Вторая комната

Вчера
Даниил проснулся поздно. Часовая стрелка немного не успела добежать до десяти. Когда пальцы ног коснулись кожаных тапок, в голове Даниила перевернулась на бок гулкая пустота. Было в ней что-то странное.
Кожаные тапки прошаркали по длинному коридору. На ходу Даниил привычным движением провёл костяшками пальцев по корешкам книг и прошёл на кухню, чтобы покурить в форточку. После четвёртой затяжки из окна сверху раздались вопли ненормальной толстухи. Это было не ново. Даниил выкинул окурок и захлопнул форточку. Вопли прекратились.
Тапки прошаркали обратно. Коридор был тёмен. Стенной шкаф и глянцевые корешки в книжных полках едва угадывались. Пустота в голове Даниила расширялась, и в ней нарастало беспокойство. Причину его Даниил пока уловить не мог.
Всовывая длинные ноги в протёртые штаны, а тощие руки в клетчатую рубашку без двух пуговиц, Даниил пытался вспомнить вчерашний день.
Шорк-шорк – снова шоркали тапки по паркету коридора. Почему он был такой длинный? Этот коридор? Беспокойство становилось всё сильней.
В зеркале ванной Даниил увидел своё осунувшееся лицо, заросшее щетиной. Вчера не брился. А позавчера? Что было позавчера? Даниил показал зеркалу прокуренные зубы. Трёх не хватало. Это он помнил, всё правильно, трёх не хватало. Зубная паста имела мерзостный вкус. Всё правильно – мерзостный вкус.
Даниил прошёл на кухню и сел на табурет. Что-то было не так. Совершенно не так. Облокотившись о столешницу и обхватив голову руками, он пытался понять, вспомнить. Но напрасно.
Даниил зажёг конфорку и поставил чайник. Он опять вышел в коридор и на этот раз включил свет. Именно здесь, в коридоре, таилась причина его беспокойства.
Стоваттная лампа без плафона ослепила белый потолок, осветила стенной шкаф и книжные полки, калошницу, узкое прямоугольное зеркало и полочку с ключами. Под входной дверью лежал замызганный коврик. Почему же неистово колотилось сердце Даниила? Выбивало барабанную дробь в горле. Почему пульсировала в голове беспокойная пустота?
Вот оно. Обои в полоску с ромбами и кружками пестрели в проёме между книжными полками. Липкий страх тонкой струйкой просачивался Даниилу за шиворот. Возможно ли это? Ведь здесь раньше была вторая комната! Куда же она делась? Он подошёл к стене и удивлённо ощупал обои. Даниилу внезапно вспомнился из далёкого детства таз с клейстером. Молодой отец, напевая, макал широкий флейц в солнечную жижу, намазывал и наклеивал полотна на стены. Потом, с годами, стены вместе с обоями в коридоре постепенно заросли шкафами и полками, которые, в конце концов, заполнили всё кроме дверного проёма. А теперь вместо двери в комнату образовалась стена. Под пальцами Даниила шершавились кружки и ромбы на бежевом фоне.
– Я что, схожу с ума? – непонятно кому громко и спокойно проговорил Даниил. Полоски обоев, с немного выпуклым орнаментом внутри, были реальны и не вызывали никаких сомнений в своём существовании.
Крышка на чайнике зазвенела от вырывающегося пара. Она звала Даниила. А Даниил всё не мог оторвать пальцы от кружков и ромбов.

Сегодня
Даниил проснулся рано. Часовая стрелка только успела доползти до шести. Он встал, сунул ноги в тапки и сразу прошёл во вторую комнату. В комнату Бориса. Включил свет. Увидел шкаф, из которого недавно доставал брюки, рубашку и жакет. Даниилу говорили, что нужен пиджак. Но пиджака не было. Борис не носил костюмы.
– Ничего, подойдёт и жакет, – сказал агент. Агент был неприятный. С такой-то профессией, конечно, подумал тогда совсем некстати Даниил.
Потом Борис лежал в рубашке и жакете. Лицо было не его, чужое. Его была одежда. Даниилу необходимо было вытерпеть людей, которые тоже пришли прощаться с Борисом. Все они подходили и трогали руку Бориса в жакете. Клали цветы. Бывшая жена Бориса не плакала, хотя, наверное, любила его когда-то. И Борис любил её. А теперь вот он лежал с чужим лицом. Их взрослая дочь стояла рядом с матерью, опустив голову. Где-то в далёком сибирском городе был ещё внук. Но Даниил никогда не видел его.
Потом Бориса закопали в могилу. Вот что было позавчера. Даниил похоронил брата. А брюки, рубашка и жакет, которые висели в этом шкафу, лежат теперь в могиле, одетые на твёрдое тело Бориса, которое с самим Борисом имеет мало общего. Но всё же. Там ведь очень холодно, а он в жакете. Даниил подошёл к окну. За окном виднелся двор и улица вдали. По улице уже ехали несколько машин и автобус. Фары мелькали между стволов. Не к месту весело перемигивались эти фары. Шёл снег. Снежные завихрения были видны в свете окна. Даниил посмотрел на градусник – минус десять. А Борис в жакете. Гулкая пустота начала заползать в голову к Даниилу. Он отвернулся от окна.
У окна стоял стол. Несколько листов с набросками, ящичек с пастелью, кружка с кистями и карандашами. Эти вещи лежали строго на тех местах, куда решили их поместить руки Бориса. Очки. Даниил взял очки, подержал в руках, положил на место.
Под кроватью стояла пара тапок, таких же, как у Даниила, кожаных. Они не шаркали по коридору, скорее скользили. Борис был моложе, и поступь его была легче. Даниил провёл рукой по столу, подержал двумя пальцами карандаш. Клетчатый плед на кровати был ровно застелен, ни единой складки. На венском стуле стояла гитара. Даниил провёл рукой по струнам, услышал сухой шелестящий звук и вышел из комнаты.

