Виктор Соснора. Кристалл надежды

Выступление в Книжной лавке писателей Петербурга на вечере, посвященному Виктору Сосноре. 4 сентября 2019 года

Виктор Соснора для меня такое загадочное явление в русской литературе. Я наблюдал его в жизни много раз, бывал у него дома, разговаривал иногда по телефону, обедал с ним запросто, по-домашнему.
Он был ясным, простым, даже немного застенчивым в общении человеком.
А вот наблюдая ЕГО ПОЭЗИЮ, его поэтическую систему – я вхожу в какое-то иное измерение, в новый космос, где законы литературы как бы отступают – и остаётся один ЛИТКРИСТАЛЛ по имени Соснора.

Кристалл любви, кристалл надежды,
медаль ста солнц, метель ста вьюг!
Не удален и не удержан,
сам удалился и стою.

Стою над пропастью. Два грифа
летают. Море - в небесах.
О волны, кружевная гибель!-
вас не воспеть, не написать…
…………………………………………

И вот в какой-то период его и своей жизни – мы относительно часто разговаривали и виделись – это связано было с тем , что  я издавал  книжки его… Числом три.
Но начну издалека, когда мне было лет 16-17, я, значит, «слонялся по знаменитостям». Ну,  кто мне был интересен, разумеется. И мы с приятелем ходили. Брали адрес в горсправке, и шли. Помню, в Москве заходили – такой был Анчаров, он нам был интересен, тот же Аксенов, поэт Юрий Кузнецов и так далее. А в Питере… Горбовский, например…
Да!.. А почему я пошел к Сосноре?!
Я купил сборничек советской поэзии, ленинградской, годовые такие сборники были, я читал, что-то такое смурное, смурное, вдруг раз, смотрю – стихотворение, которое меня поразило. Оно выделялось из всего этого сонма серости. Я просто думал: какой-то инопланетянин это написал! И как вообще он в этот сборник попал?! Острое такое чувство!
Я еще сам не писал, собственно, ничего, но как-то уже… Меня поразило это произведение. Я его прочту сейчас. И там есть одна тайна, в этом стихотворении, которую, может быть, даже не все знают, кто помнит это стихотворение.

Прощай, Париж!
Я не уеду боле
туда, где листья падают, как звезды,
где люстры облетают, как деревья,
на улицы квартала Бабилон.

Прости за то, что миллион предчувствий
в моей душе, как в башне Вавилона,
прости мои монгольские молитвы,
монашество мое и гамлетизм.

Прости за то, что не услышал улиц,
моя душа — вся в красных параллелях.
Кто мне сулил исполненное небо?
Такого неба нет и не бывало.

Как убывают люди и минуты!
Атлантов убаюкали моллюски.
Как я умру, не зная, кто из граждан
мне в уши выливал яд белены?

