Записки арестанта

 
                Глава 1
 
           По тундре, по железной дороге,
           Где мчится поезд Воркута-Ленинград
           Мы бежали с тобою, опасаясь, погони,
           Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.
                / из песни Аркадия Северного/

        Да, ладно врать-то. Не будем обстановку нагнетать, везут меня не куда-нибудь там в края северные, а в соседний поселок, всего лишь на гарнизонную гауптвахту и на срок то весьма смехотворный, всего лишь на пять суток.
               
        Ну, так правильно. Наказание справедливое и весьма адекватное содеянному мной, со товарищами моими. В магазине винцо купили, а незаметно в часть ума не хватило пронести. Были изобличены прямо на КПП, взяты под белы рученьки и были всенародно “выпороты” перед строем сослуживцев. Так сказать, в назидание.

           Ветер хлещет по рылам, свищет в дуле нагана,
           Лай овчарок все ближе, автоматы стучат.
           Я тебя не увижу, моя родная мама,
           Вохра нас окружила, “Руки в гору!” — кричат.
                /из песни Аркадия Северного/

      Порка заключалась в разбитии пары бутылок, демонстративно, об асфальт, под ноги двум недотёпам, осыпая их головы, нет, не пеплом, а брызгами не выпитого “Агдама”, вперемешку с осколками бутылочными.

     Подумаешь, трое суток. Невелик срок. Сходили с корешом в туалет после порки, и оказывается, еще по двое суток заработали. Надо было после экзекуции в кабинет командира прямиком шагать, но нас не предупредили, за что доп. паёк и получили. Вероятно, инженер-майор Владимир Иванович Юрченко посчитал это полным нашим неуважением к его погонам.

    И тут я открою вам секрет. Никто не знал о нем все эти пятьдесят лет, конечно, кроме нас, самих участников. Были тогда с нами в том злосчастном походе две морячки. И если у нас, двоих, бутылки были в рукавах, которые сразу были обнаружены и изъяты, то девчонок “шмонать” у рыжего мичмана Юры Сафонова ума и наглости не хватило.

      А зря. С двумя бутылками вина они в суете нашего обезвреживания быстро юркнули в помещение казармы. Вскоре “концерт” с нашим участием закончился. Тут и ребята подтянулись, те, что заказывали вино и были, что называется, в доле. Пошли искать девушек наших. На вопрос где, ответ был несколько, если помягче сказать, обескураживающий.

        - Ой, мальчишки! Страху то, какого натерпелись. Заскочили в казарму, куда спрятать, вдруг придут и у нас искать начнут!

      - Ну, и?

      - Вот вам и ну, и! Забежали в умывальник, в углу обрез, (то, есть, про таз речь шла), в него вино и вылили, а бутылки пустые в форточку выбросили.

    - Ну, ё-п-р-с-т! Да ни ху-ху тебе хо-хо! Что в переводе означало – ну и что мы теперь, в данной ситуации, делать будем?

    Обсуждение вокруг таза было кратким, но эмоциональным. Суть его сводилась к следующему.

     - В этом грёбаном тазу литр бормотухи. Так? Таз, можно так сказать, вполне чистый. Так? Подумаешь, полы мыли, и робы в нем стирали. Предложение: содержимое обреза процедить через марлю и употребить. Кто брезгует, милости просим, неволить не будем, обижаться тем более.

    И вот что значит мужская солидарность, да еще на флоте! Уж коли произнесли когда-то слова, стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы, значит это не пустой звук. А чистюлям и неженкам на гражданке этого не суждено понять и тем более испытать.

    Причастились все, до единого. Тост был один, за нашу завтрашнюю поездку в заведование Артема Федосовича Михолапа, о котором были много наслышаны, но встречаться еще не приходилось.