Завтра
Даниил проснётся поздно. Наденет тапки и пойдёт по длинному коридору. По привычке покурит в форточку, захлопнет вопли толстой тётки. Нальёт воды в чайник. Зажжёт синий огонёк конфорки.
Потом он пойдёт в коридор и включит свет. Вместо двери во вторую комнату он увидит стену, оклеенную обоями. Он будет стоять, упираясь в неё лысеющим лбом и испытывать даже благодарность неведомой силе, которая о нём позаботилась и закрыла пока комнату Бориса стеной.
Даниил прожил в этом доме всю жизнь, а Борис почти всю. Дом хорошо их знал. Кому, как не ему было их знать. Дом состоял из звуков, запахов и вещей, которые происходили от людей, живших в нём. Это были звуки телевизора, который смотрел Борис, кастрюль, которыми гремел Даниил. Это были запахи горячей еды, дымящейся сигареты. Целая симфония звуков и запахов, повторявшихся в одно и то же время, или вступавших соло однократно. Братья завтракали порознь, Борис вставал рано, уходил по своим делам. А ужинали они обычно вместе. Младший пил чай с сахаром и лимоном, старший наливал себе одну заварку, почти чифирь. Как правило они обменивались всего парой фраз за день. Иногда спорили, особенно из-за толстой тётки, выброшенных в форточку окурков и, иногда немножко про чифирь. И в спорах, и в молчании, во всех привычных звуках дома была их общая, осмысленная гармония. Они, как части головоломки, были спаяны в одно целое. И когда одна из частей выпала, показалось, что стрелки часов остановятся, конфорка больше не зажжётся и вода не будет литься из крана. Но, на секунду остановившись, время покатилось дальше по своему бесконечному кругу.
Только опустевшая комната Бориса, словно открытая рана, болела и кровоточила. И тогда дом просто скрыл комнату. До поры до времени. Забинтовал, запеленал гладкой стеной, усыпанной кружками и ромбами. Потому что Даниил не смог бы найти в себе мужества не заходить туда, не брать очки и карандаш, не трогать гитару. 
Даниил будет пока находить утешение в повторяющихся действиях, в мелочах, которые останутся неизменны. В том, как загорается голубой пропановый огонёк, как звенит крышка чайника от бурлящего кипятка. Даже в крике толстой тётки. Он начнёт медленно привыкать к своему новому распорядку. Дом поможет ему в этом.
Когда-нибудь потом, немного позже... Спустя неделю или месяц комната появится снова, и тогда можно уже будет зайти туда. Это будет трудно, но уже терпимо. И тогда окажется, что в тёмной страшной глубине в жакете вовсе не Борис. А он где-то здесь, везде, среди вещей, которым через его руки передались молекулы его души.
Даниил будет шаркать кожаными тапочками по коридору, на миг оказываясь в солнечном пятне из дверного проёма второй комнаты. Привычным жестом он будет пересчитывать на ходу корешки книг. Снег за окном растает, появятся зелёные листья, потом придёт новая зима, и она промелькнёт. В окно кухни залетит весенний ветер вместе со светлыми детскими воспоминаниями. Задрожит струйка пара над чашкой с чаем, и Даниилу покажется, что Борис где-то рядом. Пойдёт ещё одна зима, и ещё одно лето, и вдруг проснётся давно молчащий телефон.

Сегодня
Даниил проснулся рано. Часовая стрелка только успела доползти до шести. Он встал, сунул ноги в тапочки и сразу прошёл во вторую комнату.
За годы прошедшие без Бориса здесь ничего не изменилось. Только вчера вечером, после звонка из далёкого сибирского города, на полу появились четыре большие картонные коробки, поставленные одна в другую.
- Гх-ммм… Ээ… – Даниил поглаживает ящичек с пастелью, карандаш, очки, - Внук понимаешь… Поживёт тут у тебя. – Даниил смотрит во двор. Августовское солнце уже немного по-осеннему отсвечивает от окон соседней пятиэтажки. – Мммм… Боря, прибраться бы надо. – Даниил бережно складывает в коробку листы бумаги, пастель, карандаши. – Внук твой. Вот так. Поступил, на архитектора, учиться будет… Это хорошо. Хорошо. – Даниил открывает шкаф, складывает аккуратно вещи. – Чтоб удобно ему было, понимаешь? Надо прибраться. – Даниил запаковывает коробки, подходит к стулу с гитарой. – Эээ… Ну пусть её, пусть пока… - Даниил проводит рукой по струнам и слышит лёгкий прозрачный звук.