Глава 45. Генеральный прокурор

«Народный вестник. 16 декабря … года. Завальный нас предал!

По стране прокатилась волна митингов неформальной оппозиции после того, как Алексей Завальный согласился возглавить Генеральную прокуратуру Российской Федерации по предложению врио президента»


Ранним утром третьего дня после освобождения в доме Завальных зазвонил телефон. Номер нового телефона знали единицы, поэтому Алексей взял трубку без опасения, что к нему опять прорвался кто-то из его оголтелых приверженцев.
— Алексей Николаевич? Доброе утро!
— Да, с кем имею честь? — голос в трубке был не знаком.
— Извините, не представился... Волин Петр Алексеевич.
Звонок застал Завального врасплох. Он понимал, что разговор с Волиным неизбежен, но не предполагал, что это будет так скоро, и совсем, конечно, не ожидал, что Волин позвонит ему сам. Голос Волина между тем звучал добродушно, по-товарищески.
— Алексей Николаевич, не спрашиваю вас, как идет привыкание к нормальной жизни, надеюсь, без проблем, ведь вам не впервой. Прошу прощения, что звоню так рано, но у нас с вами нет времени для отдыха. Мне необходимо срочно с вами встретиться. Прошу вас о встрече сегодня же, не откладывая... В одиннадцать вас устроит?
— Здравствуйте, Петр Алексеевич... Признаюсь, ваш звонок неожиданный. И все же скажу вам сразу и прямо: я не собираюсь рассыпаться в благодарностях за свое освобождение.
— Боже вас упаси, Алексей Николаевич! Благодарности здесь действительно излишни. Как говорит новый министр правосудия Дмитрий Замятнин: «Тюрьмы надо освобождать для настоящих преступников». Ваше освобождение — обычный акт справедливости, и к нему полагается еще извинение за необоснованное содержание под стражей. Так что примите мои извинения. Я готов вам их принести и при личной встрече. Алексей Николаевич, прошу не отказывать мне — для меня этот разговор очень важен.
Волин явно напирал, Завальный же с ответом не спешил, оттягивая минуты, чтобы осознать ситуацию и ответить Волину достойно.
— Петр Алексеевич! Ваш предшественник любил покупать людей, предлагая им денежную должность взамен на совесть. Хочу вас предупредить, я на сделку не пойду, так что...
— Я знаю и уважаю вашу принципиальную позицию. Уверяю вас, что не собираюсь подталкивать вас к сделке с совестью. Напротив, для меня очень важно, чтобы совесть оставалась с вами. Подумайте и перезвоните мне через пятнадцать минут, чтобы согласовать время и место. Прошу вас, не отказывайте. Запишите телефон...
Завальный положил трубку, задумался. Слова Волина звучали искренне, в них не чувствовалось подвоха. Взгляд Алексея в раздумье перемещался с предмета на предмет, пока не встретился со взглядом жены, в котором застыл немой вопрос.
— Волин... Настаивает на встрече.
— Будет покупать?
— Не думаю... Говорит, сделок с совестью не будет.
— Когда? – жена поняла, что встречи не избежать.
— Сегодня в одиннадцать. — Взгляд Алексея продолжал искать ответа, устремился за пределы квартиры, в окно, вдаль, вглубь города, как будто он хотел увидеть тот момент в скором будущем, когда впервые встретится с этим странным и таинственным Волиным.
— Прошу тебя, только не соглашайся на встречу в Кремле. Это не...
— Я понял... ты права.
Пока жена рассматривала записи ежедневника, прикидывая, какие встречи можно отложить, Завальный связался с Волиным. Тот, к удивлению супругов, сразу согласился перенести встречу из Кремля в другое место и предложил встретиться в Политехническом музее, в кабинете директора.
Завальный пришел вовремя. Ему предложили подождать, но ждать не понадобилось. Не прошло и минуты, как Волин показался в дверях. Скорее всего, он прибыл раньше и ждал где-то рядом.
