Слово и Екатерининская копия

(глава из книги "три ключа к "Слову о полку Игореве", СПб. "Гуманитарная академия", 2020)

Между текстом первого издания и Екатерининской копией есть два существенных отличия.  В изданиях "Слова" эти два принципиальных различия терялись среди огромного числа несущественных и таким образом проблема не осознавалась.
Рассмотрим их по очереди.


ПЕРВОЕ РАЗНОЧТЕНИЕ

Приведем текст со знаками препинания первых издателей:

Солнце ему тъмою путь заступаше; нощь стонущи ему грозою птичь убуди; свистъ зв;ринъ въ стазби; дивъ кличетъ веръху древа, велитъ послушати земли незнаем;… (98-102)

В Екатерининской копии слова «свистъ зв;ринъ въ стазби» отсутствуют. В чем причина такого удивительного расхождения, и какой вариант верен?
Попробуем сначала найти ответ на второй вопрос.
С одной стороны, вариант Екатерининской копии проще, и к тому же он безукоризненен с точки зрения краестрочий:

Солнце ему тъмою путь заступаше
нощь стонущи ему грозою птичь убуди
Дивъ кличетъ веръху древа
велитъ послушати земли незнаем;… (98-99, 101-102)
         
Как видим, каждая новая строка, включая и «дива», начинается с окончания предыдущей: аще – (н)ощь, (убу)ди – ди(въ), (дре)ва – ве(лит).
С другой стороны, в добавленном словосочетании есть звукоповтор, что явно неслучайно: «свистъзв;ринъвъстазби»: (с)вистзви – въст(а)зби.
Округлость данного словосочетания вкупе с кратким вариантом Екатерининской копии наводят на мысль, что свист относится к зверям, так что фразу можно истолковать как «свист звериный восстал (поднялся)» или «свист звериный (птиц) в стада сбил».
Под «дивом» в «Слове» подразумевается свистящий змий (см. Ч. V, гл. 8 ), и поэтому «свист зверин» издает именно он, клича половецкие полки («галок стада»). В таком случае примерный перевод этого места таков: «…ночь, стоная Игорю грозою, пробудила птиц, свист звериный их в стада сбил». Под птицами здесь имеются в виду половецкие полки.
Вот как говорится о свисте змея в «Слове о Вавилоне»:

И падше от свиста того, ослепле бяхут, и мнозе от стадъ их изомроша .

Как видим, слова «свист» и «стада» встречаются в одной фразе, что является аргументом в пользу близости этих же слов в «Слове о полку Игореве».
На наш взгляд, наиболее точно перевел это место Роман Якобсон: «Ночь, стонучи над ним грозою, птах пробудила, а свист звериный сгрудил их сотнями» .
Какова же причина отсутствия строки «свистъзв;ринъвъстазби» в Екатерининской копии?
Приведём текст первого издания:

Солнце ему тъмою путь заступаше
нощь стонущи ему грозою птичь убуди
свистъ зверинъ въ ста<да> зби.
Дивъ кличетъ веръху древа,
велитъ послушати земли незнаеме… (98-102)

Заметим, что добавление строки 100 делает текст хуже свитым по краям строк. Поэтому можно предположить, что вариант Екатерининской копии первичен. С другой стороны, добавленная фраза нужна, так как непосредственно перед «дивом» появляется «свист», что служит цели прояснения «дива» как змия.
Таким образом, добавивший данную строку знал структуру «Слова», то есть, скорее всего, и был его автором. Наша гипотеза состоит в том, что фраза эта была написана как ремарка с указанием места, куда ее следует вставить (переписчик Екатерининской копии, учитывая невразумительность данного словосочтания, счел его неважным). Выглядеть это могло примерно так:

(строка "свистъзверинъвъстазби" написана более мелко над строкой с указанием места вставки)
 

ВТОРОЕ РАЗНОЧТЕНИЕ

Текст первого издания:

За нимъ кликну Карна и Жля, поскочи по Руской земли, смагу мычючи въ пламяне розе (277-279).

