de omnibus dubitandum 111. 84

ЧАСТЬ СТО ОДИННАДЦАТАЯ (1902-1904)

Глава 111.84. СТУПАЙТЕ, ПИШИТЕ, ПРАВО…

    Она отбежала к двери и стала слушать, плутовато поглядывая ко мне.

    – А тетка вернется, подкрадется?… У ней плюнелевые, тише мыши! Это с меду вчера я так… а днем стыдно небось!..

    Она взглянула бойко из-под бровей, вздохнула. Я тихо подошел к ней. Она прислонилась к двери, закинув голову.

    – Что вы только со мною делаете… – сказала она мечтательно.

    Я взял ее за голову и поцеловал нежно-нежно.

    – Ах, как целуетесь хорошо… – шептала она с закрытыми глазами. – И вчера… губы обметало даже… Никак идут?…

    Словно она проснулась: взглянула, застыдилась.

    – Ступайте, пишите, право… Нет, оставьте… еще застанут!.. Тогда меня, прямо…

    – Ну, не буду… Я тебе по-печатному написал стишки. Вечером приходи, отдам.

    – Теперь дайте!

    И лицо ее так и засияло.

    – Нет, лучше вечером. А ты уронишь… несколько «лепестков»?…

    – Это каких таких лепестков?… – спросила она серьезно.

    – А вот послушай.

    И я прочитал стишки. Она отгадала сразу.

    – Ах, ты… Уж и хитру-щий ты-ы!.. – сказала она чудесно и стала опять на «ты».

    – А знаешь, миленький… всю ночь не могла заснуть! Под самое утро только… Я играл ее пальцами. Они были совсем покорные. Она стала вертеть моими.

    – Ой, не жми так, бо-льно!.. – сморщилась она вся и сама сделала мне больно.

    – Иди лучше писать стихи…

    А сама все не отпускала.

    – А вчера я хотел постучать к тебе…

    – Чего выдумал! – зашептала она испуганно, и глаза ее сделались большими. – И не выдумывай никогда! Нельзя…

    – Да не постучал же! Я подумал, что это неблагородно, мне стало стыдно, и не пошел…

    – Уж не ври, не ври!.. – мазнула она меня пальцем, – я все слыхала! И дверью, как стукнули… У меня свет горел. Чего вам нужно?…

    – Хотел в последний разок поцеловаться…

    – Зна-ю, какие последние! Никогда не смейте, нехорошо…

    – Я видел, как ты погасила лампочку!

    – Потому и погасила! Не глядите. Мало ли… раздетая была, может… Бесстыдники! Подсматривали?… – сказала она, стыдясь.

    – Ей-Богу, Даша, я не подсматривал! Это бы подло было! – старался уверить я.

    – Все вы одинаки, знаю… Образованные-то еще хуже! Мне до того понравилось, что она так стыдлива, и я поцеловал ей руку.

    – Ай, разве можно!.. Это попам целуют да мамаше! – отдернула она руку.

    Мы шептались, пока не окликнула ее кухарка.

    Но вчерашнего я не чувствовал. Не было в ней чего-то, что манило меня вчера. Она была в затрапезном платье. Ни фартучка на ней не было, ни голубого бантика. Я видел из окошка, как вытрясала она ковры, потом полоскала у колодца. Совсем простая! И хвост даже подмочила. А ноги – в разношенных башмаках, ушастых!

    День был жарким и по-настоящему летним. Распушившийся за ночь, после дождя тополь стоял зеленый, и в комнате стало по-другому. И старые сараи обновились; за ними зеленело.

    Обедать по случаю «живота» не пришлось, но Даша принесла мне украдкой вчерашнего супу с потрохами и хороший кусок телятины.

    – На Рыжего свалила, утащил будто. Лупила его кухарка!..

    – Зачем ты, Даша?…

    – А вас-то еще жальче… одни вон глаза остались! – сказала она сердечно. – Стишки дадите?…

    Я дал бумажку. Она тут же запрятала за лифчик. Сенька почему-то не заявлялся, – а всегда заходил проведать.

    - Фуражку мою забрали.

    – Надо узнать как дела у Сеньки!.. – просился я. – Дайте же, наконец, фуражку!..

    Наконец заступилась тетка:

    – На нашей душе грех будет, если что! Весь день, видела я.., занимался…

    Я получил фуражку и сказал тете Екатерине:

    – Видел я сон… вам будет радость. Что-то необыкновенное…

    – Голубчик, Андрюшенька… – стала она просить.

    – Только узнаю новости, а то уйдет… – торопился я: сна еще я не выдумал.

    Я дошел до часовни на углу улиц… Но тут случилось событие, которое все перевернуло…