Прощай, прощай и помни обо мне…

И вот это стихотворение, меня поразило, и дальше, когда я его перечитывал много раз… вдруг смотрю – строчки… знакомые… где-то я их уже видел… Где??!
Пастернак… «Гамлет»? Я полистал «Гамлета», Пастернака перевод, и вдруг строчки – да, да! Я их недавно видел у другого поэта! Последние три строчки стихотворения Сосноры – это абсолютная калька, он взял из Пастернака, из перевода Пастернака «Гамлета» Шекспира. Я, когда ему это сказал… Я говорю: «Виктор Александрович, вот нашел я…», он так тонко улыбнулся, тонко, и промолчал, опустив глаза… Но это было интересно, потому что он встроил в ткань своего стиха Пастернака-Шекспира, и это было настолько органично, что, наверное, никто не заметил. Вот я сейчас делюсь – можете перечитать, и вы увидите, насколько органично Шекспир-Пастернак вплелись в Соснору. Это как раз говорит, кстати, о том, что он читал чрезвычайно много…
Пару раз я приходил на улицу Зодчего Росси. Он жил там, где сейчас училище Вагановой, а тогда там были коммунальные квартиры, такая узкая чёрная лестница, и я пришел… мы пришли, по-моему, вдвоем с моим приятелем, да, вдвоем, и он открывает дверь, так немножко пошатываясь (но трезвый абсолютно), и говорит: «Я сейчас месяц жил в Париже, а вы чего хотите?» Я говорю смущённо: ну, вот, мы пришли… Стихи пишем… «Ну, проходите». Ну, мы прошли. И дальше мы сидели часа два-три, беседовали обо всём.
Он уже тогда был после кризиса, по-моему, это было в 36 лет, когда он оглох, была у него клиническая смерть, и он перестал слышать. Хотя, нет, это, наверное, было еще до этого. Это до, потому что мы же еще разговаривали! Он нам стал говорить о том, что вот вы читали, ребята, «Клима Самгина», например, Горького, – замечательный роман, вы читали там что-то ещё… И он нам вывалил целый список вещей, которые, естественно, мы не читали, и как бы он их рекомендовал настоятельно. И всё время прибавлял: не знаете? А надо читать! Меня поразило имя Горького. То, что он Горького очень ценил, вот роман «Жизнь Клима Самгина», хотя, казалось бы, он авангардист, и Горький от него совсем далек был…
Есть такая книжка – она уже явлена городу и миру – как бы полузапрещённая. Меня просили не называть имя автора и т.д. Ок! Не буду. Но книга-то есть! Так вот – его ученик О. много лет записывал разговоры с Учителем. Мэтр его подбадривал – мол, будешь моим биографом. Он, конечно, не верил в то, что это всё серьёзно, что ученик всё запишет и когда-то сделает такую книгу. Поэтому говорил свободно – обо всём и обо всех, как мы иногда все говорим – в своём кругу – не на публику. Я точно узнаю интонацию Сосноры. Мог так говорить. И о том, и об этом. Другое дело, что когда книга была готова – и Соснора её не принял – надо было пробовать искать компромиссы. Что-то добавить может быть, а что-то изъять вовсе. В общем, книга вышла, её категорически отвергли многие и многие из круга Поэта. Но там есть живой Соснора, и его драгоценные интонации.
Кстати, такая же примерно история приключилась у Соломона Волкова с Иосифом Бродским. Они встречались много раз в Нью-Йорке, специально беседовали для книги. Но в результате книга-интервью с Бродским вышла только после смерти Иосифа Александровича. А при жизни Бродский её не принял, грозил Волкову судом. Такие дела. Я думаю, что таких историй в мире достаточно….
Еще один поразительный феномен Сосноры – феномен ЧИТАТЕЛЯ с большой буквы. Ведь сколько всего он прочитал! Тонны и тонны мировой литературы. И как будто это совершенно не влияло на то, что и как писал он сам.
Поразительно вот это свободное отстаивание своей интонации, своей территории. Достаточно прочитать пару предложений из его прозы, или любое его четверостишие – сразу видно тавро МАСТЕРА.
В 90-е годы уже 20 века я стал издавать книги. Можно сказать, был одним из первых независимых издателей. И вот возникла идея такой книжной серии «Петербургское соло». Это было как бы приложение к альманаху «Петрополь». И одна из первых книг в этой серии – его повесть «Николай» - о Николае I.
Он мне так и говорил – ты, мол, Николай, и издай «Николая». Аргумент был железный. Как можно было не принять это предложение! И при этом еще надписывал книги свои – на первой книге его «Январский ливень» сделал такую надпись: «Николаю Великому от его автора». Ироническое уважение.
И эта одна из первых книг моих издательских была… «Николай» Сосноры.
Помню ещё деталь такая весьма интересная: очень маленькая была квартира у него, крохотная, по-моему, одна комната. И стояло при входе чучело его любимой собачки. Это некоторых людей поражало, что стоит собачка его как бы памятником… Ещё помню забавно говорил: вот у меня сейчас какой-то приз, награда, кубок, и я заготовил в туалете полку, пополнит её. У него в туалете висели какие-то плакаты, афиши, стояли призы…
