4. 3. В глубокий тыл

С начала войны над госпиталями шефствовали коллективы предприятий, учреждений, учебных заведений Астрахани. Они создавали уют, заботились о раненых, выступали в палатах с концертами.
 
Слова одной песни, услышанной в госпитале, больно и сладко отозвались в душе лейтенанта Пискунова.

Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.

Школьница с пионерским галстуком на шее исполняла песню, а он, закрыв глаза, представлял Крым, Антоновку, май, опьяняющий запах цветущих акаций и девушку Веру.

Ты сейчас далеко-далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти – четыре шага.

...Наступил момент, когда хирург определил: с нижней челюстью всё в порядке, можно снимать шины.

Между тем не иссякал поток раненых с Южного фронта, где продолжались ожесточённые бои. Нуждавшихся в длительном лечении вывозили в глубокий тыл, задержка эвакуации могла привести к переполнению прифронтового госпиталя. Отца начали готовить к отправке.

Случилось это предположительно в середине февраля, после того как наши взяли Ростов-на-Дону. По радио прозвучали знакомые отцу и его соседям по палате имена.

Раненые кричали «ура» командующему Южным фронтом Малиновскому, командарму-28  Герасименко и другим, кого упомянули в сводке.

За каждым именем стояло соединение, где служили боевые товарищи тех, кто лежал в палатах.
Назвали Ковалева, начальника артиллерии 248-й стрелковой дивизии, который подменил раненого Галая, – радовались однополчане отца.
Назвали Шапкина – ликовали выходцы из 52-й отдельной стрелковой бригады.
Ходосу кричали «ура» воины 152-й бригады.

На фамилию полковника Дряхлова раненые из 34-й гвардейской стрелковой дивизии не реагировали. Они не знали, что их Батя, генерал-майор Губаревич, был смертельно ранен и навечно прописался в освобождённом Ростове-на-Дону.

Ранбольным из 156-й и 159-й отдельных стрелковых бригад были также неведомы имена их новых командиров: подполковник Сиванков пришёл вместо погибшего полковника Демурина, майор Дубровин сменил гвардии подполковника Цыганкова...

В середине февраля 480 или более раненых, среди которых оказался мой отец, отправились в дальнюю дорогу.
 
Военно-санитарные поезда делились на две категории: постоянные и временные.
138 временных составов, или санитарных летучек, использовались для перевозки раненых в ближайший тыл. Они зачастую формировались из переоборудованных грузовых вагонов.

Тот, в котором ехал отец, относился к 150 постоянным, вывозившим солдат и офицеров в глубокий тыл.
«Это были пассажирские вагоны, – свидетельствует Беляев, – очень хорошо оборудованные – белоснежные простыни и подушки, хороший уход» [325]. Там и в движении не прекращалось лечение раненых и больных.

Поезд из Астрахани медленно тащился, подолгу простаивая на запасных путях, пропуская воинские эшелоны. Навстречу шли, описывает в рассказе «Вещие сны» Григорий Бакланов, «красные товарные вагоны, платформы с пушками, тракторами, вагоны, в каждом, откатив двери, сидят, стоят солдаты, грудью, локтями опершись на поперечный брус…» [326]

Ехали через Верхний Баскунчак в Саратов, оттуда в Пензу, Саранск, Арзамас, Горький – 1 518 километров по Заволжью. Плюс 456 километров через Пижму, Котельнич, Лянгасово до Кирова.

«Никто, конечно, – вспоминал Андреев, – названия станций не объявлял. Ночью не было видно и вокзалов с надписями. Все было погружено во тьму. Названия станций… узнавали у стрелочников или осмотрщиков подвижного состава, которые, проходя с фонарями синего цвета, хлопали крышками букс вагонов» [327].

Туго приходилось отцу, с неокрепшей правой рукой и нижней челюстью, отзывавшейся болью на твёрдую пищу, резкие движения, толчки состава, даже на зевок. Но тому, кто лежал с ампутированными конечностями, или простреленной грудной клеткой, или перебитым позвоночником, очевидно, было тяжелее.

Одолев почти две тысячи километров, эшелон оказался на товарной площадке станции Киров-I. Сюда ежедневно прибывали санитарные поезда, иногда по два-три в сутки, и с каждым составом число ранбольных в области возрастало на 480–500 человек.

