Глава XX IV Шпиён

Расспрос красноармейцев о том, кто, как попал в тюрьму, и далее на Мудьюг, допросом назвать никак не получалось, даже, если и с натяжкой.
- А ты шо ж дядько такый красавэц, як ворон чёрмный? – с непонятно откуда взявшимся в здешних краях, вкропившимся в речь суржиком поинтересовался небольшого роста боец с недельной небритостью.
- Офицер он морской. Из бывших, - простонал прислонившийся к дереву Федор.
- Царский прихвостень, - зло подыграл Антип уже жадно жующий кусок сала.
- Ага! Шпиёнь значить? – подошёл сзади к Ивану боец повыше с винтовкой в руках.
- И второй с ним тоже, - указал только что надкушенной луковицей на Петра Антип.
- Не слушайте вы их ребятки. Неправда это. С голодухи у них крыша поехала, - попытался было защитить Михалыч. Но уже было поздно. Настроенные на героическую победу, не имея возможности доказать свои права на таковую уже уводили арестованных два красноармейца.
Ивана с Петром, в виде исключения будто были самыми настоящими шпионами, пробравшимися в ряды повстанцев, вырвавшихся с острова, и чудом спасшихся, для верности закрыли в дровяной сарай при штабе, расположенном в доме местного купца. Вырвавшись далеко вперёд вот уже вторую неделю полк ждал свои неимоверно растянувшиеся по северным лесам и болотам тыловые обозы.
Иван понимал, мнение пусть и получивших свободу, но продолжавших искать виновного в пережитом, бежавших вместе с ними будет не в его пользу. И если повлияв на Федора и Антипа мог замолвить за Петра с Иваном своё слово Михалыч, то надавить на остальных, так же имеющих своё мнение не был в состоянии. Слишком уж много для него было приобретших волю каторжан.
Форма морского офицера красноречиво заявлявшая о себе не влияла на решение об их задержании. Многие были одеты, кто во что горазд. Не одну власть пришлось пережить поменяв форму артиллериста, на морскую, ещё в Питере. Сохранялся в ней словно в собственном мире, что построил для себя сам, пройдя через все невзгоды и лишения последних лет. В лесу, когда знал, выйдут на части Красной Армии, может и хотел переодеться, но, не во что было.
И всё же чёрный цвет кителя, и матросской шинели, надетой поверх него, обладали некоей мистической силой, влияющей на человека, не часто встречавшего в северных лесах военных моряков. Боялись, уважали и одновременно с этим ненавидели.
Шёл к красным, давно решив для себя: будь, что будет. Надоело уже существовать между двух огней, хотелось, какой-то определённости. Пусть это и была бы смерть, к которой готовился давно. Но, не спешил, предоставляя возможность ей самой протянуть к нему руки. Видя, никогда не сбудутся теперь его мечты, вынашиваемые с юных лет.

- Вы, собственно почему не в строю? – поинтересовался у Ивана лет тридцати, коренастый, с залихватскими усами, в галифе, с кожаными вшивками, да ещё и в папахе, словно казак командир стрелкового полка.
- Для меня война закончена, - коротко ответил. Не хотел объяснять, не верил уже, что его, кто-то будет слушать. Тем более в такое сложное для страны время, когда идёт война, и злость с обоих сторон её участников накапливается с каждым днём. Уже знал, каждое лишнее слово легко оборачивается против него. Сказаны они белогвардейскому офицеру, или бойцу РККА, не имело смысла. Все ненавидели теперь малейшее непонимание, как их вопросов, так и в недосказанности ответов. А, уж лишние слова и вовсе выводили из себя.
Был сдержан, уже не из осторожности, скорее, не имел сил, и не ждал, что его услышат. Знал, многие в это непростое для страны время спрашивают просто так, для приличия, оставаясь при своём мнении. Эта особенность сильно проявляется во времена безвластия. Сталкивался с этим возвращаясь из плена, пробираясь сквозь линию фронта под Ровно, а, затем, удачно её преодолев, далее, в сторону Севера.
