Родинка

Пятилетняя Ульяна с трудом поспевала за идущей быстрым шагом мамой. Катерина одно только не бежала, торопясь отвести дочь к бабушке Пелагее. Однако девочка не только не жаловалась, но даже радовалась спешке – Уля любила бывать у бабули, где было много чего интересного, а запретов почти никаких. Хочешь, залезай в комод и примеряй всё, что приглянется. Хочешь, включай радиоприёмник крёстного и танцуй перед зеркалом а то и по всей комнате.
А ещё в доме бабушки, которая Уле на самом деле приходилась, конечно, уже прабабушкой, было много книжек: толстых и почти все без картинок. Но были и с картинками: про разные города – их Ульяна часто доставала и рассматривала. Любила малышка и коробку с фотографиями, что стояла у бабушки на столе в её комнате. Уле было интересно смотреть, например, на белокурого мальчугана, стоящего у калитки: босого, держащего в руках белую кошку. Девочка никак не могла перестать удивляться: «Это – крёстный? Такой маленький…» А сейчас, переходя из комнаты в комнату, крёстный наклонял голову. И потому Ульяна не могла поверить, что он тоже был когда то маленьким.
Быстро пробежав от калитки до входной двери, Катя прошла в сени, затем в прихожую.
– Разувайся, – шёпотом сказала мама.
И, оставив девочку у порога снимать сандалии, прошла в бабушкину комнату. Пелагея Дмитриевна сидела на постели и чинила рубашку младшего сына.
– Бабушка, я Улю привела. Ты не беспокойся, она поела. Может, к вечеру пирожка какого дашь ей. А мне надо ехать в город за направлением на операцию да результаты анализов забрать.
Пелагея Дмитриевна подняла глаза от шитья и, не откладывая его, произнесла:
– Это ты не беспокойся. Чай оно не в первый раз мы с ней остаёмся. Ты лучше скажи, внуча, какие такие анализы? И кому операцию? Да какую? Всё вы от бабки скрытничаете что-то, – последние слова бабушка произнесла с обидой.
– Бабуля, здравствуй! – в комнату вбежала Уля с куклой в руках. – Ба, а мы сошьём кукле новый сарафан? – спросила девочка, примащиваясь к бабушке под мышку.
– Уля, не беспокой бабушку! Иди, поиграй в прихожей, – строго сказала Катя.
– А чего это ты мне с ребёнком поиграть не даёшь? Вот матища-то... – обращаясь к уже Ульяне, добро засмеялась бабушка, затем поцеловала девочку в лоб. – Не переживай, доченька, там на столе вон выкройки я уже сделала, сошьём. А пока иди полакомься ватрушкой да куклу не забудь угостить. Иди-иди, там в кухне нарезана на ломти. И крынка молока на окне.
Ульяна радостно, кивнув и схватив куклу, убежала.
– Так чего вы от меня скрытничаете? – строго взглянув на внучку, спросила Пелагея Дмитриевна.
Катерина стояла в нерешительности, уже собираясь выйти из комнаты.
– Бабуль, вечером поговорим. Я опаздываю.
– Ничего, чай не на пожар опаздываешь.
Пелагея Дмитриевна встала с постели, положив на неё шитьё, и, подойдя к внучке, забрала из её рук дамскую сумочку, давая понять, что не выпустит её без объяснений.
– Бабушка! – воскликнула возмущённо Катя, пытаясь перехватить сумочку. – Я ведь и правда опоздаю!
– Не на пожар, – строго повторила бабушка, вновь садясь на постель и кладя рядом сумку. – Что случилось, говори? Кто заболел? Ты? Ульянка?
Катерина вздохнула и, смирившись, что без разговора ей не уйти, опустилась на стоящий возле комода стул
– Никто не болен, бабушка. Это так, не серьёзная операция. Мы с врачом посоветовались: надо Уле пятно её красное со лба убрать. Некрасиво ведь, девочка всё-таки.
Пелагея Дмитриевна нахмурилась.
– И что, что пятно? Она вон чёлку носит – его и не видно совсем. Выдумываешь ты, Катерина, много. А врачам… им лишь бы полечить да покромсать. Ступай-ка ты домой, дочка. Мы с Улей тут поиграем, поспим. А ты вечером приходи. Дел у тебя и без похода по врачам за справками... – Пелагея провела рукой по своему горлу. – Вон полка та же: в огороде гряды зарастают, скоро не найдёшь ничего, кроме лебеды.
