Валера Ершов, совсем не гигант секса большого

         Вот и еще один день прошел. Глубокая ночь скоро сморит  деревню. Вроде успокоились все, и люди, и животина домашняя. Только сельские певуньи, те, что живут в верхнем краю деревни, еще не пропели свои песни. Это заведено у них издавна. После вечернего киносеанса почти всегда молодежь организует танцы. Но длятся они недолго.

          Электрический свет гоняет местный дизель только до двенадцати ночи.  Гаснет свет, радиола протяжно издаёт последние звуки и замолкает. Все вываливаются шумной толпой на улицу. И если с перекрестка, в три стороны села, молодежь расходится в основном молчком, то “верхнекрайские” девушки молча не ходят никогда. Им и топать то, не ближний свет, поболе километра то темным улицам.

         Обычно, несколько девушек-певуний, берут друг друга под руки, получается, как раз, во всю ширину деревенской улицы, и вот уже несется по затихшей деревне:
                “ Нам бы лучше не дружить бы, не гулять бы,
                Не ходить бы нам с тобой на танцы в клубе.
                Ах, Наташа, ах, подружка, вашу свадьбу
                За четыре переулка слышат люди.
                Ах, Наташа, вашу свадьбу
                За четыре переулка слышат люди. “
         Постепенно голосов становится всё меньше и меньше и вот уже последняя певунья нырнула в свою калитку. Всё стихло. Не совсем, правда. За шеренгой певиц неотступно следовала группа сопровождения, молчаливых, деревенских парней, только огоньки сигарет в темноте мелькают. И как только очередная девчонка, попрощавшись с подружками, сворачивает с дороги к дому своему, возле нее, тут как тут, появляется ухажер.

    Ох, уж эти парни, влюбленные! Девчонка хотела хоть на минутку оторваться от парнишки, забежать за угол дома, да пописить успеть. Ну как же, парень наш всегда начеку, ему, балбесу, совсем невдомёк, куда хотела нырнуть его возлюбленная.

       Зажал ее у калитки, обнимания с поцелуями устроил, а у той, бедненькой, только одна мысля в голове, господи, да скорей бы всё это кончилось, мочи, нет никакой, терпеть. И вот ведь какие мы стеснительные были в то время. Ну, чтобы сказать, подожди, мол, дорогой минутку, отлучусь ненадолго. Нет, вроде как стыдно и неудобно. Было ведь такое, девчонки?  Не отнекивайтесь. Конечно, было, как говорится, тут и отпираться бессмысленно.

       Ну, это я так. По секрету, между нами, девочками. Летом лафа. Тепло, гуляй хоть до утра. А утро то, вот оно! Незаметно, то, как светать начало. Бежать по домам надо, вона уже доярки на дойку встают.

      Зимой лафы такой нет. В те трескучие алтайские морозы, хоть бы проводить подружку до дома и врезать бегом обратно, пока что-нибудь не отмерзло невзначай. А почему морозы то трескучими зовутся? Это ведь не для красного словца сказано.
 
       Бывало, идет парочка по улице, только снег под ногами скрипит. Кстати, в морозы и скрип то громкий, издалека слышно идущих. И вдруг рядом, будто ружейный выстрел раздался, да такой громкий, что вздрагиваешь всем телом. А это совсем и не выстрел, это бревно в срубе дома, мимо которого проходила парочка, лопнуло или треснуло, не знаю, как правильно сказать.

      Вот почему Валерка Ершов совсем не любил зимой дружить с девчонками. И девчонок он совсем не любил в эти зимние месяцы. Не нравились ему, закутанные в шали, в пальто и валенках, в вязаных варежках, пахнущих овечьей шерстью, деревенские красавицы. Живого места не найти на них в ту пору, кроме носика, и то замерзшего.

     Зато, если вечером, в фойе клуба устраивают танцы, Валерка в первых рядах танцоров. Нет, вальсы, и танго он игнорировал. Да и куда ему с его-то ростом, “рубль-пять” с кепкой, как сказали бы местные острословы, кружиться с девушкой. Он мастер был танцевать шейк, входивший только-только тогда, в моду.

     Правильно ли он его танцует, никто в деревне не мог оценить, так как, сроду не видели такое чудо. А Валерка, видать, одним из первых его подсмотрел, учась в старших классах в соседнем селе. Без улыбки нельзя было смотреть на этого доморощенного клоуна. Маленького роста, в вечно расстегнутой москвичке с шалевым воротником, в заячьей шапке и огромных белых валенках с большими отворотами.

     Представили себе этого охламона, танцующего этот  заморский танец? Умора, когда он приседать начинает, выбрасывая эти валенки в разные стороны! Еще Валерка где-то подхватил слова “по-черному”. Скорей всего, засели в голове у него эти слова после песни Высоцкого, “Протопи, ты, мне баньку, по белому”. Теперь “по-черному” у него выражало абсолютно всё. “По-черному” куролесил, но и пахал тоже “по-черному”. “По-черному” мог, даже, и устать и даже отдохнуть мог только “по-черному”.