                Глава 2

         А назавтра незадача случилась. Мой товарищ, собутыльник несостоявшийся, по совместительству помощник дежурного по связи целой Совгаванской военно-морской базы, Юра Пешков, оказался ценным и незаменимым товарищем. Его значит прямиком в штаб на вахту, ну а меня, как рядового вахтенного пункта радио контроля, можно и на гауптвахту, тем более что я служил даже не в их части. Тут конечно вопрос интересный. А мог ли вообще инженер-майор Юрченко мне взыскание объявлять. Ну ладно, проехали.

       Вернее, приехали. Вот и Сортировка, он же поселок Октябрьский, вот знаменитый продуктовый, с вино-водочным отделом, магазин, с  ног сшибающим названием, СТРЕЛА. На такие заведения мы теперь не смотрим, идем дальше, мимо невзрачных домов частного сектора, вон вдали уже какая-то марь с горельником стала просматриваться.

       Гарнизонная гауптвахта открылась нашему взору как-то совсем неожиданно, Вернее, даже не гауптвахта, а высоченный дощатый забор с колючей проволокой наверху и массивными вышками по углам периметра.

        Дощатая, глухая калитка с часовым на внешней стороне, объявление какое-то прибито к забору. Оказывается, распорядок приема и выдачи арестантов, что-то еще, но я не читал, это мой сопровождающий туда подходил.

      Оказывается, поспешили меня сюда сбагрить, рано мы приехали. Хорошо, скамейка рядом была, сели, ждем, интересного и полезного для себя может чего увидим.

      И точно, интересное не заставило себя долго ждать. Вон идут по дороге двое моряков, идут, это как-то громко сказано. Один то, бедненький, совсем идти не может, товарищ тащит его на своей спине, одной рукой его держит, чтобы не свалился, а другой рукой еще умудряется карабин за ремень тянуть.

       Ни хрена себе! Картина маслом! Это же надо так до изнеможения полного изработаться за день, что сил нет никаких уже добраться до своего дома временного.

         Часовой у калитки с матами набросился на подошедших. Почему-то больше внимания уделял тому, кто на спине был. Пытался привести его хоть в какое-то подобие чувства. Бесполезно! Нажал на кнопку, калитка распахнулась, впустила эту парочку и снова захлопнулась. Разборки за забором сначала громкими были, потом всё стихло.

      - Слышь, земляк, что это было? – спросили часового у калитки. Тому видать уже надоело молчком стоять.

     - Да, что! “Губарь” то с нашего корабля, к тому же земляки они с этим конвойным. Водил его на работу в СТРЕЛУ, вот там они и “настрелялись”. Причем, Лёнька этот покрепче своего земляка оказался, сами видели.  Пришлось и его и карабин его тащить. Не бросать же земляка.

      - Ну и что теперь им светит?

      - А что! Сейчас разведут их с земляком по одиночкам. Влепят несколько суток конвоиру, “губарю” добавят. Может и еще кого из караула оставят здесь для профилактики. Говорят, были случаи, когда караул в полном составе здесь оставался.

       Дошла очередь и до нас. Вернее, до меня. Вот сопровождающего не запомнил, кто меня сюда доставил, да это и не важно. Приняли у него бумаги на меня, какие нужно, продовольственный аттестат, чтоб на питание поставить. Меня же обыскали с головы до ног, забрали, как водится, ремень и отвели в общую камеру.

      От кого-то слышал, что под гарнизонную гауптвахту была приспособлена женская тюрьма времен сталинского ГУЛАГа. Несколько деревянных, одноэтажных строений, одни меньше, другие побольше. В одних содержатся арестованные, в других кухня и подсобные помещения, в третьих располагаются моряки, заступившие в караул.

     Как понимаю, штатных сотрудников гауптвахты всего двое, начальник, в то время лейтенант Иванов и старшина Михолап, остальной состав переменный. Арестованные военнослужащие, срок пребывания которых всего несколько суток, подследственные, это те, кто ждет суда и те ребята с кораблей и частей гарнизона, которые заступают в суточный наряд по охране этих бедолаг. Начальником караула назначается,  обычно, молодой офицер, караульные, матросы и старшины этого же корабля. Карабины и пистолеты заряжены боевыми патронами.