Благодаря кировскому краеведу Александру Рашковскому известно: в 51 областном госпитале насчитывалось 26 200 коек для бойцов и офицеров Красной Армии, 6 300 – для военнопленных [328].

Разгрузкой и распределением раненых по госпиталям ведал эвакоприёмник ЭП-22.

Прибывший из Астрахани поезд встречали отощавшие санитары. Столовой не было, и бригада из 20–25 человек, половина которых мужчины, ежедневно получала на талоны в пристанционном буфете ведро «заварихи» – муки, заваренной кипятком.

Блюдо, именовавшееся где заварихой, где затирухой, а где болтушкой, имело широкую популярность в голодные военные и послевоенные годы.

Едва ли не самое раннее моё воспоминание относится к январю – февралю 1950-го.
Лютый мороз, немыслимый для Крыма, разрисовал тропическими цветами окно.
Мама готовит «затирку», в ней три ингредиента: вода, мука, щепотка соли. Даже лука не было...

Санитары, пошатываясь от недоедания, одних вынесли, других вывели, а кому-то, как отцу, поддерживая под локоть, помогли спуститься на перрон.
«Люди в несвежих белых халатах, – рисовала картину прибытия санитарного поезда Герой Советского Союза Левченко, – несут на носилках, ведут под руки раненых» [329].

Тут же ранбольных сортировали.
Прирельсовый эвакоприёмник располагал тремя маленькими комнатами, где находились врач, две медсестры и четыре санитара.
 
Сотрудники жаловались на то, что персонал санитарных поездов нередко не знает, какой контингент везёт и как он распределён по вагонам. Приходилось бегло изучать медицинские документы, наспех осматривать прибывших и в случае необходимости перевязывать раненых.

В области, как и всюду в стране, остро не хватало бинтов и марли.
«Организуйте систематическую стирку перевязочного материала, – требовал Кировский облздравотдел, – шире внедряйте использование перевязочного клея, изготовление которого на месте вполне доступно».

Челюстно-лицевыми ранениями занимался эвакогоспиталь № 1093. Отец туда не попал: все шестьсот коек были заняты. Направили в эвакогоспиталь общего профиля.

В справочнике указано, что ЭГ № 4688 дислоцировался в Сорвижах Кировской области с 20 июня по 20 ноября 1942-го, но, скорей всего, находился он там и позднее.
 
Замечу, что по указанному адресу на сайте Кировского областного архива значится ЭГ 3468. Однако госпиталь с таким номером числился в составе действующей армии и размещался в Калужской области.

Добираться в Сорвижи пришлось через Котельнич с группой тех,кого определили в четыре развёрнутых там госпиталя. Их отправили в поезде, который увозил на фронт бойцов, завершивших лечение.

В эшелоне, заметил писатель-фронтовик Иван Акулов, «пахло сырыми шинелями и обувью, паровозной гарью, вагонной дезинфекцией» [330].

Вряд ли отцу было чем любоваться в этом древнем городе: две трети его в 1926-м погибло в огне пожара. Чудом уцелело деревянное здание вокзала, где и располагался местный эвакопункт. Вновь поступивших осмотрел профессор Тиханович, опытнейший хирург. Остальных, накормив, отправили дальше.

От Котельнича до Сорвижей по прямой 50 километров, а по дороге, старательно повторявшей причудливые извивы Вятки, все 60. Госпитальный транспорт стоял на приколе без горючего и запчастей. Сельсовет по команде из горсовета прислал, как обычно, сани. В них и повезли, укутав раненых потеплей.

ПРИМЕЧАНИЯ
325. Беляев В. И. 226 с. С. 167.
326. URL: https://sharlib.com/read_259908-8.
327. Андреев П. Х. Указ. соч. С. 51.
328. Блог А. Рашковского. История работы эвакопункта №22 в годы войны на фоне других событий // URL: https://rodnaya-vyatka.ru/blog/3633/102608.
329. Левченко И. Н. Повесть о военных годах. М.: Сов. Россия, 1983. С.96.
330. Акулов И. И. Крещение. М.: Вече, 2015. С.17.