Алексей, желая преподнести себя с необходимым весом и достоинством, неторопливо поднялся. Он смотрел на Волина немного удивленным взглядом, пытаясь восстановить внутренние защитные редуты, так необходимые для разговора на равных, которые почему-то стали разрушаться от одного лишь появления врио президента. Настырно к сознанию пробилось странное определение: «Пресветлый князь... с ним дух святой!»
Волин появился и заполнил собой все пространство. Дух, сила, искренность и дружелюбие сочились из его глаз, ломая предварительный настрой Алексея на принципиальный разговор. Крепкое рукопожатие завершило первое впечатление. Это была рука далеко не кабинетного и холеного человека, а скорее умнорукого трудяги или спортсмена.
— Здравствуйте, Алексей! Спасибо, что отозвались на мою просьбу. Я —Волин, Петр Алексеевич. Вот, попросил приготовить нам по чашке чая. Вы не против?
— Здравствуйте, Петр Алексеевич. Спасибо! От чая не откажусь...
Волин дал сигнал помощнику и спустя несколько секунд чашки с горячим чаем и ваза с печеньем уже стояли на столе.
— Я пью без сахара и вам советую, но это не закон, можно и нарушить. — Шутливый тон создавал приятное настроение для предстоящего разговора.
— Совет принимаю. Я тоже пью без сахара.
Помощник вышел.
Глядя на своего визави с каким-то радостным любопытством, Волин на правах хозяина начал первым:
— Рад познакомиться. Наслышан много о вас. Уважаю и ценю вашу непреклонность. Таких людей немного. Еще раз, уже воочию, хочу принести вам извинение от лица государства. Вас осудили несправедливо и незаконно содержали в тюрьме. Пресса завтра тоже сообщит о моем извинении, чтобы поставить окончательную точку на этом недоразумении. Если у вас в связи с вашим заключением есть какие-то требования, которые я могу удовлетворить, прошу вас, высказывайте. Вы имеете право и на обратный иск.
— Хорошо, Петр Алексеевич, я подумаю об этом. Но сейчас давайте все же перейдем к существу нашей встречи. Вы сказали, что она важна для вас. Сам я, скажу честно, теряюсь в догадках, о чем может быть между нами разговор. Вы, насколько мне известно, преемник Сытина, стало быть, такой же автократ, как и он. Видно, что вы резко меняете курс сытинской галеры, но предлагаете всем оставаться в галере, а она еще неизвестно куда приплывет. Я убежден, что автократия неизбежно порождает алчную и безнаказанную бюрократию, поэтому все ваши сегодняшние усилия по борьбе с нечестными доходами в конце концов окажутся напрасными — вместо старых бюрократов придут новые, которые, чувствуя за спиной ваше покровительство, снова возьмутся за старые дела. Ну, а ваш собеседник — ярый противник всякой автократии, поэтому я не знаю, о каких общих делах мы можем с вами говорить. Разве что о погоде...
Товарищеская атмосфера встречи раскрепощала, Завальный уже чувствовал себя спокойно и воспринимал Волина обычным собеседником, с которым приятно поговорить за чаем о взглядах на жизнь и политику.
Волин слушал внимательно и, когда Завальный закончил говорить и отпил глоток чая, он уже не вглядывался в блогера с любопытством, а смотрел задумчиво куда-то в сторону, как бы обдумывая только что услышанное.
— Алексей Николаевич, вы только что высказали свою принципиальную позицию, которую я безусловно уважаю. Несколькими штрихами описали мою теперешнюю роль и мое место. И все же, надеюсь, вам будет любопытно узнать от меня, что я думаю обо всем этом.
— Конечно. — В глазах Завального светилась легкая ирония. Он казался самому себе рыцарем, облаченным в тяжелые, непробиваемые доспехи, гордо сидящим на боевом коне и готовым снисходительно выслушать речь своего собеседника, заранее воспринимая ее как пустую попытку переубедить его.
