Глава XX VIII Детская хлопушка

- Я этого не перенесу, - признался Иван, когда их подвели к бронепоезду с таким необычным названием.
- Залазь! – подтолкнул Ивана прикладом в спину солдат, так, как тот встал в нерешительности перед слегка приоткрытой дверью-люком вагона.
- Зачем? – удивился Иван.
- Там тебе скажут, - пихал в спину Петра заботливый воин.
В вагоне намечались, проступая из полумрака фигуры белогвардейцев. Среди них были и унтер-офицеры. Привыкнув к темноте мог судить Иван.
Вагон толкнуло и, звякнув сцепками состав двинулся обратно на станцию.
- Кто такие будете? – поинтересовался офицер, в чине капитана артиллерии, как уже могли определить привыкшие к сумраку глаза Ивана.
- Из Онеги мы. Приезжали в Обозерский по вопросам продажи леса. Вот, теперь обратно идём, - врал Иван.
- Документы есть? – перед привыкшими теперь уже к темноте глазами, отчётливо проступало уставшее лицо офицера. На вид ему было не более тридцати. Прищуренные от дневного света глаза пристально разглядывали задержанных. Потеряв в последнее время доверие к людям, был подозрителен, видя в каждом врага. Даже прячась за усиленными бронёй стенами оснащённого двумя полевыми орудиями вагона, не желал подвергать себя риску общения с окружающим миром, что давно вызывал в нём отвращение и страх.
И, сейчас, когда извне были доставлены внутрь вагона эти двое, таких ненужных ему сейчас людей, был раздражён предстоящим их допросом. Не хотел знать ничего о том, что давно уже вычеркнул из своей головы за ненадобностью. Был счастлив навсегда остаться здесь, в череве этого, дышащего огнём и дымом дракона.
- Документы потеряли ещё по дороге в Обозерский. От партизан убежали. Лесом шли. Болотами. Какие уж тут документы? - сочинял на ходу Пётр.
- Да уж, что ни говори, а партизан здесь много, - прислонился спиной к затвору орудия, смотрящего своим стволом в сторону леса, капитан. Затем, резко оттолкнувшись от него, подошёл вплотную к Ивану, и с вселенской грустью в голосе сказал:
- А ведь вы в морской форме. Дезертир!?
- Я воевал с немцами. Бежал из плена. Документы утеряны. После провозглашения советов в Онеге, не имел, да и боялся искать возможности восстановить. Но ещё в 18-ом, 31 июля, после первого захвата Английским десантом города, пытался, но не удалось. Город перешёл в руки красных. И, когда, снова, в очередной раз Онегу штурмом взяли англичане вместе с войсками генерала Миллера уже не пытался восстанавливать, так, как боялся, при следующей сдачи буду всё же расстрелян, чего чудом не произошло ранее.
- Что ж, звучит правдоподобно. А, что же с вами? – обратился к Петру офицер.
- Я преподаватель Онежской гимназии. Старший преподаватель. Меня в городе хорошо знают, - настолько был замучен постоянными допросами, недоверием и попытками исполнения приговоров, как официальных, так и надуманных, что не боялся того, что капитан действительно решит связавшись с Онегой проверить его слова. Ведь таким образом сразу станет известно о его участии в исполнительном комитете при советах. А, это приведёт к самому настоящему расстрелу, что уже не пугало Петра. Усталость от всего произошедшего с ним, сделала безразличным к смерти, которой ещё так недавно сторонился.
- Что ж вы тогда оказали сопротивление патрулю, раз такие правильные?
- Испугались.
- Нас бояться нечего. Мы самая, что ни наесть законная власть.
- Что же теперь с нами будет? – спросил Пётр.
- Сдам вас в комендатуру. Пусть там решают, схватился за выступ на бронированной стене вагона, чтоб не упасть от резкого торможения состава капитан. Бронепоезд зашёл на запасной путь станции Обозерский.

Но, и в этот раз, продержав в комендатуре пару дней, выдав временные документы их, всё же отпустили.

