Соседи

— И, стало быть, всё жужелицы?
— Они, они самые, Прохор Михайлович, Carabidae. Хлебная, в основном, вредитель культурных посевов.
— А мост–то, мост как перейдёшь, Семёныч: унесёт же тебя — как жужелку твою. Дворцовый длинный, ветер какой, гляди.
— Уж как–нибудь перейдём - был бы мост цел. Я вот о чём хотел попросить вас, Прохор Михайлович...
— Да обожди ты. Тебе, может, машину обеспечить, Семёныч? Пару раз в неделю — могу. Но только вместе со мной, до поворота хоть довезу, а там уже близко. Жужелки... Чего хотел–то?
— Забыл... Понимаете, Прохор Михалович, у нас ведь цикл. У них цикл, то есть. Из лаборатории не отлучиться: пропустил выплод — и вся работа насмарку. А известно ли вам, сколько зерна уничтожает хлебная жужелица? Полмиллиона пудов ежегодно!

Он потрясает назидательно пальцем, но рука слабеет, падает как бы сама, из–за отворота пальто сыплются какие–то бумаги, вторая рука не удерживает кружку, та катится по льду, и сердобольный Прохор Михайлович, ответработник наркомата, начинает всё поднимать, с трудом наклоняясь через стягивающий талию ремень. Марк Семёнович стоит, оборачиваясь, глядя как грузный сосед собирает, ругаясь, его бумаги — и думает о клейстере, на который недавно были переведены личинки Zabrus gibbus, о том, что они не желают есть этот клейстер, дохнут, что аспирант Майборода не появляется уже третий день, что надо бы просить Павловского сменить пружину входной двери, потому что тугая, и становится всё туже, и родной Зоологический институт будто не пускает его, замзаведующего лабораторией энтомологии.

— Ну, ты, Семёныч, раззява! — сосед–аппаратчик засовывает ему обратно за отвороты кружку, бумаги (наброски диссертации Майбороды), охлопывает, уминая, и чувствует как через всю что была в доме одежду проступают у Семёныча острые и какие–то стальные по твёрдости кости.
Надо бы ему принести хоть что из дому, — думает он.
— Не теряй больше. А про машину подумай. Но только как штык: к восьми утра чтоб у меня под дверью стоял. Так чего ты просить–то хотел?
— Забыл! — Марк Семёнович улыбается и беспомощно разводит руками. Кружка снова выпадает из–за отворота пальто и долго гремит по льду.
Тихо... До вечернего налёта ещё несколько часов, но на улице почти никого, шаркают в глубоком снегу неслышно, и только Прохор Михайлович уже в голос ругается, ловя кружку и вручая её незадачливому соседу.

Они раскланиваются, и тут Марк Семёнович вспоминает: — Вот ведь какая просьба, дорогой сосед — вы уж не обижайтесь только: очистки, очистки картофельные, у вашей двери в ведёрке: не выбрасывайте их, нам отдавайте, а то мы с Клавдией Васильевной всё не успеваем их забрать - сделайте милость, — но становится ему очень неудобно всё это произнести, и он уходит, ничего не сказав, а Прохор Михайлович в это время оборачивается, провожая его взглядом, и думает:
— Вот ведь!..