Здравствуйте, Вам привет от Черданцева

      Если у нас, военнослужащих срочной службы в/ч 15140,  здание которой было на горке у Северного пирса, что, всё в том же, поселке Заветы Ильича, возникала необходимость сходить на почту, в баню или фотографию, мы почти никогда не пользовались услугами общественного транспорта.

     Этот общественный транспорт пятьдесят лет назад представлял собой несколько разбитых и расхристанных автобусов, дребезжащих и холодных, ходивших, черт знает, по какому расписанию. А на автобусе шестого маршрута, что отходил от своей конечной остановки, на полуострове Меньшикова, нам, бедолагам, в ту же баню, вообще не попасть.
 
       Маршрут, обратно в Сортировку, проходил у него по улице Невельского, прямиком до самого поворота у типографии. Вот, если бы, ты с Сортировки ехал, тогда бы тебя, в аккурат, у гарнизонного БПК, что на улице Серышева, высадили.

     А вероятность нарваться на патруль? А их тогда по колхозу “дивно” “шастало”, единственный раз  сам в патруле был, так насчитал, на разводе в комендатуре, целых восемь патрулей! И половина из них - солдатские. А “заруба” между “сапогами” и “шнурками” была, и в то время, нешуточная.

     Так что, ну его, в баню, этот автобус номер шесть, в переносном, конечно, же, смысле, мы уж как-нибудь пешочком, на своих молодых ножках пройдемся. Тем более, путь у нас в те края, был просто замечательный! По берегу бухты Северной, по тропинке, протоптанной, не одним поколением моряков.

     А вид то какой! Правда, всё с левой стороны. Сначала эсминцы со сторожевиками, у Северного пирса стоящие, соседи наши. На противоположной стороне бухты, на Меньшиково, дивизион ракетных катеров виднеется. А вот и Дом Офицеров Флота показался. Правда, он чуть ниже нашей дороги и мы его проходим с тыльной стороны.

       Внизу, у 20-го пирса, тральщики стоят, это, у нас их в обиходе тогда называли – хозяйство Фадеева. Теперь по короткой, тенистой Матросской улице до перекрестка с улицей Серышева, где на повороте стояло двухэтажное, деревянное здание военной поликлиники. Поликлиника, о событиях в которой, я и хочу вам рассказать.

       Ну, это чуть позже, а сейчас мне некогда, путь сегодня молодой матрос Черданцев держит в поселковую фотографию, надо же показать родным на родном Алтае, каким он стал за последний год. По всей видимости, мужественным и красивым. Шутка, конечно.

     А тут еще мой непосредственный командир, старшина 1 статьи, Гоша Музыченко, попросил  отнести на почту посылку попутно, что собрал он для своих родителей, живущих в Амурской области.

    Еще в части я дожидался, когда же он напишет на крышке этого фанерного ящичка адрес свой амурский, обернул его газетой, вообще не знаю, зачем, и в путь. Шел в увольнение один, по знакомой тропинке, погода испортилась, накрапывал мелкий, противный дождь.
    Спешил, скользко стало, но ни разу не упал. На почте, в этом кирпичном здании, не знаю, какого года постройки, я поставил ящичек свой посылочный на стол, приготовился адрес на извещении писать, промокшую газету снимаю и глазам своим не верю.

      Что за фокус! Фанерка абсолютно чистая, ни одного намёка, что здесь было что-то, когда-то, написано. Вот-те, на! Чтобы удостовериться, перевернул посылку, может перепутал невзначай стороны, пока бежал. Нет, и та сторона тоже чистейшая.

    Наконец, дошло до меня, что это накрапывающий дождик смыл написанное. Ведь я сам видел, как Гоша подписывал адрес, своей перьевой авторучкой с черными чернилами. Хорошо, женщины сердобольными оказались на почте, нашли в своих справочниках АТС-овский номер КПП нашей части. Позвонили туда, и Георгий по новой, продиктовал адрес, а то пришлось бы мне тащиться с этой посылкой обратно в часть, что я, в расстройстве своём, и намеревался сделать.