- С чего вы это взяли!? – аж фыркнул от удовольствия командир полка. Сейчас, когда боевых действий давно не было и полк для встречи с противником отрываясь от обозов, рывками двигался вперёд, никак его не настигая, не знал, чем следует заниматься в минуты отдыха командиру такого многочисленного подразделения, как его. Поэтому и уделял особое внимание революционной бдительности, решив проверить подозрительных, как ему казалось личностей.
- С того, что власти меняются, а жизнь идёт, - уклончиво ответил Иван.
- Ваша жизнь зависит от того, на чьей вы стороне, - показалось командиру, зацепился за нужную нить. Рисовал круги вокруг Ивана, поскрипывая новыми, только со склада, яловыми сапогами, натёртыми пахучей ваксой до одурения.
- Всегда был и буду на стороне народа.
Вот ведь хитрющая контра, понял командир. Не был казаком, но умел ездить верхом, ещё с детства, родившись в селе Ковкула, под Онегой. Теперь, же, нацепив на себя всю эту амуницию, гордился собой, представляя, как выглядит со стороны. В штабе, частично сохранившем мебель местного купца иногда останавливаясь ненадолго, красовался перед зеркалом на лестнице, пока его не разбили по неосторожности караульные, открыв стрельбу по попытавшемуся бежать арестованному белогвардейцу. Очень жалел об этой потере. Хотел самолично шлёпнуть убегающего дворами унтер-офицера в саду, за штабом, из окна своего кабинета. Подняв наган, так и не нажал на курок, опередила пуля меткого караульного. Да и не приходилось ему ещё стрелять в человека.
- Народ – это мы, - расправил себе усища.
- Народ – это Россия. Она велика и многонациональна. Извольте не отвечать за всех.
Нет, ну, мерзавец! Ей Богу расстреляю! Уже практически решил для себя командир полка. Но умел сдерживать в себе приступы внезапного гнева. Решил; пусть посидит денёк, другой. Одумается. Говорили мужики, этот гад конвойного на вышке замочил. Наверняка шпиён. Пущай остынет. Может и признается.
- Увести!
Знал, при обнаружении незнакомцев было задержано двое. И сегодня, на следующий день с самого утра решился начать беседы с ними. Но не успев закончить с первым, которого веря докладам считал более опасным вдруг увидел на пороге своего кабинета знакомое лицо. Прежде чем наорать на вошедшего, чтобы понять имеет ли на то право постарался вспомнить, кто этот так уверенно державший себя человек.
 Александр Михайлович! – с трудом увидел в этом, постаревшем лет на десять мужчине такого энергичного, свято верящего в дело партии большевика, которого знал прежде.
- Да. Это я. А ты Аракадий вовсе не изменился. Вот разве только усищи себе отпустил, - протянул руку Михалыч.
- Но какими судьбами!? – обнял его, будто перед ним стоял его отец.
Был знаком с Михалычем. Но узнав от него, что так же оказался среди бежавших из ссыльнокаторжной тюрьмы Мудьюга немало удивился.
Попав в революцию стихийно, скорее будучи засосанным в её водоворот нежели чем осознанно, как большевик, меньшевик, или кадет со стажем, успокоившись, поняв суть дела, с замиранием сердца смотрел на опытных большевиков. Видя, переворот произошедший в стране простым, поддержавшим его людям даёт большие перспективы, не мог понять, как же им удалось намного раньше чем он постичь суть происходящего, начав борьбу с режимом.
Приезжал к ним в Обозерский из Архангельска для помощи в расширении партийной работы опытный большевик. Тогда-то и познакомился с Елизаровым. Вот уж и не знал, что всего-то через год с небольшим встретит его буквально вышедшего из леса, но уже не как Александра Михайловича, а Михалыча.
Правда при этом тот вовсе не потерял своего авторитета в глазах бывшего народного милиционера, а теперь командира полка. Даже наоборот, как узник мирового капитализма приобрёл больший вес в его глазах. Только вот председатель партийной ячейки ссыльнокаторжной тюрьмы, как называлась последняя должность того вовсе не внушала большого преклонения с его стороны.
- Не может быть! Вот ведь, какая штука жизнь! – продолжал удивляться встрече командир полка.