Возле стола директора Политехнического музея сидели два известных всей стране человека, два непримиримых воина, готовых сражаться до конца за свою правду, но только один из них, Волин, был убежден, что правда у них одна. Может быть, потому что только он из них двоих был Просвещенным и точно знал, как двигаться к этой правде...
— Алексей Николаевич, вы не задавали себе вопроса, почему определение «горемычный» так обреченно и навечно, как неснимаемый ярлык или выжженное на теле клеймо, прикреплено к нашему народу? Что это, карма или судьба? Может быть, все-таки судьба, но судьба до поры до времени, когда удастся сорвать ярлык или убрать клеймо каким-нибудь чудодейным зельем? И дать начало новой судьбе... Целью моей жизни, — Волин на миг приостановился, взглянув на Завального, как бы оценивая, достаточно ли момент подходящий, чтобы раскрыть суть своего жизненного выбора, — является намерение сорвать этот ярлык. Случайность мне подарила обстоятельства и миг, когда я почувствовал, что должен, нет, обязан приступить к осуществлению своей цели, а небесные силы готовы мне в этом помочь. Выбор Совета Безопасности был неожиданным для меня, но именно он подтолкнул меня к выполнению миссии.
Почему наш народ без конца мыкает горе? Наш доблестный, смелый и добрый народ, живущий на земле, напичканной несметными богатствами… Почему он не живет на ней свободно и богато, а предпочитает жить в дикости и несчастье, отказываясь сам командовать своей судьбой, с упоением отдавая ее в руки вождя? Потому что несмел? Или не смеет? Скорее, не смеет... Почему он, милосердный и богобоязненный, с легким сердцем прощает воровство и ложь тому, кто командует им, и почему так простодушно верит любым обещаниям?
Этому прекрасному нашему народу, влюбленному в туман обещаний, всегда было уютно в своем невежестве, чем с огромной радостью пользовался всякий царь, который с помощью подобострастных холуев создавал и укреплял безграничную власть. Власть, контролирующую государство, в котором обычный гражданин имеет право стать лишь холуем или холопом. Так веками утюжилась психология нашего соотечественника, и дошло до того, что в наш просвещенный век, когда технологический бум вот-вот выведет землян на совершенно другие, неземные орбиты, россиянин все еще передоверяет судьбу сомнительным самозванцам. Безропотно веря очередному царю-батюшке, как попу, он проявляет доблесть только в том, что старается остановить своих смелых и независимых собратьев от излишней смелости, неразрешенной их главным покровителем. Он любит радоваться чужому величию и готов просить для себя подачки. Вот так и установилась у нас психология восторженного раба...
— Извините, Петр Алексеевич...
— Да, да... прерывайте, не беспокойтесь, у нас свободный разговор...
— Спасибо... Я с вами согласен. Это так, наш народ несмел и податлив. Если им руководит сильная рука и умная голова, он готов к ней пристроиться и начать осваивать правила, к которым до сих пор приучен не был. Он также легко примет и демократию, если внедритель ее будет тверд и бескомпромиссен.
— Внедрять демократию — все равно что заставлять человека быть свободным, когда он этого не хочет. Соблазн революционера! Мальчишеская вера в то, что все возможно. До недавнего времени верили, что возможно заставить россиянина полюбить социализм. Все, что вам, батюшка, будет угодно, сказал россиянин и под страхом расстрела или унижения полюбил то, что назвали социализмом. А сам как был невежественным, так и остался, и когда придуманный социализм приказал долго жить, он преспокойно его похоронил, не так уж сильно сожалея. Придуманная демократия тоже не проживет, если заставлять народ любить демократию.
— Петр Алексеевич, вы ставите крест не только на надеждах демократов, а вообще на шансах хоть какого-нибудь прогресса российского общества.
