Синичкины сказки. Сказка 1

Люди жмутся к расчерченным дождем окнам маршрутки; тепло, приторно тепло, но ноги в прохудившихся ботинках все равно пробирает мерзлая дрожь - носки, смешные, зеленые и явно большие, мокрые. Лампочки жгут, глаза неприятно тянет почесать. Только свободной руки нет - обеими прижимаю к груди потрепанную бесконечными путями и транспортом сумку, цвет которой уже затерялся и затерся так, что только сама хозяйка помнит, какой она когда-то была.
В самом углу, на колесе, сидеть удобно и даже немного уютно, правда, только если зажмуриться и забыть про нависшего сверху мужчину - грузного, согнувшегося в три погибели, пахнущего отчего-то едким раствором и краской. Зато здесь можно чуть отпустить сумку и всё-таки поелозить покрасневшим кулаком по так и норовящим закрыться глазам, не боясь, что все тетрадки, кошелек, лекарства и бумажки, представляющие из себя смесь рекламных буклетов и чеков, вывалятся, о ужас, под ноги тому самому мужчине и другим людям, набитым как кильки в банке.

За мутным стеклом мелькает знакомая вывеска супермаркета. Осторожно выбираюсь - на нагретое местечко тут же плюхается женщина в цветастом пальто, кажется, она стояла сзади. Ссыпаю на широкую ладонь водителя монетки. Если бы не радио, вопящее что-то откровенно пошлое и дикое, можно было бы даже услышать их, монет, звяканье. Спрыгиваю с подножки аккурат в лужу. Смысла прятаться от них, неглубоких и коварных, уже нет. Осталось преодолеть всего лишь какой-то подъем, дорогу, подъезд - и все, и на кухню, обжигать пальцы о бока кружки, заворачиваться в мягкий ворс пледа и готовить все к завтра. Думаю об этом и шагаю, а наверху мигают лампочки звёзд - они гораздо приятнее, чем маршрутные...

Квартира встречает лязгом замка и шелестом пакета. Кузька, вроде, кот, но ходить тихо за свои четыре года, как обосновался на коленях, все не научился. Он не мурчит и не мяукает: встал в прихожей и смотрит, не мигая желтыми глазами-фарами, как я разуваюсь, вешаю пальто и прохожу мимо в ванную. За мной остаются влажные следы. Вытру их позже.

На кухне тарахтит пузатый телевизор. Ему, как мне думается, лет больше, чем моей бабке - а она, знаете ли, женщина приличного возраста более чем, все застала. Иногда кажется, что динозавров в том числе. Но это только по четвергам.
Халатик старенький, розовый и в какой-то противный цветочек - подарок той самой бабушки, почему я его и ношу до сих пор. И Кузька его любит: пружинит прямо в руки, истошно урчит и тыкается носом в стебельки-лепесточки. Задумчиво помешиваю ложкой чай, перебираю ухо-загривок-полосатая спина и пялюсь в стену. После трудного дня ни на что другое сил не остаётся. И пусть в сумке курсовая, на столе бардак, да и следы, правда уж, надо убрать. Берусь за последнее. Не только в списке, но и в принципе за день.

На экране светится 23, подушка слишком мягкая и шею хочется с оттягом хрустнуть. Борюсь с этим желанием, пишу маме "спокойной ночи" и отключаюсь.

Моя жизнь вообще штука занятная, но только при условии, что ты - самый настоящий извращенец с явными наклонностями садиста. Бедным студентам по велению вселенной предназначено быть вечно голодными, продрогшими и невыспавшимися, но несмотря ни на что счастливыми. Если прибавить к тому рассеянность, плохое зрение, отвратительную координацию движений и любовь к сопливым романам, то вполне можно получить меня. На парах, когда преподы заставляют мозг реально работать, в животе что-то взвинчивается и скручивается; по дороге домой нос щекочат пряные ароматы выпечки, рот наполняется от того слюной, и ноги заносят в приветливую булочную с говорящим названием. Облака по небу плывут развалисто, переминаясь и покачиваясь, как ленивые сытые коты. Им хорошо под лаской весеннего солнышка, мне - тоже.

Деньги на проезд съедены и запиты дешевым горьким кофе. Не жалею - пешком дорога красивая. Старые пятиэтажки на улице Правды покрыты сеткой трещинок и пошарпаны взглядами. Асфальт местами раскурочен и взбит, и оттуда, из проземков, выглядывают пучки молодой травки и ярко-жёлтые головки
 
одуванчиков. Машины здесь едут тоже неторопливо, едут и не дают уснуть водителям кочками.

