Глава 46. В деревне

Середина декабря для русских испокон веков была мертвым сезоном. Зерно в закромах, животинка, какая есть, в хлеву. Запасы сделаны. Всего и делов-то, что снег расчищать, в хлев наведываться, да дровишек в печку подбрасывать. Если, конечно, страсти к зимней охоте нет. А так лежи себе на печи да пряниками бабкиными похрустывай. И так, почитай, до самого Рождества Христова... А потом опять, уж до весны.
То-то, что испокон веков… А сейчас? Частенько и снега-то не дождешься до конца декабря, а в большом городе так все время слякоть и мрак, с утра до вечера, порождающие нытье да скуку. Впору мечтать о поездке в Бразилию, а у кого с деньгами худо — в деревню, в снежную сказку, к саням, к печи и пряникам.
В этот раз декабрь в жизнь россиян ворвался стремительно и принес на себе отпечаток неспокойных, всегда революционных, двух последних месяцев осени. По потрясению, которое вызвал в обществе, он мог конкурировать с октябрем и даже ноябрем, хотя и не был окрашен в цвет крови. Люди не замечали ненастья, которое их тоже огорошило в середине декабря и снегом, и пургой, но не настолько, чтобы соперничать с политическими событиями.
Баклан с челобитной Волину опоздал, думал, пронесет и зачтется ему, что к волинской плахе вывел не одного, не двух, а целую ораву своих бывших друзей и приятелей. Не зачлось, и теперь ему самому и его ближайшим товарищам по прокуратуре приходилось давать собственные показания по сделкам с преступным миром и полученному за это богатству. Снятие Баклана с поста генерального прокурора и назначение Завального отозвалось потрясением в обществе. И среди олигархов, и среди либералов, да и среди всего остального народа. Олигархи были возмущены — действия Волина выходили за всякие рамки и брутально нарушали заветы Василия Васильевича. Либералы же ополчились на Завального и обвинили его в вероломстве и предательстве. Они решили, что Завальный принадлежит им и не имеет права на самовольные решения. Но он, уверенный в правильности своего выбора, внимания на недавних собратьев не обращал, зато сразу и рьяно бросился в битву за торжество Справедливости. Его ведомство усилили людьми Волина, но он и сам был не промах и сделал свой кадровый ход, объявив, что набирает новую прокурорскую армию из людей, не имеющих опыта прокурорской работы в годы Сытина и не замаравших себя сомнительными связями с уголовным миром.
Шумок народного одобрения пронесся по всей территории необъятной страны. Он был сродни колыханию трибун времен гладиаторских боев в Древнем Риме. Выбор Волина простым людям понравился, и по стране прокатилось народное «Эка выдал!»
Другой ошеломляющий эффект в обществе вызвало назначение Алексея Мудрина председателем Совета Министров вместо Потапкина. Потапкин за последние два месяца совсем потерялся, сник. Он перестал верить, что когда-нибудь вернется его патрон и покровитель. Своих идей управления огромным аппаратом Совета Министров он не имел, равно как и идей выхода из кризиса. Их не было никогда, но сейчас, когда новому наместнику в Кремле уже не требовался его клон в правительстве, как это было при Сытине, дальнейшее просиживание Потапкиным премьерского кресла становилось бессмысленным. Потапкин уже сам ждал подмены, а тут подоспело письмо Мудрина...
Разговор, состоявшийся между Волиным и Мудриным, расставил все точки над i. Мудрину пришлось рассказать историю своей петербургской молодости целиком. Когда он пытался уклониться от неприятных сюжетов прошлой жизни, Волин возвращал его к ним, поскольку и сам знал немало подробностей. К концу откровенных излияний Мудрин уже не знал, что последует дальше: то ли назначение в правительство, то ли этап в места не столь отдаленные.
Закончив чистку мудринской совести, Волин спросил:
— Алексей Леонтьевич, а теперь скажите мне по совести. Когда совершается преступление, и то не человеком недоразвитым, низким, глупым или ненормальным, а человеком культурным, образованным, талантливым, умным, что происходит в этом человеке в смысле его отношения к преступлению? Оно помнится, оно мучает? Или от него удается отмахнуться, как от мухи, раз и навсегда? Совершил, сошло с рук и все в порядке, все забыто...
— Помнится... и мучает, — вздохнул Мудрин.
— А как вы думаете, — продолжал Волин, — если этот человек понесет наказание за преступление, его перестанет мучить эта муха?
— Думаю, что нет, не перестанет.
— А нужно ли в таком случае наказание за преступление? — не отступал Волин.
— Выходит, что нужно… поскольку наказание — это реакция общества на преступление. Если оно не накажет, то превратится в соучастника, — ответил Мудрин.