– Бабушка, уже всё решено. Все дела за три дня не убегут. Уберут пятно и приедем, всё сделаем. Пока врач хорошая в отпуск не ушла. Поеду я, – вставая и направляясь к постели за сумкой, проговорила Катя.
– А я сказала, никаких пятен я Ульяне срезать не позволю! – повысив голос, ответила Пелагея Дмитриевна. – Никаких. Поняла меня?
Бабушка встала и вышла из комнаты, держа сумку внучки в руках.
– Бабушка!  – вновь возмущённо воскликнула Катерина. – Да что происходит? Ты что придумываешь? Я выполю грядки. Вот к вечеру приеду и пойду полоть.
– Гори они синим пламенем, эти твои грядки! –  рявкнула бабушка, выходя внучке навстречу уже без сумки. – Пусть зарастают. Но ребёнка губить не позволю. Пятно они увидали! Она что вам дороже без пятна будет? Желаннее? Не, Катька, дура ты всё-таки дурой.
– Бабушка, да чем губить-то? Удалят родимое пятно, и всё. Стандартная операция, миллионы таких делают, и делали, и будут делать.
– Да-да, делали... миллионы… – почти прошептала Пелагея Дмитриевна. – А я своей правнучке не позволю. Пусть с пятном, а живая.
Пелагея Дмитриевна направилась к кухне. Ульяна сидела за столом и, посадив куклу на стол, потчевала её ватрушкой. Бабушка, подойдя к девочке, обняла её и, поцеловав в макушку, отвела чёлку.
– Да оно и меньше уже становится. Само с летами исчезнет.
Ульяна, непонимающе хлопая глазами, переводила взгляд то на мать, то на бабушку.
– Ба ватрушка така вкусная! Кукла добавки просит. Можно?
– Кушайте-кушайте с куклой, – добро улыбнулась Пелагея Дмитриевна, затем вновь обернулась к внучке. – Я всё сказала, Катька. Вали домой, и всё тут.
Бабушка выйдя из кухни, прошла мимо стоящей в растерянности в коридоре внучки в свою комнату. Через некоторое время оттуда послышалось бряцание пузырьков и донёсся запах сердечных лекарств. Катя быстро вошла в бабушкину комнату. Пелагея Дмитриевна сидела на постели с кружкой в руке.
– Ну и зачем ты себя доводишь? Что такого произойдёт, если мы сделаем эту операцию? Я что ей руку или ногу отрезаю? Вот психуешь, и самой плохо теперь. И главное, с чего завелась-то? С пустоты.
Катя подошла к столу и взяв тонометр, присела возле бабушки. Взяв её руку, надела жгут и стала мерить давление.
– Ну, вот сто семьдесят. Бабушка, ну, что ты расстраиваешься? Вернёмся через несколько дней, есть снова твои ватрушки, – улыбнулась Катя.
– Ох Катька… – вздохнула Пелагея Дмитриевна. – Вернётесь... да... – задумчиво проговорила старушка. – Я вот тоже когда-то думала: что такого родинку убрать. Зачем она? Под глазом, как муха, сидит. А Настеньку свою я из-за такой вот родинки и потеряла.
Бабушка всхлипнула и утёрла быстро слёзы кончиком платка.
– Бабушка... – прошептала Катя. – Я всегда считала, что в те времена лечить не умели многие болезни. Думала, заболела она чем. Скарлатиной какой.
– Не, – покрутила головой, не поворачиваясь к внучке, бабушка, смотря перед собой. – Настенька была совершенно здоровым ребёнком. Первенец, – улыбнулась Пелагея Дмитриевна. – Степан тогда в армию ушёл, я на сносях осталась. Вся семья ждала нашего первого ребёнка. Свёкор как узнал, что девочка, настаивал, чтоб Софьей я назвала. А я захотела Анастасией в честь матери своей.
Бойкая была. В девять месяцев муж приехал на побывку, так она уже топала за ним. Служили тогда по пять лет, так что виделись мы тогда редко. Но Степан в дочке души не чаял. Радость это была наша.
