотник с собакой на руках. Хорошо, если в этих хаотичных метаниях они нарывались на выстрелы других членов нашей команды - то есть, хоть какой-то прок от меня и Урана всё-таки был, - а то и просто разворачивались, не долетев, и с облегчением покидали это беспокойное озерцо.
       Мне же пришлось, чертыхаясь и проклиная всё на свете, выйти на берег, чему намокший по брюхо Уран был очень рад, весело смотрел на меня, помахивая купированным хвостом и как бы говоря, что, мол, нам там в этом болоте делать? То ли дело на берегу! Сухо и весело! Я понял, что пока он рядом со мной, возвращаться к сидке в камышах смысла нет - не даст он мне стрелять! «Ладно, - сказал я ему, - попробую с берега. Только, пожалуйста, не мешай мне хотя бы здесь!» Уран, похоже, понял, что он и на этот раз вышел победителем и побежал по каким-то своим собачьим делам в кусты и на поляну к нашей палатке. В это время на меня неожиданно вылетел низко над камышом табунок в пять-шесть уток. Я тогда неплохо стрелял и не упустил свой шанс: мгновенно среагировал - после первого выстрела одна утка, кувыркаясь, плюхнулась на воду плёса, другие резко взмыли вверх и второй выстрел был бесполезен.
   Уже стало совсем светло и серые рассветные облака на востоке окрасились в розовый цвет от лучей восходящего солнца. Мне удалось сделать ещё несколько выстрелов, но неудачно. Утки в свете близкого солнечного утра замечали меня издалека, держались далеко и мои  возможности были сведены к нулю. Вскоре затихли и выстрелы папиного ружья, замолчал и наш друг. Утренний перелёт завершился. Солнце - а денёк обещал быть отличным - уже начинало пригревать, располагая после короткого ночного сна в палатке к отдыху на поляне у костра. Понимая, что и в высоких сапогах мне до сбитой утки не добраться, я пошёл к палатке, где ко мне тут же присоединился набегавшийся по окрестностям Уран, а вскоре мы уже все были в сборе. Пили чай, делились впечатлениями от первого дня охоты, рассматривали трофеи,  похвастаться которыми не мог только я один. Разумеется, я поведал о моей неудачной утренней зорьке, кивая на её виновника, набегавшегося и выцыганившего у нас пару кусков колбасы, и сейчас сладко спавшего в своей обычной позе в тени от палатки. Утку на плёсе - мой единственный трофей этого утра - бросать было нельзя, поскольку у охотников это считается плохой приметой. Решили пойти и попробовать достать её длинным шестом из срубленного молодого осинника. Но и сочетание сапог с шестом тоже не помогло. Раздеваться, лезть в воду и плыть за ней никому не хотелось - всё-таки сентябрь на дворе и вода уже была далеко не летняя.
      «Слушайте, - сказал наш друг, - а не попробовать ли заставить Урана сплавать за уткой ?». «Как это? - удивился я, - он и в воду-то боится заходить, да и видно, что он совсем ничего не смыслит в этих делах!». Но друг настоял, изложил свой план,  и мы пошли, позвав за собой Урана. По дороге прихватили пару сухих толстых веток, наломали палок, бросили одну по ходу в сторону берега. Уран тут же воспрянул и ринулся за ней, разыскал среди травы и радостно примчался назад, зажав её в пасти. «Видишь, - сказал друг, - поноску он выполняет, так что может и наша задумка сработает». «Отличная идея!» - понял я замысел друга. Мы вышли на берег и поначалу попытались обратить внимание Урана на спокойно лежащую сбитую утку на поверхности плёса, метрах в десяти от берега. Сразу же подтвердилось, что мой трофей его абсолютно не интересует - он неотрывно следил за наломанными палками в наших руках. Вот они-то его ну очень интересовали как предметы забавной игры! Первый бросок был пробным и неуверенным, так, пристрелка, и палка упала на полпути до утки. «Не полезет!» - был уверен я. Однако к моему удивлению Уран, забыв  свои утренние капризы, мгновенно кинулся в воду и, разметав по сторонам длинные уши, резво поплыл, добрался до палки, чавкнув, зажал её в пасти и торжествующе погрёб назад. «Ишь ты, молодец!», - потрепали мы его по голове после того как он на берегу, немного покочевряжась, отдал нам палку. Глаза пса светились радостью и желанием продолжать игру. Мы сделали ещё несколько бросков, чтобы палка упала как можно ближе к утке. Но всё время были недолёты или она шлёпалась где-то в стороне. Уран при этом  каждый раз с великой охотой лез в воду и исправно приносил нам поноску, явно не желая, чтобы эта забава закончилась. И вот удача! Один из бросков достиг своей цели, да так ловко, что палка упала точнёхонько за уткой, даже слегка пристукнув её. Уран тут же плюхнулся в воду и поплыл. Вслед ему неслись наши пожелания и надежды, что на этот раз он сделает то, чего мы от него добиваемся. А надеялись мы на то, что он по «ошибке» схватит утку, поскольку лежавшая за ней  палка была не видна с уровня торчащей  над поверхностью воды морды Урана. И - о, радость! - мы видим, как наш пловец с ходу ткнулся в тушку утки, не задумываясь схватил её, развернулся и поплыл к берегу. «Ура!!! - закричали мы, - Давай! Молодец!». Я уже мысленно вычеркивал из его послужного списка все присвоенные ему ранее минусы, как произошло совершенно неожиданное и крайне обидное для нас охотников развитие событий: проплыв чуть ли ни полпути, Уран вдруг тормознул, как будто что-то вспомнил, повернулся, увидел позади нетронутую палку, видимо изумился, что он что-то не то тащит так весело играющим с ним вон тем на берегу, и тут же чуть ли не с отвращением выплюнул мою утку и… поплыл назад, ухватил в пасть брошенную поноску и торжествующе выгреб на сушу, предлагая нам ещё и потягаться с ним в отборе палки, и при этом недоумевая, почему это мы не рады его блестяще выполненным заданием. «Всё, - подумал я, - хватит экспериментов! С этой «охотничьей» собакой все понятно!». Но злости не было, теперь мы больше смеялись, чем сердились на бедного Урана, который был абсолютно не виноват в том, что ничему не был обучен и вырос, по сути, обыкновенным городским домашним псом.
    В тот день мы ещё успешно отстояли вечернюю зарю - Уран не мешал; он свыкся с берегом и колком и находил там больше радости, чем с нами в воде, «привычно» переночевали вчетвером в палатке, не пропустили и добычливый утренний перелёт следующего дня, затем собрались и вскоре были на полустанке, где дождались электрички и уехали домой.
     Уран пробыл у нас ещё сутки, вволю навалялся на диване -  мы его не ругали, - был ласков со всеми, давал понять, что мы ему подходим, но делать было нечего. В то время мы могли позволить себе держать дома собаку только в том случае, если бы она отвечала нашему увлечению охотой. Поэтому я  опять же пешком через весь город отвёл его к прежнему хозяину. Тот всё понял и лишь  пожал плечами, принимая  от меня намордник и поводок, на котором, как и несколько дней назад, рвалась в стороны и стелилась по асфальту несостоявшаяся охотничья собака - русский спаниель Уран.