Все кругом лёгкое и чудное. Мне нравится день, нравятся спешащие, огалдевшие от весны люди. Ещё больше нравится ощущение прыгучести, которое рождается в груди и тянет меня вверх, так что иду я, подскакивая, и наверняка кажусь толпе немного странной. Но они все такие же, наполненные медовым предвкушением неведомого праздника и живительного восторга. Еще вчера существовали в анабиозе, точно большие толстые мухи, а сегодня воздух пронизан солнцем, пуховики спрятаны на антрессоли, и душа поет. Хорошо шагать по нагретому тротуару тонкими кедами, пока в наушниках гремит молодёжная группа, а расстояние до кухоньки с Кузькой становится меньше с каждым битом.

В подъезде ко мне в руки попадает пухлый конверт. Хмыкаю - кто же в наш век шлет письма? Смахиваю все на удивительный случай и фею, надеюсь на наследство от страшно богатой дальней родственницы и поднимаюсь на пятый этаж. Взлетаю, чудом не роняя сумку. В квартире тороплюсь схватить ножницы и вскрываю. Да, можно было бы и порвать, но руку что-то невидимое дернуло сделать именно так. На стол выкатывается катушка зеленых ниток, рябое перо и, с еле слышным шорохом, пучок засушенных трав - от него пахнет косыми лугами и солнцем. Там еще бумага с текстом, который знаком мне до боли в искусанных губах и дрожи в коленях. Всхлип надорванный, как вздрагивает сломанная скрипка, и руки размазывают тушь по щекам. Падаю на стул и сжимаюсь. Еще чуть, и спина, кажется, надломится от напряжения, от спазмов рыданий, которые вырываются только приглушенным скулежем. Когда-то давно, в другой жизни, мне дарили этот самый букетик, тогда совсем невинный, вызывающий визг счастья и самые широкие улыбки. Сейчас это - жесткое напоминание. Он всегда любил втирать морскую соль в едва поджившие раны. С оттягом, заглядывая жертве в глаза и вытирая слезы наждачной бумагой. Кромсать личность, отделять близких, по-одному подсаживать первобытные ужасы на кончик носа и впихивать кошмары в легкие. Жизнь после встречи с Ним - райский ад, единственный выход из которого - только умереть и начать все с чистого листа. Он не оставляет места для чего-то. И однажды выселил и меня.

Это было лето. Журчащее, поющее, терпкое, с привкусом кислого яблока и спелой черешни. Качели скрипели радостно и звонко, бабушка пекла замечательные крендельки, а ребята во дворе казались самыми близкими в целом мире друзьями. Тогда появился Он. Ворвался в мой маленький, укромный уголок, топнул ногой и за шкирку втащил в жизнь. Заменил семью, знакомых, приятелей и лучших друзей. Одарил интересами, выбрал дорогу. Наполнил меня собою. Он был нашим Богом, чем-то великим и необъятным. Самый смелый мальчишка в доме, самый умный ученик, самый красивый парень, самый любимый и родной человек. Нас, таких прирученных, Он ласково звал "зайчиками" и заводил при каждом удобном случае. Просто так вышло, что Я оказалась довольно любопытной зайкой. Одной из первых подопытных.
Я была избрана Богом. Он держал меня при других за руку, отчего шея покрывалась красными пятнами, дышать становилось труднее, и деревья казались ярче. Он повязал на мне зеленую нитку и назвал своей Евой. Как меня звали до этого, не помню, но до сих пор откликаюсь на это проклятое Ева и представляюсь лишь им.
Богу надоела зайка-Ева в выпускном классе, в самый последний день, когда платье принцессы сидело на ней особенно изящно, а Ева была ещё наивнее и верила первому слову. Осталось только сломать ей шею и выкинуть, как выкидывают ставшей скучной куколку с испорченным макияжем. Сломал. Быстрыми движениями, криками и равнодушным "сама оденешься".
Так Ева-первая стала Евой-брошенной. А та превратилась в просто Еву, без желаний и амбиций, без характера и увлечений. Бог оставил её, забрав с собой все, из чего лепил. Срезал зеленую ниточку, выпутал из волос травы и рябое перо...
И теперь, спустя годы, протянувшиеся для меня тяжёлой вереницей бесконечной борьбы за собственное я, Он снова рвет душу.
 
Пришел, чтобы выдернуть только начавшие прорастать крылья. Напомнить, как любил зайку, и как больше никто её не полюбит.