            Ну, это я так, для общего развития, а пока матрос отвел меня к новому месту жительства. А так как мне предписано находиться в общей камере, а не в одиночке, то и поместили в камеру общую. Спросите, чем отличаются одиночка от общей и где лучше сидеть? Вообще-то сидеть везде хреново, но в одиночке все же хреновее, днями и ночами находиться в мизерной камере-пенале, днем можно сидеть на обрезке шпалы вместо табуретки, на ночь дают занести сколоченные из трех досок спальные места, называемых самолетами, а может и вертолетами.

      Это скорей всего оттого такое название, что среди ночи ты можешь запросто свалиться на пол с этой шаткой конструкции, то есть катапультироваться. И немудрено, так как один конец этого самолета кладешь на толстую трубу отопления, а под второй конец подкладываешь тот обрезок шпалы, на котором днями сидишь. Ночами особенно страдаешь от холода, вот и крутишься-вертишься, пока  не брякнешься на бетон.
 
      Ну, эти прелести я прочувствую годом позже, а пока оглядимся в общей камере. Попал в нее я под вечер, комнатка небольшая, с маленьким окошечком под потолком. Из мебели запомнил одну длинную скамейку, на которой сидели уже несколько ребят. Оказалось, это, как и я, вновь поступившие. А к противоположной стене был прикреплен большой деревянный щит, из досок, почти во всю ширину и высоту этой стены, назначение которого я никак не мог уразуметь.

       Сидельцы общих камер, в отличие от одиночек, днями обязательно привлекаются к работам. Разным работам. Одного такого “работягу” мы уже видели перед калиткой. Теперь придется ему на несколько суток сменить эту камеру на холодную одиночку и товарищ конвоир будет поправлять своё хилое здоровье в соседней.

     В коридоре послышались громкие голоса, топот ног, дверь камеры распахивается, и вваливаются, разгоряченные ходьбой, несколько моряков.

     - Привет, служивые! Нашего полку прибыло! Кто, откуда? Знакомиться давайте!

      Как вы догадались, это прибыли с работ старожилы этой камеры, с которыми нам и придется прожить несколько веселеньких дней. Совершенно верно! Как пить дать!

                Глава 3

        Почему-то не запомнился прием пищи в общих камерах. Виной этому может быть и время, как-никак пятьдесят лет минуло, а может память не удержала сей момент, считая его незначительным. Хотя очень хорошо запомнилась пайка хлеба, что выдавалась каждому. Это булка хлеба разрезается сначала поперек, затем вдоль и эта четвертинка, с вдавленным в него кусочком масла и есть тюха на утро. Правда иногда на этой тюхе был виден только след от масла, а его и след простыл. Может выпал, пока несли.

      Перед отбоем всех выгоняют из общих камер на средний проход, чтобы читать статьи уставов и приказов по флоту, где, кто, когда совершил, то или иное преступление и сколько за это получил.

      И, наконец, команда отойти ко сну. Интересно – отойти ко сну! Так вот для чего был пришпилен к стене этот щит деревянный, это же наше спальное место! Хитро придумано: на день его, значит, к стене прикрепляют, чуть ли не на замок, а на ночь, подсунув под другой конец щита эту длинную скамейку, что в камере, опускают и десятиместное ложе, совсем даже не мягкое, к вашим услугам.

     Спальных принадлежностей нет никаких, голые доски, вместо подушки кулак под голову, зимой можешь шинелькой своей укрыться, а летом только робы. Или это с опытом пришло или кто научил из опытных сидельцев, скорей всего и то и другое, но спать здесь надо по правилам. Каким? А, вот.