— Отнюдь! Прогресс будет и будет обязательно, если мы будем идти не от идеи о новом обществе к народу, а от народа к идее. Образно говоря, если мы будем не заниматься изготовлением изящной вазы будущего идеального общества, а потом вгонять все население вовнутрь через ее узкое горлышко, а сначала разберемся с народом...
— Не понимаю...
— Алексей Николаевич, вся история России, с прогрессивными нововведениями при царях и социальным экспериментом в виде социализма, показывает нам, что интеллектуалы, дорвавшиеся до власти, всегда относились к народу, как к куску глины, из которого можно лепить что угодно. Только все это заканчивалось трагедиями... Никто из вершителей судеб никогда не интересовался нуждами и потребностями простого человека, никто не задумался, как научить человека любить свободу, как принести ему знание, которое сделает его более сильным и независимым. Никто не хотел освободить человека от рабства, ну разве только слегка в этом преуспели Петр Первый и Столыпин. А ведь какой при них был скачок прогресса! Одним словом, наш народ нуждается в Просвещении. Через него он получит и настоящую свободу, личную свободу, не ущемляющую прав другого.
— Петр Алексеевич, вы говорите об этом так, будто собираетесь этого достичь еще при вашей жизни. Это же дело целых поколений. И потом, посмотрите вокруг, все общество снизу доверху развращено ложью и воровством. И на этом месте вы собираетесь строить Дворец просвещения?
— Нет. Сначала мы с вами займемся ложью и воровством и добьемся того, что простой человек поверит: справедливость возможна на русской земле.
— Вы амбициозный и смелый человек. Но мне жаль... В этой стране вас скорее убьют, чем позволят что-то изменить. Вы, надеюсь, понимаете, что собираетесь бороться с паутиной в стране пауков?
— А вы, Алексей, разве не боретесь с паутиной?
— Я тоже борюсь, но до сих пор мне не было страшно, меня охранял Сытин, кошке зачем-то нужна была мышка... А вот теперь не знаю. Кошка убежала, остались одни пауки.
— Теперь вам стало страшно?
Завальный замолчал. Он об этом пока еще не думал, в первые дни после освобождения силясь понять, в какой стране оказался. Но вопрос Волина требовал принципиального ответа.
— Сейчас опаснее, чем раньше. Но и компания уже другая, раз сам глава государства объявил войну ворам. Отвечу на ваш вопрос так: страшно не страшно, а назвался груздем, полезай в кузов.
— Вот я и позвал вас, потому что рассчитываю на вашу помощь.
— Чем же вам может быть полезен либерал?
— Возможно, тем, что он прежде всего гражданин. Ну, вот мы и подошли к сути нашего разговора. Я предлагаю вам, Алексей, занять место Генерального прокурора Российской Федерации.
Озорно улыбаясь, Завальный взглянул на Волина.
— Вы — серьезно?
— Серьезно.
— Я слышал, что вроде Баклан справляется, даже усердствует — каждый день новое дело...
— Да, прокуроры справляются — и дрожат от страха. И потом, вы же знаете самый короткий анекдот.
— Да, «бедный прокурор».
— Мне нужны перемены в самой прокуратуре. Нужны смелые, бесстрашные люди, чтобы не дрожали за свое имущество, наворованное или полученное за услуги, а чтоб без страха и упрека защищали интересы государства. Таких можете повести за собой только вы! Баклана будем убирать, он не может быть примером, у него рыльце в пушку.
— Да вы никак меня уже назначили? А как насчет сделок с совестью? Вы же обещали, что их не будет. И вам известна моя принципиальная позиция... Демократические выборы! И кто победит, тот пусть и отвечает перед народом и за прокуратуру, и за суд, и за все, что творится. Я не согласен и вынужден отклонить ваше предложение.
— Сделок с совестью я и не предлагаю. Мое предложение как раз по совести.