Резко встряхиваю головой - рыжие занозы так и лезут в глаза. Нет. Не для того лились слезы и работал психолог, чтобы Он одним несчастным письмецом разрушил весь порядок, весь привычный, прекрасный строй, так заботливо сотканный мной для самой себя вокруг из изысканных, неуловимых мелочей. Цветы летят в мусор, нитка - туда же, и только перо не отбираю у кота: пусть играется. Может, хоть одно незлое дело запишется на Его счет.
Бодро пересекаю кухню, под живот хватаю Кузьму - не сопротивляется, белый пух шерсти просачивается через мои пальцы, и устраиваюсь в спальне. Она совсем не большая, зато светлая и очень моя. Это выражается во всем: в неряшливо кинутой подушке, цветах - сочных и явно довольных жизнью, новогодней мишуре на лампе и ноутбуку в наклейках. На стареньком стеллажике теснятся книги: уж они-то здесь самые чистые, поскольку чаще всего путешествуют со своих мест в мои руки. К книгам у меня отношение абсолютно исключительное и трепетное, книги - это переплетение человеческих мыслей, горечь неживых чувств и красота выдуманных движений. Он же книги ненавидел. Жег, считал "дурью, похлеще травки" и орал, когда заставал в тумбочке или забитую между подушками дивана книгу. Еще один плюс выздоровления - теперь никто не помешает вволю зачитываться, уповаясь слогом и героями. Только, разве что, учеба, но ей позволительно.

Телефон разрывается, а после его перекрывает взволнованный голос Юлы. Так и вижу, как она заламывает загорелые руки и нервно дергает ногой.

- Ну и где ты, а, Ева?! Мы же договорились! Пять минут ещё! А ты только домой зашла, точно-точно!
Я отвечаю смехом и немой улыбкой. Все равно почувствует - сказывается многолетняя дружба. Юла единственная из окружения, кто помнит Его. И кто до сих пор заходится криком от кошмаров прошлого.

- Да успею, спокойно. Выхожу уже. Буду. Сейчас. Лось там?
- А то! Нет, ты думаешь, он пропустит репетицию с тобой? Ага, держи карман шире! Все-все, не отвлекаю, ждем!
Бросает трубку и наверняка прыгает со сцены. Я хватаю гитару в чехле и, чмокнув на прощание Кузьку в полосатую макушку, бегу. Лишь бы Лось дождался, Юла-то с ребятами с удовольствием просидят там до утра. Лось хороший. Высоченный, с большими ладонями и кудрями, цвета осенней хандры. Задумчивый, подчёркнуто вежливый с чужими и заботливый с нами. Готовящий ароматный кофе прямо в гараже для репетиций и вечно таскающий с собой томик Бунина. Кажется, "избранное". Читает нам оттуда стихи и короткую прозу, когда все, уставшие и взмыленные, устраиваются плечом к плечу на скрипящем диванчике. Я тогда не разбираю слов, но любуюсь хриплым голосом и длинными крепкими пальцами: как он бережно переворачивает страницы, не загибает уголки, и бросает на нашу сонную свору улыбчивый отцовский взгляд. Лось не старший, не спонсор и уж точно не организатор или менеджер, но связывает нас похлеще того. Он - поэт. На его стихи я пишу музыку, его фразы поет Вейла. Когда-то именно Лось подобрал меня на детской площадке, серую разломанную тень с гитарой, и стал родителем группы "Лесовых". Друга лучше, чем Лось, представить сложно, и пусть это звучит не в обиду Юле.

Вбегаю в гараж, на ходу поправляя оттягивающую плечо гитару. Все уже тут: розоволосая Юла крутится возле импровизированной сцены из досок, Вейла - похожая на сказочную королеву, с волосами - жидким золотом и карими роскосыми глазами, распевается, а рыжий Скорпион сверкает бесстыжими глазами через розовые стекла узких очков. И откуда он успел их взять? Ещё вчера видела эти самые гламурные очки на носу одногруппницы.
Лось сидит на кресле, загинув ногу на ногу, и сейчас особенно напоминает величественного зверя. Весь длинный, изогнутый, он подается вперёд с моим входом - добавь корону рогов и выпускай в лес.

- Боже! Ну наконец-то!
Юла всплескивает руками, подбегает и порывисто обнимает меня. Неловко улыбаюсь, смотрю за спину подруги, и там встречаюсь с медо
 
во-зеленым взглядом Лося. Он добродушно ухмыляется и опирается руками о посвербевшие подлокотники. Встает нетопливо, но так, что в широких, медленных движениях перекатывается изящная, втайне опасная сила. Я готова наблюдать за ним вечно, такая живописная красота кроется в каждом его жесте. С трудом отрываюсь.