     Чтобы теплее было спать, надо ложиться на бок, в спину друг к другу, тесно прижавшись, Тогда телами и дыханием соседа в спину, ты более-менее лежишь в тепле, но ведь с обеих сторон лежат бедолаги, у одного спина, у другого грудь всегда в холоде. Поэтому, правило первое. Все ложатся строго на один бок, вроде как засыпают. Но так долго не проспишь, немеет бок, еще какая оказия, да и крайний уже спину отморозил. Пока не привыкли, можно скомандовать повернуться и все, как один, дружно поворачиваются на другой бок. Через некоторое время операция повторяется. И так всю ночь. Уже без команды, если шевельнулся один, все разом лежат на другом боку.

     Может, если народу меньше десяти человек, умудряются спать по-другому, но я наблюдал и сам принимал участие именно в таком коллективном переворачивании. А как же иначе на вахте, да еще гауптической – против коллектива, это что писить против ветра.

          А утром подъем, лязг замков, двери настежь и ты стоишь, дрожа уже на плацу в колонне или по три, или по четыре человека. Сейчас начнется утренняя зарядка, а это значит, будем ходить строевым шагом по  асфальтированному пятачку.

    Дается команда шаг-о-о-м марш, и мы пошли! Но пошли как-то совсем не так, как нас в учебке на Русском учили. Здесь оказывается надо с силой только одну ногу к асфальту припечатать, правую, а левую совсем не слышно оземь опустить. Термин даже существовал здесь – “ходьба паровозом или паровозиком”.

    Этот топот ног через раз, как сигнал к побудке нашего командира, начальника и отца родного – старшины гауптвахты, Михолапа Артёма Федосовича. Рожденного в октябрьские дни 1917 года, фронтовика, орденоносца, верного сына белорусского народа, еще до войны успевшего окончить учительский институт. Но в тот 1970-й год мы, конечно, этого не могли знать, просто открывалась калитка в заборе, в аккурат из ограды его деревянного дома и вот он перед нами, гроза и “мучитель” матросов-солдат-арестантиков на несколько отведенных нам суток.

    - Ну что, орёлики, опять за старое взялись. Ничего, сейчас разберемся.

     Уже стоя после завтрака  на этом плацу при разводе на работы, я смотрел на него и всё силился понять, ну какой же он мучитель, даже чуть ли не садист. Обыкновенный, немолодой уже к тому времени служака. Высокий, плотного телосложения, с брюшком, в засаленном, совсем не первого срока, мундире с погонами, волнами на плечах, на которых можно было с трудом разглядеть широкую, продольную лычку мичмана, до того она почернела, от своей старости, вероятно.

     Со званием Артёма Федосовича Михолапа вообще закавыка получается. Всем было хорошо известно, что он терпеть не мог, когда его называли товарищем мичманом, а не товарищем старшиной. Почему? Он что, хотел, чтобы его называли по должности, коли он старшина гауптвахты? Едва ли.

     Недавно мне в руки попала копия документа, датированная 1946 годом. Там среди личного состава управления комендатуры города Советская Гавань среди краснофлотцев и красноармейцев есть и наш Михолап Артем Федосович, старший сержант, писарь старший этого управления. Вот и думай.

       Ну, я в сторону ушел, однако. Стоим мы на плацу, ждем, куда кого отправят на работы. Еще в камере договорился с ребятами, что примкну к ним, если будут посылать работать на продовольственные склады нашей военно-морской базы.

     Неожиданно внимание нашего старшины привлекли два солдата, стоящих в общем строю, оказывается и видавшего виды Федосовича еще можно чем-то удивить. В строю стояли два пограничника, в своих ярко-зеленых фуражках, чем разительно отличались от основной, серо-грязной массы сидельцев.

      - Сынки! Это что же получается, границу, значит, на замок и к дяде Михолапу в гости!?

     Не знаю, врать не буду, откуда их тогда в Сортировку привезли. Служили тогда погранцы и в самом городе, что пассажиров в самолетах проверяли, также в Ванино были и в Датте.

    Получилось так, как мы и задумали в камере, Работы на продскладах было всегда много и дармовая сила  “губарей” была очень даже востребована. Запомнилось несколько моментов этой работенки. Отправили нас, нескольких человек сначала на заветинский хлебозавод, куда вскоре подъехала зеленая машина с этаким длинным кузовом, коих я раньше отродясь не видывал.   Скорей всего такой грузовик предназначался для перевозки ракет, торпед разных. Так и окрестили мы ее тогда - машина “с жадным кузовом”.

