Размышления после чтения Надежда Мандельштам ч. 2

Сегодня много чаще чем раньше упоминают 1937 год. Упоминают плохо, с опаской, с очевидной боязнью, что всё повториться. В истории так и бывает; мало того – повторения никогда не бывают случайными. Но к счастью, никогда не повторяются досконально и скрупулезно. Потом, между повторениями всегда есть запас времени.
Но как это было тогда, в тридцатых? Ведь не в тридцать седьмом уже тучи собрались на О.М., а в тридцать четвертом. Со времени октябрьского переворота и прошло-то всего-навсего семнадцать лет. Хотя – практически это возраст совершеннолетия. Что происходило с семейством Мандельштам?
Да ничего особенного. Жизнь со всем её неустройством и несостоявшимися возможностями:
«Подумать только, что у нас могла быть обыкновенная жизнь с разбитыми сердцами, скандалами и разводами. Есть на свете безумцы, которые не знают, что именно это и есть нормальная человеческая жизнь и к ней надо всеми силами стремиться… Чего только не отдашь за такую драму!»
Тех, кто в последствии отнял у неё эти возможности, подробности их личной жизни мало интересовали. По-своему это и верно: каждого интересуют только собственные дела, а не заботы соседей. Живой соседский интерес проснулся несколько позже, когда появилась возможность присовокупить освободившуюся жилплощадь, что и было сделано. Не без  хлопот, правда. Бюрократия на уровне ЖКХ была уже отлажена.
Но Н.М. в семейной жизни беспокоило иное: 
«Мне всегда казалось обидным и горьким, что в неразрывной нашей связи большую роль сыграла физиологическая удача, и я плакалась на это Мандельштаму, но для него такое было не снижением любви, скорее даже наоборот. Он смеялся надо мной, и я не отдавала себе отчета , что он сам сделал из меня то, что ему было нужно, потому что сразу почувствовал свою свободу-судьбу. Я об этом молчала, потому что была идиоткой, а он открыто говорил».
Эгоизм. Но это эгоизм личности более зрелого возраста по отношению к молодому партнеру. Добавим – личности творческой. А поэзия загадочна свойством увидеть будущее и не фокусировать на этом внимания самого поэта. И всё для самой малости – поэт должен быть всегда прав и безогляден в своих поисках вдохновения и любви:
«Любовь, а тем более физическое влечение, как известно правотой не регулируется. То, что происходит между участниками любви, разрыва или даже гибели, никакому суду не подлежит».
Поэт как бы свободен, хотя свобода его иного порядка, чем свобода простого обывателя. Это его стихия, хотя стихия отнюдь не гарантирует спокойствия достигнутого уровня. Этот уровень тяжело достигается и очень легко утрачивается. В отличие от того же обывателя, который прочно удерживается на покоренных высотах. Если не происходит природных катастроф или военных испытаний.
Н.М.: «он считал свободу неотделимой от человека как такового».
Будем справедливы - у О.М. было свое видение семейной жизни:

И под временным небом чистилища
Забываем мы часто о том,
Что счастливое небохранилище –
Раздвижной и прижизненный дом.

Н.М., вероятно, этого не знала: некоторые стихи О.М. передал ей с наказам  прочесть  только после его смерти. И она выполнила его волю.
Чаще он выражал свои мысли вслух, в кругу людей, перед которыми считал должным читать новые стихи, особенно те, которые считал удачными. Если бы  он и мог предположить, что стихи эти могут стать и судьбоносными - всё равно бы прочёл! В  О.М. содержалось нечто юношеское, задиристое, неугомонное:

«Мы живём, под собою не чуя страны»…
Пастернак пришел от этих стихов в ужас и сказал автору в глаза, что он их не слышал. Честно сказал, а это дорогого стоит.  Кто-то иной – Н.М., если и знала точно, кто это был, не стала с нами откровенничать – кто-то иной сообщил в компетентные органы.  Доложил по команде или донес – это как угодно. Донос, как средство «гражданской бдительности», уже вошло  в обиход.
Отступлю – и сейчас, после тридцатилетнего существования по соседству с цивилизованными странами в нашей небольшой Беларуси донос на ближнего оживает. Диктатуре он необходим -   «Террор и самовластие всегда близоруки» - разговор об этом впереди.