     Наступила весна, за ней и лето, вот оно, нарисовалось. Деревенские девчата постепенно разболаклись, то бишь, скинули с себя всё зимнее одеяние.  Смотрите парни теперича, как мы выглядим сейчас, в легких, ситцевых платьишках, да выше коленочек наших. Замечательно выглядели девушки, и вместе с ними радовались  парни, что морозными, зимними вечерами провожали их до дома, тайком шмыгая, замерзшими своими, носами.

       “Распушил свои перья” и наш Валерка Ершов. Вот оно, и его время пришло, когда “по-черному” можно закадрить девчонку, у которой теперь почти всё на виду, а что не видно, то можно и своим воображением приукрасить. “По-черному”. И не хрен зимой, с ними, “матрешками”, валандаться, сопли морозить. Сейчас надо железо ковать, покамест, на улице тепло и все потенциальные пассии, чуть ли не голяком, ходят.

     Дурень, ты, дурень, Валерка! Так кто же пойдет с тобой, железо то твоё ковать. Девчонки то все пристроены, вот же блин, они и летом, с теми же ребятами дружат, кто и зимой их провожал. Дружба, то у них, оказывается серьезная, круглогодичная, а не сезонная, как хотелось бы Валерке. Облом, полный облом.

     Но это, как ни странно, нисколько не обескураживало Валерку. Жениться он в ближайшее время не собирался, посему, дружбу заводить с девочками по серьезному, в его планы не входило совсем, а если сорвалось сегодня, не факт, что сорвется и завтра. Да и залетные девчата, приезжие, бывают в деревне. Живы будем, не помрем.

         Не помрем, конечно, но и стерпеть полное безразличие к его персоне, со стороны женского пола, Валерка никак не мог. Ему хотелось побед, причем побед быстрых и легких. Как, там, у Македонского, – пришел, увидел, победил!
 
          “Достал” он друзей-товарищей своих, разговорами о сногсшибательном  женском возбудителе, причем, в самом прямом смысле. Народная молва, якобы, гласит, что это, так называемые, “шпанские” мошки или мушки, и живут они в крапивных зарослях. Но в крапиву Валерка лезть категорически не желал, тем более, в глаза никто из друзей не видел живьём этих мошек.

       Поэтому, когда в деревне появился молодой парень, фельдшер-акушер, Валерка незамедлительно с ним познакомился. Скорей всего, он напел ему про своё мнимое половое бессилие, что тот выписал ему рецепт в районную аптеку, для покупки нужных таблеток.

       Валерка был в восторге. Ну, держитесь девчонки, скоро вы все будете моими! Сами бегать за мной начнете, а я выбирать буду среди вас, когда вы в очередь ко мне выстроитесь.

        И тут его ждало полное фиаско и разочарование. Он, то думал, что чудо-таблеточку, да как-нибудь в конфеточку, и рядом крутись возле “жертвы”, чтобы, не дай бог, другой “самец” рядом не оказался. А оно то, вишь как, лекарство это, должно приниматься долгое время, да и то, только на мужской пол, а не женский, действует.

       Еще Валерка любил разливать водку или вино. Упаси бог, конечно, же, не за столом, где у каждого, свой стакан или стопка на столе стоит. Нет, это совсем не “по-черному” получается. А “по-черному”, это где-то на улице, как сказал бы Аркадий Райкин, в антисанитарных условиях, когда на нескольких парней, бутылка, может и парочка, вина, незатейливая закуска и всего лишь один пустой стакан.

     Роль разводящего ему никто не назначает, он всегда сам  себе взваливает эту роль на свои плечи. Для вида, окинув взглядом собравшихся, будто прикинув, по сколько же грамм придется на брата, он начинает каждому наливать поочередно дозу, ему причитающую.

     И вот наступающий самый волнующий, конечно же, для него, момент. Если все довольствовались только половинкой стакана, то у Валерки стакан получался всегда полнехоньким. Что ничуть его не удивляло и озадачивало. Он традиционно произносил:

      -Ух, ты! “Львиная доза”, - и опрокидывал содержимое в рот.

       Стерпели ребята раз, другой, третий. Потом единодушно постановили, нет, не тянешь ты, Валерка, ни душой, ни телом, чтобы всегда “львиные” дозы употреблять, да еще и в ущерб другим. “Сняли” его с этой должности, другой стал “банковать”. И Валеркины “львиные” дозы  остались лишь в воспоминаниях.

      Прошли годы, за ними десятилетия, нет уже в живых, доброй половины его участников, ушел в мир иной и главный герой рассказа, Валерка Ершов. А вот память осталась. Это ведь такая зараза, память наша. Запоминает всё подряд, что надо, а зачастую, и совсем необязательно бы и запоминать, как только что, мной рассказанное. Но ей ведь не прикажешь. Памяти, то, нашей.