      Так вот нам предстояло весь этот кузов загрузить мешками с мукой. Да, это несколько труднее, чем с наушниками целыми сутками на баночке сидеть. Наконец загрузили, примостились сзади на мешки и поехали. Куда? А черт его знает, нам не докладывают.

     Дорога знакомая, чуть ли не в часть родную везут. Нет мимо, на пирс, что рядом с пирсом, где эсминцы со сторожевиками стоят и к которому иногда гражданские суда швартуются.

     Вот и на этот раз какое-то судно пришвартовано, небольшое совсем. Ба! Так это же УСА, вспомогательное судно, которое нам приходилось очень часто слышать в эфире, когда она в 806 кв-3 сети работает. Даже иногда приходилось и помогать ее радисту, пошевелить береговой узел связи, чтобы вовремя ответили на вызов. Ну, на этот раз я несколько в другом амплуа. Даже не пойду знакомиться с их радистом.

      В очередной раз, значит, суденышко это будет развозить по точкам и постам продовольствие, в том числе и муку, нами привезенную.

           До гауптвахты добрались уже вечером. Косточки и мышцы с непривычки ужасно ныли. Еле дождались отбоя и замертво повалились на своё “царское” ложе.

    Среди обитателей нашей камеры выделялся один парень. Не сказать, чтобы он косил под блатного или манеры были  вызывающие у него. Просто была в нем какая-то внутренняя сила, умение как-то исподволь подчинить под себя своих товарищей. Хотя эти качества он использовал, как показалось, только во вред себе и своей службе.

      Как мне помнится, он был старшиной второстатейным раньше, служил в соединении подводных лодок коком, то ли на базе, то ли на лодке, и по его словам, имел стаж пребывания на гауптвахте в общей сложности сто двадцать суток. Не знаю, так ли было на самом деле, пусть останется это на его совести.

     Но всё же странно, почему такого “сидельца”, да с таким стажем, старшина Михолап не держал его штатным поваром на “губе”. Ан нет, от кухни он был отлучен. Значит, были на то причины. Он не распространялся, а мы и не настаивали особо.

                Глава 4

    На следующий день нас, шестерых “гавриков”, в сопровождении сверхсрочника, такого же арестанта что и мы, но наделенного полномочиями быть над нами старшим, отправляют на продовольственные склады, что находились у Северного пирса, в непосредственной близости от моей части. Конвоира с карабином нам почему-то не полагалось, видимо мы были не склонными к побегу. И поехали мы, кажется, даже на рейсовом, вконец расхристанным автобусе шестого маршрута.

     А на продскладах, у огромного холодильника, оказывается, нас уже давно поджидал вагон, полностью забитый ящиками с тушеной говядиной или попросту, тушенкой. Встретил нас толстый мичман, каким и положено быть мичману на такой высокой, продовольственной должности. Или потому, что перед ним стояли “губари”, от которых можно ждать что угодно, или по какой другой причине, но уже с первых минут он довольно в грубой форме стал нами энергично командовать.

    - От вас требуется как можно быстрее разгрузить этот вагон с тушенкой. Носить и складировать будете  вот в этот холодильник. Работать четко и без всяких там выкрутасов. В противном случае, мой звонок Михолапу и дэбэ вам будет, как дважды два пять!

    Это что за арифметика такая у этого сундука? Ну, видимо, это у него шутка юмора такая. Хотя всё логично с другой стороны. Можно по пять суток еще пару раз получить.

    Всё те же шесть арестантов, что и вчера на муке, принялись носить ящики в этот проклятый холодильник, “дыхалку” перехватывает каждый раз, когда с очередным ящиком переступаешь порог этой “дубариловки”. Стараешься побыстрее выскочить на улицу, в тепло.