И вот появилась на свет наша первая книжка - повесть о Николае I, которая к тому времени, конечно, ещё не была нигде опубликована. А написана была давно, много лет назад. И вот такая небольшая, тоненькая книжечка вышла… Сейчас у меня уже, кстати, её и нет, наверное, там были небольшие тиражи, это был… 1993 год где-то, когда никому ни до чего не было дела, и книги перестали читать люди, не до того было. Мы издали эту повесть «Николай» и он, я помню, мне что-то там нарисовал на обложке, он был замечательный график, надо сказать, замечательный художник, он брал перо, тушь, и создавал свою спонтанную графику, она есть, ее можно найти в Интернете, посмотреть, очень оригинальная.
Мы там как-то придумали, что 10 экземпляров сделаем нумерованными и с его собственными рисунками на обложке.
Это интересно, где эти книжки, с его рисунками? У меня, может быть, одна есть. Это была первая книга, потом вторую книгу издали – это был сборничек стихов «37» , который он оформил сам, и была его графика там. И третья книга, она у меня еще есть, если кому-то потом интересно, я могу подарить, там, на Пушкинской, 10, у меня в мастерской, называется «Ремонт моря» - это его пьесы. Вот, кстати, хочу сказать, что многие писатели крупные, такие, как Василий Аксенов, или вот Соснора, они очень почему-то трепетно к своим именно пьесам относились. Вот стихи, да, стихи более-менее знают, печатают и так далее, прозу тоже, а пьесы – нет. И тот же Аксенов сетовал всегда, что всего была одна пьеса «Всегда в продаже» поставлена в театре «Современник», а потом он написал восемь-девять пьес, и никто эти пьесы не ставил, не по зубам, мол. Вот здесь в Питере тоже много театров у нас, сейчас, понятно, уже совсем такие пошли коммерческие. Либо Чехов, Шекспир с простенькой перелицовкой, не в сюртуках-камзолах, а в костюмах от Версаче. 
Соснора так не был, насколько я знаю, ни разу поставлен в театре. Это в родном-то городе – и до перестройки, и во время, и после! Вот эти пьесы в этом сборничке «Ремонт моря», и он очень не то что переживал, но какая-то искра была печали, что эти пьесы, вот, я же писал, и актеры, вроде, тогда еще в шестидесятые были знакомые, и режиссеры, но им это было не по силам, видимо… такая линия, мы же понимаем, Беккета, Ионеско… Почему-то Беккета и Ионеско ставили уже в перестройку, а Соснору нет…
Да, студий было очень много, опять же, сейчас ушло это, сейчас мы спускаемся к примитиву, встаем на четвереньки, в смысле эстетики, поэтому не разделяю я оптимизм некоторых, что будут читать Соснору. Посмотрите, есть ли молодые люди в этом зале, где мы сейчас? Их… нету.
И, конечно, вот эти пьесы, «Ремонт моря»… он сам дал такую фотографию замечательную свою, а, кстати, там, на этой фотографии – тоже важный факт его биографии, наверное, не все знают, он был слесарем или токарем Невского машиностроительного завода, и очень этим гордился, даже бравировал, что вот он работяга. Ехал в трамвае рано утром на завод. Бригада его была такая элитная – мотались чуть ли не по всей стране. Он был рабочий экстра-класса, и вот на этой фотографии у него значок Невского машиностроительного завода. Такое вот сочетание редчайшее в человеке: рабочий и аристократ. Причём аристократ до мозга костей, я большего эстета-аристократа, наверное, в Питере и не знаю, вот это сочетание простоты и вселенского такого аристократизма – это очень любопытно. Как в одном человеке это умещалось? Вот это для меня загадка и тайна. Неразрешимая.
Но потом прошло какое-то время… А! Еще был один эпизод очень любопытный, это даже на видео сохранилось. У нас были вечера альманаха «Петрополь», который я издавал. Собирались совершенно разные люди… Володин, Кабаков, Окуджава… Юра Шевчук приезжал и Соснора  -одновременно. Да - был Шевчук, Соснора, Кушнер… Все вместе выступали! И как! Вот такие были попытки соединить несоединимое – края разные питерской культуры… Помню, Шевчук говорил – приехал, мол, на Соснору посмотреть, он так и говорил, посмотреть просто. Хотя он уже на стадионах гремел и все прочее.
«Посмотреть на Соснору».
А Соснора уже к этому времени, действительно, оглох, и читал стихи так нараспев очень. Помню, кто-то мне говорил, либо он сам, либо кто-то ещё – очень странно, потому что люди, которые глохнут, они говорить практически через какое-то время перестают вообще, по медицинским данным лет через 5-6 человек теряет речь. А у Сосноры до последнего времени речь сохранялась – он разговаривал, и читал стихи, более того, читал нараспев.
………………………………………………
Кристалл любви, кристалл забвенья,
молитва колокольных лбов!
Над пропастью луна забрезжит,
клубится солнце, как любовь.