    Хорошо тогда всё получилось. И посылку сдал и в фотографию сходил, она тут недалеко от почты была, на Станюковича. Все тогда там фотографировались. Хорошая фотография получилась, до сих пор храню. Молоденький и волосы на голове еще мокрые  от дождя.

    Ну, это так, прелюдия. Рассказать то вам я хотел совсем о другом. Я уже начал давеча про дорогу нашу потайную рассказывать, дошел до военной поликлиники, что на крутом повороте стояла. Если на автобусе ехать, то вниз от бани спустишься, влево круто завернешь у поликлиники и в гору, то как раз  на колхозное КПП и выедешь. Это я для тех, кто забыл, где стояла тогда эта поликлиника.

    Неоднократно проходя мимо поликлиники, я всегда с боязливой опаской поглядывал на окна этого заведения, Представлял, что за каким-то окном работает зубной врач, который даже не подозревает, как он мне сейчас нужен.

    Положение с зубами у меня действительно было неважное. Работы, по наведению порядка с ними, предстояло немало.  С детства любого врача боялся, а стоматолога, особенно, поэтому и старался побыстрее прошмыгнуть это место.

     Но всему, когда-то, приходит конец, пришел  он и моему терпению. И в один прекрасный момент, я был у дверей этой поликлиники. Поднявшись на второй этаж и пройдя по коридору в самый дальний его конец, я, наконец, увидел, нужную мне, табличку. Хотя по тому количеству пациентов, а это были в основном матросы, нетрудно было догадаться, к какому врачу очередь.

    После каждого “обработанного” пациента, дверь открывалась, и врач приглашал на “экзекуцию” следующего несчастного. Хоть не совсем быстро, но и моя очередь подошла.

       - Следующий? Проходите.

    В дверях кабинета стояла молодая женщина, совсем еще девушка, ну может чуть постарше меня. Ну, годиков на пять старше, самый край. Впоследствии узнал, что был прав насчет возраста ее, хотя и не спрашивал. Муж у ней был, лейтенант, старшой, обидно, правда, что не морской, а в ВСО служил парень. Его тоже не видел, из разговора узнал.

      Валентина Михайловна, именно так звали эту симпатичную, хрупкую, почти что девушку, усадила в кресло меня, заставила шире рот раскрыть.

    - Да, снаружи ты парень, гораздо симпатичней выглядишь, чем то, что я там увидела у тебя.

      Нет, Валентина Михайловна так не говорила, это я без слов понял, по выражению ее лица красивого.

      - Что же ты, так зубы то свои, запустил?

      - Так из деревни я, а там больницы то нет. В райцентр не наездишься каждый раз.

    Оправдание, конечно, глупое, но это первое, что тогда на ум пришло.

     - Ну что же. Будем лечить. Долго и больно. Иногда. Как фамилия и имя твои?

    - Старший матрос Черданцев. Звать Владимир.

    Ее рука, записывающая мои данные в журнал, на миг замерла.

     - Черданцев? Черданцев? Где же я могла слышать или видеть эту фамилию?  И, кстати, совсем недавно.

     Молчу, Тем более с открытым ртом, когда там уже полно железа всякого, много не наговоришь, хоть иногда я бываю чересчур словоохотливый. На что, раз даже командир мой, капитан Липатников, в сердцах заявил:

    - Ты, Черданцев, как та тёща, хочешь, чтобы всегда последнее слово за тобой оставалось.

     Не знаю даже, что узрел плохого в этом, мой командир, дорогой. Но, однако, вернемся в кресло зуболечебное.

  - Старший матрос Черданцев! Вспомнила, где я твою фамилию видела! В нашей газете “На страже Родины!”. Это ведь твоя большая заметка на первой полосе, с рисунками двух матросов, на прошлой неделе была напечатана?

