Вавилыч

                ВАВИЛЫЧ.
                Светлой памяти земляка моего, казаку,   Непомнящему
                Леониду Вавиловичу,  посвящаю.
         Классе в седьмом, а может быть раньше, но точно помню, я был ещё пионером, произошёл случай, который остался в памяти на всю жизнь.
          Мы с бабушкой возвращались из Ачинска, ездили «к Машке», моей тётке, и так как бабушка ездила к своей младшей дочери с подарками от старшей дочери, «ишачком» брала кого-то из внуков.  В тот день очередь выпала на меня. В брезентовую сумку уложили трёх литровую банку молока, литровую сметаны, с килограмм сливочного масла, десятка два яиц и другой снеди.
           Возвращались налегке. Бабушка всегда ходила очень быстро,  и от электрички до нашей Зелёной улицы дошли минут за десять, а когда проходили дом Григория Купцова, из переулка от колхозных складов вышел Вавилыч. Увидев нас, он сказал: «Здравствуй,  Анна»  и, повернув налево,  зашагал по улице впереди. Почти вслед ему бабушка отозвалась: «Здравствуй, Леонид».  Как Леонид?  Ведь вся деревня звала его «Вавилыч»?
          Но спросить бабушку я не успел, так как она, указав на Купцов дом,  спросила: « Знаш, Катерину Григорьевну?». Как было мне её не знать, наш директор школы. Я выпучил на бабушку глаза. «Так вот»- продолжала она: «Отца её забрали по навету Гришкиного отца. Ни за что сгинул, а хороший был мушшина.  Чтобы семья не пострадала,  он велел жене и дочери, т.е. Катерине Григорьевне,  отказаться от него. Ох, что мы пережили…»
          Вавилыч работал  в совхозе конюхом. В подопечных у него были четыре-пять выездных породистых лошадей. Ездили на них секретарь парткома, управляющий, иногда председатель. Мать моя тоже была в управлении, и мы с восхищением катались на Серке, когда она брала его и разрешала порулить. Работу свою Вавилыч исполнял добросовестно, стойла всегда чистые и посыпаны стружкой или соломой, навоз аккуратно сложен в кучи, лошади почищены скребком.
           Когда лошадь возвращалась из поездки, Вавилыч никогда не ставил её сразу в стойло, а давал остыть, медленно прохаживаясь с ней по кругу, и только после этого заводил её, если зимой, то накидывал попону. Сбруя содержалась в образцовом порядке. И,  тем не менее, почти все лошади были загнаны, надорваны.  Любили начальники пошиковать, гоняя совхозных лошадей, не свои.
         Всю зиму Вавилыч ходил в фуфайке почти до колен, перепоясанный ряда в три кушаком, не опуская «уши» у шапки. Нас, пацанов, поражало, как же он в сорокаградусный мороз  ходит без рукавиц, но больше поражали его огромные красные руки с толстыми пальцами. Однажды с отцом  мы поехали за дровами, было градусов тридцать. Чтобы как-то согреться, я почти не садился в сани, а бежал рядом. За Ежовкой, навстречу нам, ехал Вавилыч на лошади, гружённой березняком, без шапки. Отец мой удивлённо спросил: «Вавилыч, а ты чё,  без шапки-то?». «Ой, Иван,  на пеньке я забыл её, ну не возвращаться же мне, будь добр забери ». Ехать ему предстояло ещё километра два.
         В деревне поговаривали, что служил он в Белой Гвардии у Колчака, и до сих пор некоторые относились к нему настороженно. Жена его, Лёниха, как позже я узнал,  Анастасия,  лечила всех и от любой болезни. Меня она «поправила» от сотрясения мозга, когда я упал с лошади, и однажды языком вытащила соринку из глаза.
        Вавилыч повернул к дому, и я со всей своей пионерской прямотой, решив козырнуть перед бабушкой, сказал: «Беляк!».
         Она посмотрела на меня с укором, и сказала: «Он, как твой дед, погибший  в войну, работяшший. Это в 17-м то году,  «ленинцы»   голытьбе, пьяницам, да лентяям выдали наганы, так они всех хороших людей постреляли, пограбили, да церквЫ разорили. Ох, сколько мы наголодались, а потом опять война…»  и, опустив голову,  зашагала чуть медленней. Я плёлся за ней,  сконфуженный этим «беляком»,  и не знал, плачет она или нет.
        И только подходя к дому, она повернулась ко мне: «Володька, смотри,  про наш разговор никому». Слёз на лице не было.
                Апрель 2021.