* * *

Доехали до Емца на поезде с лесом. Первый снег уже выпал, но лежал тоненьким слоем среди Елей и берёз, вдоль железной дороги. Далее следовало идти пешком до Улитино, где надеялись сесть на лодку, или баржу, идущую до Онеги.
В Емце переночевали в избе у доброго мужика. Пустил путников, смилостивился. А утром, проехав около двадцати километров на попутной телеге до Улитино, совершенно случайно, будто планировали загодя, сели на пароходик, возвращающийся в Онегу из Каргополя.
Денег не было, взяли, как своих Онежских, да и сам пароходик имел одноимённое название – Онега. Чудом, из-за своего малого размера не был экспроприирован красной армией год назад под монитор.
Грелись в трюме, рядом с углём. На палубе гулял ветер. Молчали, наговорились на Мудьюге, и во время скитаний в лесах, после побега.
- Знаешь Пётр, хотел бы я прочесть твою книгу, - признался Иван. Ещё год назад, когда его взяли на «Ермак» чувствовал себя нужным стране. Но, разочаровался в том, к чему приводила эта проклятая, ненужная ему революция. Теперь же, пройдя Мудьюг, изменился. Видел в себе силы на то, чтоб жить. А не вернуться ли на ледокол, пришла неожиданная мысль.
- Она же ещё не совсем готова.
- Ничего страшного. Думаю, смогу дать нужный совет, - и действительно чувствовал внутри энергию, и, что самое главное – радость от возможности пригодиться. Видел себя частицей в этом огромном, не всегда объяснимом мире, двигающемся вперёд столетиями, но, каждый раз проворачивающемся на одних и тех же ошибках. Хотел узнавать его лучше, стремиться к совершенству.
- Ещё прочтёшь, - прилёг на мешок с картошкой Пётр.
Плыли дальше. Каждый думал о чём-то своём.
Но, устав вскоре от полумрака трюма, решили выйти на верх, полюбоваться местными красотами.
Уж прошли Ковкулу, до Онеги оставалось рукой подать. Вдали виднелась Вознесенская церковь Пиялы, что подобно свече горела в ржавых, осенних лучах солнца.
- Вот ведь, где красота Русская, Северная, - сказал Иван, сбросив с себя матросскую шинель, расправил руки, словно хотел обнять свой родимый край.
Тихий, словно хлопок детской хлопушки, раздался одинокий выстрел. Пётр не придал этому никакого внимания, так, как, кто угодно из местных мужиков, возвращаясь с рыбалки домой мог сейчас подстрелить здесь случайного зверя, будь то лиса, или заяц.
Но, схватился за сердце рукой Иван. Побежала по пальцам алая кровь, незаметная на фоне тёмной шинели. Прислонился к чёрной, дымящей трубе, торчащей прямо из палубы.
Сыпал уголёк кочегар, не жалел.
Искрами, словно салютом ответила она на прикосновение к ней. Сполз вниз на палубу.
- Ваня! Ты это что ж!? – не сразу понял Пётр, что нет больше его друга.
Далеко вперёд смотрели, будто ещё живые глаза. То ли Онегу искали вдали, то ли ту жизнь, что так и не смог прожить на земле. Белогвардейский морской китель приманил пулю обиженного на прошлую власть партизана.
Кто знает, что было в его голове? Зачем скрывался в здешних лесах? Это уже было неважно, ни Ивану, ни Петру.
- Что ж ты сволочь стреляешь! – выразил всю свою беспомощность в этом крике, в сторону леса по левому берегу Онеги Пётр, не видя, кто стрелял.
Эхо долго кидало его фразу от берега к берегу, не в силах ответить на неё. Да и могло ли?
Упав на колени, расстёгивал другу ворот Пётр. Но, угодив точно в сердце, пуля моментально сделала своё дело. Не оставалось больше ни капли жизни в этом интересном для него человеке, мечтавшем попасть в Арктику, но нашедшем свою смерть возвращаясь домой.
Мерно шлёпал колёсами по воде пароходик. Тарахтел его слабосильный, но не нуждающийся в нефти, довольствующийся углём, или, на крайний случай дровами, мотор. Словно манна небесная повалил крупный, похожий на хлопок, снег.
Он падал мягко, покрывая собой капли крови на палубе, не тая, так, как ложился уже на подготовленное к зиме, промёрзлое, покрытое инеем дерево.

* * *

Похоронили на кладбище у Собора Троицы Живоначальной в Онеге, в семейном склепе, не вдалеке от могилы отца Петра.
Видел Ивана первый раз не в форме. Галстук, костюм, белая рубашка. Как неестественно выглядел он сегодня в гробу, будто собирался на праздник, но, прилёг отдохнуть.