     А сундук-арестант, якобы старший над нами, хорошо пристроился, сел в сторонке на ящик и сидит, пенек.

           Вот тут самое время вспомнить про нашего подводного кока с солидным арестантским стажем. Ведь с самого начала он указывал нам, с какого ряда и какие ящики таскать из вагона. Теперь настало время рассказать ему, как нам действовать дальше.

     -Слушайте все! Сейчас по очереди, по этим ящикам, влезаешь на верхний ярус, под самую крышу, ползешь в самый дальний угол, вот этим ножом вскрываешь ящик. Открываешь банку, ешь. Если мало, открывай вторую, но только обязательно пустые банки складывайте обратно в этот же ящик.

     Вот пройдоха, блин! Прям “уркаган” какой-то! И откуда у него складень вдруг появился? По ящикам, выбранными нами наподобие лесенки, первый вскарабкался наверх и уполз в дальний угол вагона. Пока мы друг за другом лазили в один конец, ящики выносились с другого конца вагона.

      А продуктовый мичман был не такой уж и лох, он почти сразу заметил, что не хватает одного человека.

    - А где шестой ваш?

    - Да живот что-то прихватило. За угол убежал.

Минут через 30 мичман по новой кричит:

   - Что-то вы ребятки темните. Где шестой, я спрашиваю?

     Пришлось очередному парню быстро спускаться и хвататься за ящик.

    - Вы что, товарищ мичман, совсем считать разучились. На вашей работе это недопустимо. Все здесь.

      Я тоже нырял наверх за своей пайкой. Сразу скажу, в такой экстремальной обстановке, я тушенку больше никогда в жизни не пробовал. Лежать на боку, давиться и каждую секунду ждать, что вот-вот тебя засекут, тут и кусок в горло не протолкнешь толком.

    Вот так и разгрузили этот вагон. Наш, на четверть ополовиненный ящик, с аккуратно приставленными обратно, дощечками, красиво положили в общий штабель.

    За хорошую работу мичман нам торжественно вручил две банки тушенки.

                Глава 5

     На следующий ли день, или быть может на другой, мы тем же составом и с тем же “сундуком-надсмотрщиком”, вот лафа кому досталась, всем бы так на “губе” сидеть, снова предстали перед очами своего продуктового мичмана. Понравились мы ему, видимо, по прошлой работе, подозрительно-ласково так говорит:

      -Ну вот, ребятки, на сегодня нам вот этот вагончик, кровь из носа, но разгрузить надо.

      У холодильника стояла рефрижераторная секция. Сегодня нам предстояла работа по маслу, то есть, масло сливочное, в картонных ящиках, килограммов по двадцать каждое, должно перекочевать из вагона в холодильник.

     Что же могло быть в тот день такого, что через полвека я вам это рассказываю? А ведь произошло. И опять по инициативе нашего “подводного кока”, черт бы его побрал на наши головы.

     Я вот совершенно не помню, где мы за эти пять суток обедали? Ну не ездили же мы с продовольственных складов, что рядышком с Северным пирсом, в Сортировку на губу, а затем обратно. Видимо, работали без обеда, или что-то должны были нам давать сухим пайком на складах.

      Вот и эта история связана как раз с обеденным перерывом. Пока носили многочисленные ящики и складировали их в высокие штабеля в холодильнике, у нашего горе-предводителя в голове созрел очередной план.

     Сначала он у меня поинтересовался, смогу ли я из своей части принести на обед булку хлеба, если сбегаю туда. Без проблем, отвечаю, еще даже не подозревая, что за этим последует дальше.

    А дальше. Наш ветеран, сто двадцати суточник, один из ящиков с маслом ставит на бетонный пол, и где-то уже высмотренным ломом, начинает крошить его на мелкие куски. Такие, чтобы мы в карманах своих роб и за пазухами смогли незаметно вынести это масло за территорию складов.