- Да... Я тут. Успели что-то без меня, нет?
- Ха, если бы. Только языки чесали.
Это Скорпион. Он подкрадывается юрко и незаметно, и будто бы просто образуется из воздуха рядом с плечом. Ехидно жмурится и звонко целует в щеку.
- Милая, милая Ева! Сто лет тебя не видел! Где черт носил, а?
Нагло разворачивает к себе, проницательно окидывает с ног до головы, что-то отмечает про себя и сверкает клыком.
- Но целая! Хорошо бы остаться тебе такой же красоткой после репетиции! Нашла ты, конечно, моду - прогуливать месяцами. А о нас подумала?
Скорпион - смесь древней загадки, панка и всеобщего любимчика. Он легкий, как ветерок, смешливый и обожает странные штуки. Как вот эти очки, которые уже завтра сменит оригинальная серьга, кольцо или пояс. Со Скорпионом всегда можно поговорить по душам: советчика одновременно серьезнее и веселее вы не найдете.

- Верно, вот учишься, а мы? Кто будет нашим лучшим гитаристом?
Это подходит, нет, подплывает Вейла. Как утренняя дымка, дрожащая в далеком небе звезда, как самый сладкий сон. От неё веет чудом и чем-то неземным, и оттого ещё более притягательным. "Половина успеха группы - это, черт возьми, Вейла и её сказочность" - сказал как-то Скорпион, и никто даже не подумает с ним спорить. Не потому, что переспорить его труднее, чем заткнуть, но потому что с аксиомами принято соглашаться.
Объятия Вейлы пахнут карамелью и мятной свежестью и ощущаются, как прикосновения больших мягких крыльев - ласково, невесомо, как скользит паучок по леске паутины, как крадется на одних подушечках без когтей кот. Аккуратно закидываю руку на плечо ей в ответ, но с моей стороны это выглядит больше нелепо и смешно, чем величественные жесты Вейлы.

Последним подходит Лось. Он мог этого и не делать, мне вполне хватило перехватки взглядами. Но он склоняется, хлопает по спине и широко улыбается.
- Ну, чего ты, воробышек, улетел? Вернулся теперь к родному огоньку?
Иногда мне кажется, что возле Лося Ева становится сугробом под летним солнцем. Тает, истончается оболочка, являя ту настояющую и живую не-Еву. Лось зовет её Воробышком. Воробьем. Птичкой, на худой конец. Но никогда не замечает фальшивую физиономию Евы, некогда так полюбившуюся некоторым особам. И так отчаянно, жутко хочется, чтобы так было всегда. Остаться Воробьем, пёстрым, рябым, живой неугомонной птичкой, изворотливой и, почему-то, очень честной.

- Как улетал, так и вернулся. Надеюсь, я к вам надолго.
Репетиция идет правильно и хорошо, и я даже забываю про жухлый букетик из конверта. Общество друзей греет лучше самого вкусного чая. Мы все становимся единым, одним большущим, всепонимающем и объемлющим существом, со множеством рук, голосов и звуков. Мы стучим по барабанам, оглаживаем гитарные струны, поем чисто и рьяно, и смотрим на все это действо из зала с обожанием и неподдельной гордостью. Нам сказочно, чудесно, и есть теперь только это прекрасное и родное Мы, и никаких Лосей, Воробьев, Скорпионов и прочих.

Мы плывем, и музыка журчит колыбельной, сотканной из миллиарда капелек и выливающейся в общий ручей. Обтекаем пороги, двигаемся плавно, разнеженно, качаемся на волнах и лижемся о выступы берега. Дьявольски, невозможно хорошо и любимо быть в уединении с семьёй, ещё лучше - когда соскучились, когда это читается в каждом прикосновении к плечу, в каждой ноте. Воробей долго пряталась за Евой, и только здесь, в своей стае, из-под кукольной маски лезут серые перья.
Уже после, мы, вымотанные и разгоряченные, сваливаемся в кучу на диван. Подо мной чья-то нога, другой закинул свою на меня, но это замечательно, это ладно. По обычию, Лось садится перед нами прямо на пол, укладывает длинные колени и достаёт Бунина. Читает песенно, чисто, и его голос
 
еще будет сквозить ветром в моих снах, им будут дышать травы и испарятся бусинки росы. Читает, и в нём кошеный шёлк лугов, хрусталь ручьев и аметисты звездного неба. Драгоценности осыпают нас, наполняя и восстанавливая.

Возвращаюсь домой под статичным светом фонарей. В голове голос Лося, запах Вейлы, шуточки Скорпиона и трепыхания Юлы. Чувствую себя довольной и счастливой, и пусть пальцы в свежих мозолях, и горло хрипит. Под конец Скорпион заставил меня дать честное-пречестное обещание, что приду и в следующий раз. Скрестила и согласилась. За меня решают обстоятельства.