     Пришлось сознаться, внутри, где-то, ну, совсем глубоко уж, даже гордость за себя, родимого, шевельнулась. Вишь, даже заметки мои читают! Хоть и словоохотливым считал командир меня, но в этот раз у меня хватило ума, не рассказать, что за заметку эту с рисунками, я успел уже на почте получить целых 39 рублей 40 копеек гонорара. Немыслимое богатство для матроса-срочника той поры!

   С первого приема я летел, как алтайский … даже не знаю, кто именно. Лечить будем, удалять тоже будем и снова лечить и лечить. Как сказала мой врач, Валентина Михайловна, лечение, сроком не одного месяца.

    А к чему это, спросите вы, я про заметку с рисунками вам так расписывал? Покрасоваться захотелось лишний раз? Совсем даже нет. Просто моя Валентина Михайловна, по совместительству, была главным редактором и ответственным за выпуск местной стенгазеты в этой военной поликлинике. А значит, в моем лице, она получала хорошего помощника, в качестве оформителя стенгазет и санбюллетеней, что были тогда модными атрибутами стен больниц и поликлиник.

     Вот так я с той поры и служил и зубы лечил. И рисовал, подчас ночью, на вахте эти стенгазеты. И лечение моё давно закончилось, и коронки железные, на первом этаже поликлиники, мужик-техник вставил, а ватманы с записками, что надо на сей раз в них нарисовать и написать, периодически появлялись.

    И приносили их матросы нашей части, что посещали в этой поликлинике моего зубного врача, девушку, по имени, Валентина Михайловна.

    Только спустя много времени, мне стали известны подробности этого долгого внимания врача к моей особе. Кто-то из матросов, примерно даже знаю, кто именно, первым сообразил, зачем ему стоять в такой длинной очереди из моряков на прием к зубному.

      Не проще ли, когда врач выглянет из кабинета, чтобы следующего пациента пригласить, успеть сказать ей:

    - ЗДРАВСТВУЙТЕ! ВАМ ПРИВЕТ ОТ ЧЕРДАНЦЕВА!

    - Спасибо большое. Вы  следующий.

    Со стороны может показаться той же очереди, что парень передает привет врачу от какого-то его большого командира, чи начальника, с широкими погонами и что он проходит вне очереди, это как само собой разумеющееся. И возмущаться ни к чему. Срабатывало безотказно всегда, - привет, и ты в кабинете!

     Беда лишь в том, что сам то “бедный” Черданцев, ни сном, ни духом,  про эти приветы ничего не знал.  А этот своеобразный “пароль” держали в “страшной” тайне от меня, не дай бог узнаю, что уже половина части передает приветы от Черданцева, получает без очереди помощь от девушки-эскулапа, а бедный рисовальщик, рисует ночами очередную стенгазету, думая при этом:

    - Ведь сколько времени прошло, а надо же, Валентина Михайловна, еще помнит старшего матроса Черданцева. Приветы ему шлёт. Что ж, надо помочь человеку, как тут откажешь.

    С улыбкой вспоминаю, эти события, пятидесятилетней давности. Жива, нет, ли, мой врач, сейчас? Знаю точно, что некоторые товарищи, что “приветы” от меня передавали, в добром здравии, улыбаются сейчас, читая эти строки.

    Зато мне очень крепкую память, Валентина Михайловна, о себе оставила. В моем единственном зубе мудрости, с 1970 года, полвека уже, ношу её пломбу. Да не простая, и не золотая, сия пломба, а вроде как железная. Ковырнет, бывало, ее, какой-нибудь любопытный эскулап своим крючком для интереса. А я ему говорю тогда:

     -Не трожь ее, парень. Этой пломбе гораздо больше лет, чем тебе сейчас. И едва ли, в твоем арсенале найдется такой материал, который был бы долговечнее ее. Память это моя, и о моём враче, Валентине Михайловне, и конечно же, о моей флотской молодости.