     Проклиная про себя этого полоумного, а куда деться, коллектив всё же, запихивал ледяные куски масла в свои карманы. Это был наш последний заход в холодильник до обеда, поэтому все делали то же самое, что и я. Следя за тем, чтобы ни малейший кусочек масла не остался на полу, ни один обрывок картона не выдал эту варварскую операцию.

    Прошло, казалось, всё незаметно от глаз нашего мичмана. Услышав, что мы идем за забор пообедать и малость отдохнуть, вдогонку сунул нам хвост горбуши соленой из бочки, стоявшей тут же в складе.

        Выйдя за забор, я освободил свои карманы от кусков ненавистного масла, бегом рванул в гору, в свою часть, за хлебом. На камбузе ребята дважды удивились. Первый раз, моему неожиданному появлению. Второй раз, моей просьбе. Схватив булку или две, уже и не помню, я через дыру в заборе так же быстро исчез, как и появился.

    Сокамерники мои, расположившись на поляне кружком, ждали моего появления. Тут же примостился и наш сундук-арестант-надсмотрщик.

    Разломав хлеб на куски, начали трапезу. Вы ели когда-либо, чтобы хлеб в одной руке, кусок мёрзлого масла в другой, причем второй кусок гораздо больше первого, а запить, чтобы пропихнуть, абсолютно нечем. Зубами грызешь это масло, потом во рту пытаешься его согреть до мало-мальски мягкого состояния. Кстати и наш старшой-сверхсрочник не стал брезговать, тоже присоединился, голод не тетка, да и чай, наш брат, тоже арестант.

    - Полундра! Мичман идёт!

      Вот этого нам только и не хватало. Масло в траве на виду. Рыба, что нам подарил, лежит, не тронутая даже. Морды у всех от масла блестят, вот попробовали бы сами такие кусища аккуратно в рот себе запихать.По-быстрому, масло под себя, придавили своими задницами. Давай рыбу  на куски кромсать, будто только ее и едим.

    Подошел. Стоит над нами. Или скучно ему там у себя стало, или всё же сомнения, какие взяли, пришел посмотреть. Потом закурить попросил. Помню, как сейчас, достаю из нагрудного кармана робы своей, помятую пачку ШИПКИ в блестящей целлофановой пленке, а руки то у самого все в масле. Незаметно вытер о штанину.

     А мичман курит и, вроде как, и не думает уходить даже. Мы уже за его рыбину с хлебом принялись. Солёная, противная, после масла то. А самое  противное, что я стал чувствовать, как моя пятая точка стала разогревать куски масла подо мною.

     По озабоченным лицам ребят вижу, что и у них происходит то же самое. Наконец мичман не торопясь ушел к себе, попросив нас не задерживаться. А нам пришло время облегченно выдохнуть от такой  нервной трапезы.

          И что же дальше? А дальше, мы нашли неподалеку небольшое, холодное болотце, сложили в воду почти ящик масла. Правда, в виде обгрызенных кусков  со следами зубов всех воришек, если что. Накрыли “склад” сорванной осокой и пошли дорабатывать свой день. В сладком предчувствие, что завтрашний то обед, мы сделаем гораздо более вкусным, чем сегодня. По крайней мере, хоть бы масло будет не таким мёрзлым.

     А оно никаким не стало. Назавтра, первым делом мы проверили наш схрон. Он оказался пуст. Всё просто оказалось. У нашего сундука-арестанта тот злополучный день оказался последним. И ведь даже словечком не промолвился о своем дембеле. Вечерком, с соответствующей тарой, а может и с женой в придачу, если была такова, зашел незамеченным со стороны перешейка, забрал наше добро, с риском для жизни, можно сказать, добытым и был таков. Сундук, он и на губе сундук. И прав был наш командир, Аркадий Михайлович Липатников. Пятьдесят лет помню его перл:

    - Сундук, это такой человек, который до обеда смотрит, что бы сп…дить из части, а после обеда – как бы это вынести.

    Так что впечатлений от этих пяти суток у меня было предостаточно. Как и страхов, которых натерпелся, тоже было выше крыши.