Стою с бокалом. И не брошусь.
Стою вне Вас, бокал - за Вас!
Я пью вино - златую бронзу,-
и счастлив мой глагол и глас!

Пой песню! В этом песнопенье
лишь голос горечи без нот.
Над нами тучи переспели,
дождь оживительный блеснет!

Стою. Блеснет да в пропасть канет
и сердца страх, и тишь в крови...
Кристалл времен, кристалл дыханья,
твердыня жизни и любви!

Да, наверное, это одно из лучших его стихотворений, на мой вкус. «Кристалл любви, кристалл надежды». Наверное, и сам Поэт так считал. Поэтому и читал на этом вечере. Вышел торжественно и начал: «Кристалл любви…». Был тогда полный зал, по билетам, между прочим, приходили люди.  Вот это время я ещё застал. Соснора, Кушнер, Шевчук, Гордин… Покупали билеты, и был зал полный. Где эти люди? Куда они исчезли, я не знаю, на Марс переселились, или куда-то еще?! Не все же умерли… Но, во всяком случае, это был период мой издательский, и главным моим автором, получается, на тот момент был Соснора – троекнижие его.
Я, кстати, пьесы его, когда мы их издали, разным режиссерам и актерам пытался предложить, внедрить. Потому что я тоже начинал там что-то писать эдакое, пьесы какие-то, и параллельно со своими предлагал и Соснору, но… как  его не брали, так и меня почти не ставили. Мои пьесы шли, но в других странах, в Латвии, например, три пьесы на латышском языке. Я был как бы национальный латышский драматург… какое-то время.
Сейчас момент, когда никто не читает книг. Почти. А Соснора читал все время, читал до последнего. Почему? Потому что он оглох, ему было сложно с людьми общаться, ему оставалось – это догадка моя – только читать книжки. В том числе от одиночества, от «скуки», как он говорил. А когда я встретил одного высокопоставленного человека из Союза писателей, нашего, питерского, я говорю: «Был в Лавке писателей, купил книжку», а он говорит: «Ты что, книги покупаешь?» Он был в таком экзистенциальном ужасе.
И вот несчастье это, глухота, дало ему возможность ещё активнее, ещё глубже внедриться в мировую литературу, в мировую культуру…
В завершение хочу сказать, что Соснора, действительно, до сих пор не открыт, не разгадан – терра инкогнита. Это абсолютно отдельная планета, как он появился вот здесь, на этой земле – это не понятно…
Возможно, лишь будущие поколения приблизятся к тому золотому запасу, который он сделал, добыл для всех нас. Кристалл надежды остаётся!


Рецензии