В Екатерининской копии после слова «смагу» добавлено слово «людемъ»: «…смагу людемъ мычючи...» В варианте первого издания этого слова нет, но зато оно есть в переводе А. И. Мусина-Пушкина: «Воскликнули тогда Карня и Жля и, прискакав в землю Русскую, стали томить людей огнем и мечом» .
Первые издатели предположили, что в этом месте рассказывается о набеге половцев на Русь. При этом «Карна» и «Жля» – это какие-то два неизвестных летописи половецких хана. В свою очередь советские филологи, полагая, что слова «карна» и «жля» были образованы от глаголов «корить» и «жалеть», сочли их персонификациями плача и горя из свиты Девы-обиды. Таким образом, эти слова продолжали писаться с заглавной буквы как имена собственные. Со временем во фразе стала преобладать иная расстановка знаков препинания, а именно: запятая стала ставиться после слова «Карна». В таком случае оказывалось, что кличут Карну, а скачет уже Жля . Что же касается непонятных «смаги» (жара) и «пламяни роз;» (пламени в роге или пламенного рога), то их стало принято трактовать не как метафору зла, творимого половцами в Русской земле, а как описание погребальных обрядов русичей.
Попробуем прояснить смысл этого трудного места с помощью все тех же трех «ключей».
Ключ 3. Из деления текста на строки следует, что «карна» и «жля» действуют сообща, так что сначала их «кличут», и затем они вместе «скачут по Русской земле».
Ключ 2. «Карна» и «жля» из «Слова» являются парафразом «плача» и «жели» из рассказа Ипатьевской летописи (Ипат. лет., 1185 г.). Те же, в свою очередь, созвучны «плачу» и «рыданию» из параллельного места Лаврентьевской летописи (подробнее см. Ч. III , гл. 3). Во всех трех фразах совпадает слово «плач» (предположительно, «карна»). Пару ему составляют «рыдание» и «стенание» (предположительно, это и есть «жля»).
Вероятно, слово «карна» («корина») образовано от глагола «корить», а слово «жля» («желя») – от «жалеть». В русском причете по покойнику есть черты как корения покойного, так и жаления себя («да на кого ж ты меня оставил!»).
Ключ 1. Двоице «карна – жля» вторят нижеследующие пары «Киев – Чернигов», «туга – напасти», «тоска – печаль». Попарно повторяя синонимичные понятия и образы, автор сближает общими бедами Киев и Чернигов. Отсюда следует, что «карна» и «жля» должны действовать синхронно друг другу, но порознь – на Киевской и Черниговской земле соответственно. Из Ипатьевской летописи мы знаем, что Гза ходил на Чернигов, а Кончак – на Киев. Как следствие, по Киевской земле поскакала «карна»-плач, а по Черниговской – «жля»-рыдание. Любопытно, что слова «карна» и «жля» созвучны именам двух ханов: Карна = Кончак, Жля = Гза.
Группой слов «кликну», «поскочи» и «земля» данный отрывок связан со сценой побега Игоря:

Князю Игорю не быть! Кликну стукну земля въшуме трава вежи ся Половецкiи подвизашася.
А Игорь Князь поскочи горнастаемъ къ тростею… (640-645)

По нашему мнению строки, предшествующие фразе «А Игорь князь поскочи…», относятся к половцам, которые возвращаются из похода на Русскую землю. Фраза же «Князю Игорю не быть!» есть угроза ему казнью. Сопоставив два связанных между собой фрагмента «Слова», мы заключаем, что фраза «смагу (людемъ) мычючи въ пламяне розе» также относится к набегу половцев на Русь. В летописи подобные бедствия всегда объяснялись грехами людей. Вот что, например, говорится о вторжении на Русь половцев в 1185 г.:

Се же и здеяся грех ради наших, зане умножишася греси наши и неправды. Богъ бо казнить рабы своя напастьми различьными, огнемь и водою и ратью, и иными различными казньми, хрестьяномъ бо многыми напастьми внити въ царство небесное» (Лавр. лет. ).

Добавим, что в Ипатьевской летописи за тот же год особо подчеркивается использование половцами «живого огня»:

Въ лето 6692. Пошелъ бяше оканьный и безбожный и треклятый Кончакъ со мьножествомь половець на Русь, похупаяся, яко пл;нити хотя грады рускые и пожещи огньмь, бяше бо обрелъ мужа такового бесурменина, иже стреляше живымъ огньмь. (Ипат. лет., 1184 г.)

Этим же «живым огнем» и заканчивается статья летописи за данный год:

Его же, едуще по шоломени, оминуша, ины; же ватагы узревше, удариша на нихъ. Кончакъ же то видивъ, за не утече чересъ дорогу, и мьншицю (т.е. наложницу. – И. Е.) его яша и оного бесурменина яша, у негоже бяшеть живый огонь (Ипат. лет., 1184 г.).

Как видим, совсем неподалеку от «живого огня» называется «шоломень», который был дважды упомянут в «Слове». Это обстоятельство придает дополнительный вес гипотезе о том, что непонятная фраза про «смагу» (жар) и пламень в роге является описанием «живого огня» хана Кончака.