- Может Аркадий. И вот, что я хочу тебе сказать. Не просто так пришёл к тебе. А с просьбой. Отпусти ты этих двоих. Помогли бежать нам.
- Но ведь послушай, что говорит морячок-то этот царский!
- Давно нет царя. Да и флот переменился. А к шинельке-то его и вовсе вопросов нет. В ней забрали, в ней и отпустили. Где в лесу-то переодеться мог?
- Но ведь не с нами он. Не за нашу власть.
- Да и чёрт с ним. Считай он нас и вывел. Карта была за подкладкой спрятана. По ней и шли. Нет ему дороги назад. Белые его же и посадили. А с нами не идёт, так ты погоди. Дай осмыслить человеку. В себя прийти.

Когда ушёл Елизаров, сделал самокрутку. Подкурил. Присел на стул. Закинул ногу на ногу, как видел в кино. Кажется, фильма была про американцев, или нет, англичан. Для него все они были одинаковы, при этом стремился в Архангельск, в надежде увидеть хотя б одного интервента, ещё до того, как уйдёт оттуда последний пароход. Американцы и французы, к тому времени, уже давно покинули северную область.
Встал, выпустил дым. Вышел из двери бывшей гостиной, в холл. Сказал:
- Приводи следующего.
Штаб располагался на втором, уже деревянном этаже, где потолки были повыше и дышалось легче.
Привели Петра.
Посмотрел на него внимательно. Выжидал. Курил. Думал.
Пётр так же молчал. Не имел особого желания разговаривать теперь с красными. Слишком уж натерпелся из-за пособничества им. Хотелось, чтоб весь этот кошмар побыстрее кончился для него.
Фамилия? – выпустив в последний раз дым, затушил о мраморную пепельницу окурок командир.
- Староплёсов.
- Сословие?
- Купеческое.
- Кем были до ссыльнокаторжной тюрьмы?
- Был членом исполнительного комитета Онеги. При взятии английским десантом города попал в плен, - придерживая козырь Пётр, знал, его всё же спросят об этом. Ведь никого кроме них не задержали.
- Так-так-так, - почесал у себя в затылке командир. Задача была не из лёгких. Определить врага среди своего же. Никогда бы и не подумал ранее, что такое возможно. Но, теперь начинал догадываться, умеет гораздо больше, чем ранее казалось.
Но не выходили из головы слова Михалыча. Да и вроде обещал ему исполнить просьбу. Сам не знал теперь зачем продолжает это дознание. Но видимо для удовлетворения собственной значимости должен был, как и прежде в милиции довести дело до конца. Докопаться до самой сути. Но сможет ли остановиться тогда, когда всё встанет на свои места?
Нет. Не мог иначе. Опыт, пусть и не долгой работы научил этому.
- Значит за правду пострадали? То-то фамилия мне ваша знакома. Я ещё думал, а не с Онеги ли? И, точно. Хорошая память у меня. Многие хвалили. Но, сейчас о главном. Не хотите продолжить освобождение Северной области от интервенции?
- Да, я и стрелять-то толком не умею. Мне бы обратно в Онегу, - признался Пётр. В отличие от остальных бежавших пленников, ни он, ни Иван, не жаждали взяться за оружие. Ненависть, накопленная в ссыльнокаторжной тюрьме, не требовала выхода наружу в виде кровавой мести, постепенно растворяясь в них, преобразуясь в энергию жизни.
- Ответьте мне на один вопрос, - принял для себя решение – отпустит;
- Какой?
- Что связывает вас с вашим товарищем?
- С Иваном Никифоровичем?
- Да.
- Мы сошлись вместе ещё на Мудьюге. Он умный, образованный человек. Мне было интересно находиться с ним рядом.
- Вот, что Пётр Ильич, ступайте-ка вы к себе в Онегу. Устраивайтесь на прежнюю работу. Город опять наш, - говоря это понимал, следует отпустить и морячка.
- У меня есть к вам одна просьба.
- Какая?
- Вы не могли бы освободить Ивана Никифоровича. Я готов за него поручиться, не возьмёт больше оружия в руки.
- Так уж и не возьмёт?
- Ну, разве, что только если на охоте.