Весь вид Завального показывал, что идея Волина о назначении не прошла, и что разговор для него, по существу, закончен. Но из корректности к своему визави он продолжал сидеть, ожидая, что Волин сам найдет, как завершить разговор. Волин, однако, реплику Завального не принял и продолжал:
— Вы говорите — «демократические выборы». Сейчас они бессмысленны. Демократия не победит. Победят деньги. Люди, избиратели, не свободны и не готовы выбирать по совести. Давайте представим себе, что завтра мы проводим такие выборы. И кто на них победит? Алексей Завальный? Коммунист Востриков? Или, может быть, Мирянин из «Честной России»? Либерал Рыжиков? Может быть, вы думаете, что победит тот, кто понравится большинству своими взглядами, идеями о развитии общества? Нет, победит тот, за кем будут большие деньги. А мы знаем, у кого сейчас большие деньги — у воров и казнокрадов. Уверен, что и сейчас кое-кто делит между собой Завального, чтобы купить ему выборы и заставить потом служить своим интересам. Вы не хотите продаваться, но именно тогда вы будете проданы, как говорится, со всеми потрохами... Победит тот, кого покажут по телевизору в десять раз чаще, чем его оппонентов, и для кого сделают дорогую пиар-кампанию. А почему? Потому что простой человек не осознал еще своих ценностей и готов не выбирать свое будущее, а поиграть в игру со ставками. Будьте уверены, шансов победить у человека неморального, без принципов, нечистоплотного будет гораздо больше, чем у кого-либо другого. И тогда получится то же самое, против чего вы до сих пор боролись, но тогда бороться станет гораздо сложнее, потому что победитель будет увенчан ореолом демократии. Древние мудрецы говорили: чтобы состояться, надо созреть. Зрелость народов измеряется их просвещенностью. Российский народ в смысле просвещенности все еще находится в дурашливом детстве, он не созрел… И это очень выгодно вашим спонсорам и вообще спонсорам демократии. Еще бы! Кто лучше сможет оправдать инвестиции — просвещенный россиянин или послушный барашек, восторженный раб? Государство должно, наконец, позаботиться о том, чтобы Просвещение пришло к народу. И оно позаботится, если пауки не запутают нас в свои сети и не выпьют из нас кровь... Но прежде, чем мы займемся Просвещением вширь и вглубь, нужно еще сделать немало. Предстоит убедить простого человека, что государство хочет и может позаботиться о нем, и прежде всего убедить, что в нашей стране возможна справедливость. Это и станет нашим первым просветительским актом. Это будет трудно и очень опасно. Не каждый способен участвовать в этом. Я рассчитывал и продолжаю рассчитывать на вас. Решайте! У вас есть выбор: быть оппозиционером, набирая себе очки в глазах спонсоров, с которыми потом будете делить плоды вашего успеха, или сейчас сразу броситься в опасную битву за справедливость, внося свою лепту в просвещенность народа.
Завальный после слов Волина задумался, с лица его слетело высокомерие гордого оппозиционера. Он молчал — слова в этот миг звучали бы пустой бравадой. Волин бросил ему вызов, вызов его личности, его славе... и его совести. Слова Волина прямой наводкой били по позициям, разрушая один форпост за другим. И самое главное, что он, Завальный, был согласен со всем, что ему говорил Волин. Вспомнились слова какого-то классика о том, что русский человек живет на своей земле, как в плену, переходя под власть очередной оккупационной армии. Цари, генсеки, президенты... он свыкся со своей несвободой, а мы ему демократию...
— Надеюсь вы не рассчитываете услышать мой ответ прямо сейчас?
— Сейчас не рассчитываю. Но надеюсь, в очень скором времени. Много дел, время не ждет.
Попрощавшись, Завальный ушел, но весь остаток дня и всю ночь, ни с кем не делясь, даже со своей женой, он рассуждал о том, что говорил ему Волин. А рано утром позвонил в Кремль и сказал:
— Я согласен!


Рецензии