А теперь рассмотрим, что привносит слово «людемъ» во фразу «смагу (людемъ) мычючи въ пламяне розе» (279).
Фонетически слово «людемъ» в строке избыточно, так как оно не корреллирует с окружением, а строка становится длиннее. Тогда для чего оно нужно? Приведем два аргумента в пользу неслучайности этого слова в рассматриваемой фразе.
Формально добавление слова «людемъ» в текст рядом с «кликом» является дополнительным аргументом в пользу того, что автор «Слова» во фрагменте с описанием бегства Игоря (637-652) цитирует летопись («людемъ кликнувшимъ»). Из этого мы заключаем, что написавший слово «людемъ» в этом месте текста знал о связанности между собой двух сцен «Слова» и о цитируемом месте летописи.
Цитирование летописи служит прояснению «дива» «Слова» как «превеликого змия», и поэтому добавление слова «людемъ» делает рассматриваемый фрагмент тоже «дивовым» (из сопоставления отрывков мы заключаем, что карну и жлю «кличет» див). Выше уже отмечалось, что отсутствующая в Екатерининской копии строка «свистъзв;ринъвъстазби» также служила отгадке «дива» как змия.
Как видим, оба существенных разночтения между текстом первого издания и Екатерининской копией оказываются связаны с «дивом», что говорит о неслучайности этих привнесений.
Другой причиной добавления во фразу слова «людемъ» может быть следующее соображение.
Слово «людемъ» встречается в «Слова»: «Всеславъ Князь людемъ судяше» (552). Заканчивается эпизод про Всеслава осуждением его самого: «…суда Божея не минути!» (571) Итак, Всеслав людей судил, и за то («Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы…» –  Мф. 7:1-2) ему «суда Божьего не минуть». Людей может судить только Бог.
В сцене с «карной» и «жлей» описываются беды Русской земли от вторжения на нее половцев, которые являются только инструментом Божьей воли. Карает же Бог людей «грехов их ради». Таким образом, добавление слова «людемъ» привносит во фразу оттенок Божьего суда над ними. Не Гза с Кончаком подлинные враги русских людей, но они сами, греша, навлекают на себя Божью кару. Нужно же это для того, чтобы, омывшись слезами, очиститься. Учитывая сказанное, мы можем перевести фразу примерно так: за ним (т.е. за полком: ранее див кликал, сзывая своих на него) див кликнул карну (т. е. Кончака) и жлю (т. е. Гзу). Поскакали они по Русской земле, жар (грехов людей ради) разнося в пламенном роге.
Учитывая вышесказанное, предположим, что слово «людемъ» так же, как и «свистъзверинъвъстазби», является ремаркой с указанием места вставки. При этом переписчик Екатерининской копии понятное слово «людемъ» в текст вставил, а непонятное «свистзверинъвъстазби» – нет. Первые издатели поступили наоборот: экзотичный и явно неслучайный букворяд им показался важен, а слово «людемъ» – нет. В то же время слово «люди» присутствует в переводе А. И. Мусина-Пушкина, что уже само по себе говорит в пользу его наличия в оригинале «Слова».
 
(здесь д.б. вышеприведенная схема)


РЕЗЮМЕ

Два различия между текстом первого издания и Екатерининской копией служат отгадке «дива» как змия. С другой стороны, без фразы «свистъзверинъвъстазби» и без слова «людемъ» текст становится несколько лучше, что создает впечатление привнесенности этих элементов извне. Чтобы примирить между собой эти два антагонистичных друг другу соображения, мы можем предположить, что в рукописи «Слова» рассматриваемые здесь слово и строка присутствовали, но в особом статусе, допустим как текст над строкой с указанием места вставки.
До сих пор мы исходили главным образом из текста «Слова», никак не сообразуясь с традицией оформления древнерусской рукописной книги. Существуют ли примеры подобных вставок в других текстах?
В массе своей древнерусские книги написаны чисто, что является косвенным аргументом, что мы имеем дело с очередным списком того или иного древнего текста. Встречаемые же иногда в древнерусских рукописях ремарки и маргиналии, как правило, сделаны явно в другое время и другой рукой (часто это надписи, сделанные с целью исправления допущенной переписчиком ошибки; так, например, в одной рукописи над словом «полоуденныа» написано «полунощны»). Для того же, чтобы А. И. Мусин-Пушкин включил надстрочную ремарку в текст, она должна была быть стилистически почти не отличима от основного текста.
Ниже мы приведем небольшой пример «корректировки» текста в древнерусской рукописи.

2-я Псковская летопись.
Фрагмент первого листа «Синодального списка»
(середина восьмидесятых годов  XV в.).

В одном месте писавший текст, желая вставить в уже написанную фразу слово «токмо», написал его над строкой тем же письмом, но меньшим размером. Текст со вставкой написан киноварью под заглавием. В остальном рукопись сделана чисто. Поэтому допущенные на самой первой странице летописи огрехи мы склонны приписать не писцу (который пока не настроился на письмо), а художнику, который в оставленные для него пустые места вписал заглавие вязью, а также необходимые текстовые фрагменты и буквицы. Для нас важно, каким образом в древнерусской рукописной книге вносились исправления в текст после его написания. Примерно так же могли выглядеть предполагаемые разночтения и в рукописи А. И. Мусина-Пушкина.
Предполагаемое наличие авторских ремарок в рукописи «Слова» служит косвенным аргументом в пользу того, что в руках первых издателей был либо сам оригинал «Слова», либо невероятно добросовестная копия с оригинала.