Может и действительно поверить на слово этому бывшему полукупцу-интелигенту, промелькнула в голове командира жалостливая мысль. Нет не предавали его ещё, не стреляли из-за угла. Всё больше в бой, напрямую ходил в атаку. Верил, вокруг него люди. Рад был своему нынешнему положению и не понимал; мягкость и великодушие, что практически уже был готов проявить сейчас, вскоре прекратят своё существование среди тех, кто желает жить хорошо, не теряя статуса, должности, уважения. Верил в победу здравого смысла.
Но, поскольку был прост и жил сегодняшним днём, всё же согласился с Петром. Да и настроение у него последние дни было замечательное. Шли вперёд, не ввязываясь при этом в бои, не теряя людей. Не война, а малина. Разве не о такой победе мечтает каждый военный? Но, не был военным, стал им случайно, поэтому и не мог сам себе ответить на поставленный вопрос.
Встал, открыл дверь. Сказал:
- Позвать сюда морячка.
Присел в своё кресло за купеческий стол, с зелёным сукном. Провёл по нему несколько раз ладонью, смахивая пыль, которая порядком набралась за последний месяц, как дом был брошен, бежавшим в Архангельск хозяином.
Затем поднял руку в воздух и несколько задержав её там, со всей силы прихлопнул по столу. Пыль разлетелась в утренних солнечных лучах. На часах уже было около десяти.
Сказал:
- Отпущу его. Поверю вам. Только вот мне, кто поверит? – уставился в глаза Петру.
Тот отвёл свои не в силах выдержать этот тяжёлый для него взгляд. Да и не собирался с ним играть в гляделки.
Конвойный ввёл Ивана Никифоровича.
- Ваш друг за вас поручился. В наше время нельзя верить никому. Но, я, видимо ещё из тех времён, когда людям доверяли, - смерил его форму снизу доверху взглядом. Продолжил:
- Могли бы принести пользу красной армии, как кадровый офицер. Эх, не хотите помогать рабоче-крестьянской армии, в трудные для неё дни.
Неспешно делал самокрутку. Затем искал спички по карманам.
- Они на столе, - помог ему Иван Никифорыч.
Подкурил. Выпустил дым. Отвернулся к окну. Долго смотрел во двор. Думал.
Родившись в селе Ковкула, в семье богатого помора встретил революцию без особой радости. Даже с неким страхом, из-за неуверенности в завтрашнем дне. Не думал, придётся воевать за власть, пришедшую на смену царской. Да и царя-то любил. Правда никогда не старался понять, в чём именно заключается подобная любовь.
Когда северная область подпала под правление Антанты, растерялся. Никогда поморы не были крепостными, даже сам Пётр не смог их поработить. И, теперь не понимал, не мог себе даже представить, что такое быть чьей-то колонией? Интуитивно не видел никаких перспектив в этом деле. Долго не мог решиться. В итоге пошёл за теми, кто хоть на словах давал надежду на стабильность.
Но постепенно втягиваясь в политическую жизнь, сначала записавшись в ряды милиции в Обозерском стал замечать для себя, перспективен его выбор. Поступал по справедливости, да и бандитизма особого не было в его краях. Нравилось быть востребованным, ощущать уважение со стороны поселян. Но, проявлял жёсткость в выполнении поставленных задач, всегда считая себя правым, чувствуя, возможно врождённую уверенность в том, что мыслит так, как и подобает честному человеку.
Сделали начальником.
Ощутил прилив сил. Уверенность в своей незаменимости. Затем мобилизация. Сперва испугался. Не умел убивать, стрелять в людей. Но, имел уже имя, да и обещали должность не меньше командира. Согласился. Нравилось ощущать свой авторитет. Стал замечать, получает радость от этого, нового ещё полгода назад для него чувства, теперь неразрывно ставшего одним целым с ним.
- Ступайте. Вы свободны, - не зная такового, но очень схоже с императорским жестом опущенного вниз большого пальца правой руки раздавил бычок в пепельнице. Словно Римский правитель, великодушно миловал гладиатора, отпускал этого, незнакомого ему человека, даря не только жизнь, но и свободу.