                Вместо эпилога

      Вот так и пролетели пять суток наших исправительных работ на гарнизонной гауптвахте Советско-Гаванской военно-морской базы. Пролетели незаметно вроде и пятьдесят лет с того 1970 года. И нам, тогдашним “сидельцам”, уже далеко за семьдесят. И молодые лейтенанты, что ходили начкарами в суточные наряды в заведование Артёма Федосовича, успели уйти в запас, предварительно верой и правдой честно отдать свои лучшие годы родному флоту.

      Такие, как Евгений Литвиненко, который неоднократно ходил начальником караула. Откомандовав авианосцем, стал вице-адмиралом и был начальником ТОВВМУ, а кто-то, как капитан 1 ранга Константин Лебедев, командовал бригадой противолодочных кораблей. Да и мы, побывавшие когда-то на этой гауптвахте, конечно же, в основной массе, стали неплохими людьми, а не отъявленными негодяями.

        Давно разобрали на дрова и само здание гауптвахты. Остались стоять сиротливо на пустыре только бетонные стены когда-то караульного помещения, конечно же, построенные руками сидевших здесь матросов и солдат гарнизона. Долго стоять еще будут, цемент трудно или совсем невозможно было украсть с территории “губы”.

       Сгорел давно и дом самого Артема Федосовича Михолапа. Стоит там теперь сиротливо, на огороженном участке, железный гараж и тоскливо лающая собака в будке.

      Не стало уже как лет сорок, как и самого легендарного старшины. Умер от рака, предположительно в 1980 году. Оставив после себя огромное количество анекдотов, историй и небылиц, в большинстве своём, выдуманных самими “сидельцами”. Из года в год мы слышали истории, о написанных ему приветах, на железнодорожных вагонах и контейнерах, со всех уголков бывшего Союза. О картошке, посаженной на его участке арестантами или в консервных банках или в форме цветочных клумб. О карбиде, спрятанном в кусочках хлеба для его кур и гусей.

    А ведь это и здорово! Ну, какой еще мичман Советско-Гаванской военно-морской базы может похвастаться такой известностью и славой, пусть даже  в анекдотах и небылицах. Так что, спи спокойно, Артем Федосович и пусть земля тебе будет пухом. Ведь я помню тот день, когда приезжала московская комиссия, была она и на гауптвахте, дотошно интересовались, какие притеснения и беззаконие испытывают тут сидящие. Ни одной жалобы не получили. На построении после их ухода Михолап спросил у строя:

    - Что же вы, соколики, не пожаловались на дядю Михолапа?

    - Так любим же мы тебя, отец наш родной! – раздалось из строя.

          А что, в этих словах есть и немалая доля правды. Пусть она своеобразная, с какой-то издёвкой, но любовь. И самое главное, это даже какая-то гордость за себя родимого. Да-да! Ведь я сидел на губе у самого Михолапа! А ты? Нет? Так вот сиди и помалкивай!
 
       Это такой же убийственный повод осадить собеседника, как когда-то делал покойный Василий Васильевич Надьярный. Видя, что никакие доводы уже не помогают, подвыпивший, бывший моряк, выкладывал на стол свой последний козырь:

      -Шо ты мне здесь пыздишь, салага! Я в Ванино приехал, когда здесь еще даже воробьев не было!

 Убийственный аргумент! Так что осталось нам, свидетелям и участникам тех лет на флоте, вспоминать, вспоминать, вспоминать…

    Вспоминать и по мере сил и способностей рассказывать о том времени. А то ведь скоро молодежь и знать не будет, к примеру, а что же это за фрукт такой – гауптвахта. Ведь в угоду кой-кому, дореформировали армию и флот до того, что в 2002 году решили упразднить гауптвахты совсем. А через несколько лет вдруг сообразили, а что же нам делать с теми, кто совершает мелкие правонарушения. Они есть и их не упразднишь ведь.

    Ну, это уже совсем другая история. А пока,- всем пока.