А на работе стали приговаривать, мол, зачем это у Настюшки родинка под глазом. Крупная – как муха сидит. Стали советовать съездить в город: может, что посоветуют, убрать как. Бабки пытались картофелиной натирать – не убиралось. Тут муж в очередной отпуск приехал. Настюшка помнила и узнавала его, сапоги в два с половиной года подносила.
На радостях от встречи не до врачей при нём было – хотелось возле него побыть подольше. Ну, перед самым отъездом спросила я его совета, мол, все говорят убрать. Он ничего конкретного не ответил. Расстроен был, что уезжает. Сказал только: «Решай сама, Пелагея». Ну, я и решила.
Сделали операцию, вроде, всё как надо. А потом прихожу в больницу, а мне говорят: «Девочка ваша умерла сегодня. Заражение крови». Меньше, чем за сутки, ласточка моя сгорела. Ох, как же я жалела потом, Катька... Послушала бабьи разговоры, что замуж с мухой под глазом не возьмут. Что в девках останется.
Ох, Катенька, Катенька... Близко локоть, да не укусишь, дочка. Ты вот тоже, небось, о будущем думаешь, когда Ульянка вырастет, женихаться начнёт. А я так тебе скажу: доживи вначале, а там пусть она сама решит. И коли полюбит её кто, так и с пятном она желанной будет.
Бабушка договорила, глядя Катерине в глаза. Затем встала и поставила кружку на стол, направилась к выходу из своей спальни. Катерина сидела, задумавшись, на постели.
– Бабушка, сейчас другие времена, –  тихо проговорила она. – Сейчас такого не допустят.
– Что? Не допустят? – Пелагея Дмитриевна остановилась возле косяка. – Ты в этом так уверена, дочка? Ну, давай тогда, забирай ребёнка ради своего упрямства.
– Бабушка! – воскликнула Катерина.
– Я уже девятый десяток бабушка. А ты тридцать лет как внучка. И опыта у меня поболе твоего. С увечьями замуж берут и брали в моё время. Пусть вырастет и сама решает. И учти, Катерина, я отцу скажу. Ишь чего затеяла!
Пелагея Дмитриевна вышла из комнаты и направилась в кухню.
– Доченька, вы с куклой здесь никак всю ватрушку слопали. Пойдём теперь полежим маленько. Бабушка тебе сказку расскажет...
– Про Лутошеньку? – радостно спросила девочка, идя с бабушкой в её комнату.
– Про Лутошеньку, коль хочешь, могу.
Войдя в бабушкину комнату, они увидели стоящую у стола Катерину, придвинувшую коробку с фотографиями и держащую в руках небольшое пожелтевшее фото. На нём была девочка около трёх лет с густейшей шевелюрой, которую сдерживала гребёнка. Взгляд девочки был серьёзен и походил на взгляд десятилетнего ребёнка. Родимое пятно было заметно и на фотографии. Бабушка, взглянув на внучку, подтолкнула Ульянку к постели.
– Забирайся к стенке, – сказала она девочке, а затем повернулась к внучке. – Смотри-смотри, это – всё что у меня после войны от неё сохранилось. Погорели все фотографии, – бабушка прилегла. – Думай, Катерина, думай.
Повернувшись к Уле, бабушка улыбнулась.
– Ну, значит, про Лутошеньку. Жил на свете пастушок, звали его Лутошенька....
Катерина долго стояла у стола с фотографией в руке. Бабушка и Ульянка уже
Посапывали, а она всё стояла и стояла…

Собирая Ульянку первого сентября в девятый класс, Катерина делала дочери взрослую причёску на прямой пробор, открыв полностью лоб.
– Надо же, стёрлось пятно твоё красное-ужасное. Я думала, в меня ты пошла: у меня на пальце всю жизнь такое, – мама показала дочери мизинец с большим, почти во весь палец, красным пятном. – Получается, права была бабушка Пелагея, когда говорила, чтоб я не спешила с операцией.
– Я так скучаю по ней… – задумчиво и грустно ответила Ульяна, –  взглянув на стоящую на полке фотографию: она с бабушкой Пелагеей. – Не верится, что больше не придёшь к бабуле не залезешь под мышку.