— Алексей Леонтьевич, я предлагаю вам занять пост председателя Совета Министров вместо Потапкина. Ваши умения и знания нам сейчас очень нужны!
Предложение Волина прозвучало так неожиданно, что Мудрин осекся, не зная в первый момент, как реагировать. Во-первых, он не ожидал такого высокого назначения, а во-вторых, только что проведенный разговор не давал никаких оснований, что его вообще назначат в правительство. Скорее, ему следовало ожидать вызова от прокурора...
— Неожиданный поворот! Вы считаете, эти две темы как-то между собой связаны?
— А вы как полагаете?
Вопрос заставил Мудрина задуматься.
— Выходит, что связаны, если считать, что назначение меня на пост председателя Совета Министров не является индульгенцией от старых и, возможно, будущих преступлений...
— Я рад, что мы понимаем друг друга, — подытожил Волин.
Появление Мудрина на вершине исполнительной власти было совсем иного рода бомбой, нежели бомба Завального. Мудрин как друг и соратник Сытина по праву купался в бесконечных потоках народной любви, которые текли к президенту и омывали тех, к кому президент питал симпатию. Возвращение Мудрина на политическую сцену вновь всколыхнуло добрые чувства россиян, дало олигархам надежду, что Волин понемногу начинает исправляться, а всему политическому классу сытинских питомцев — веру в то, что Сытин жил, Сытин жив, Сытин будет жить, и дело его вечно! В их сердца пришла радость почти такая же, как если бы вернулся сам Сытин. Вот таким был внезапный ход Волина, принесший в души россиян и тревогу, и радость одновременно.
Волин сидел в своем рабочем кабинете и анализировал политическую ситуацию в стране и в мире, рисуя для наглядности схемы взаимодействий и противоречий между разными политическими игроками и странами. Больше всего его заботило положение внутри страны, какие перемены и реформы следует сделать, и как общество на них отреагирует. Множество кружков, линий и перекрестий... он обдумывал и прогнозировал возможное поведение партий и их лидеров, общественных движений и самого народа.
Спустя некоторое время Волин, вздохнув, откинулся в кресле и, окинув свои художества взглядом, широко улыбнулся. Нарисованные на бумаге схемы походили на огромные снежинки. Ему вспомнились снежинки, те самые, из пионерского детства, которые плавно падали ему в лицо из черного сверкающего звездами неба, ему — одному из четверых малолеток, заблудившихся в зимнем лесу и чудом спасшихся от неминуемой гибели.
Тогда ему только-только исполнилось одиннадцать. Родители впервые отправили его в зимний пионерский лагерь. Вожатый, сам еще мальчишка, ему от силы было лет двадцать пять, собрал их, дохляков, предпочитавших сидеть внутри вместо того, чтобы с упоением кувыркаться в снегу на ближайшей горке, заставил надеть лыжи и отправиться с ним в лес на небольшую прогулку вблизи от лагеря. Но прогулка та затянулась надолго. Недотепа вожатый вывел их слишком поздно. Очень быстро упал сумрак, и лыжня стала неразличима. К тому же вожатый решил в одном месте срезать путь, чтобы быстрее добраться до лагеря, и в итоге совсем заплутал. Около пяти часов по дикому лесу. Казалось, ему не было края. В довершение к несчастьям вожатый сломал лыжу и почти всю дорогу шел на обломке, то и дело проваливаясь в глубокий снег. Шел молча. Малыши двигались следом, некоторые из них канючили, но он их как будто не слышал, видимо, переживая ужас от случившегося и от того, чем все это может закончиться.
В таких случаях говорят: сам господь бог вывел их на опушку, но это было еще не спасение. Когда лес остался позади, перед ними открылось безбрежное русское поле — сумрачно-белесая бездна без горизонта, продуваемая вдоль и поперек злым ледяным ветром. Спустя еще час они, наконец, дошли до какой-то деревни и постучались в ближайшую избу. Огромный сруб на окраине, в нем дед и бабка, пироги на дубовом столе, русская печка, перина на высоченной кровати с выстроенной на ней пирамидой из пуховых подушек — они словно попали в настоящую сказку... От лагеря их группа удалилась на четырнадцать километров. На пути обратно, в тот же вечер, над ними высоко в небе светили звезды, под ними на дедовых санях лежал целый стог сена, а впереди почти неслышно, из-за снега, цокала копытами пара лошадей, впряженных в сани. И огромные редкие снежинки падали с прозрачного неба...
Волин никогда с тех пор не был в той деревушке. Он посмотрел на часы — седьмой час. Поднял трубку:
— Валера! Готовь вертолет... И снегоход внутрь. Вылетаем через двадцать минут.
В семь с небольшим вертолет Волина приземлился примерно на той же опушке, где чуть больше тридцати лет назад юные следопыты вырвались из лесного плена.
День подкатывал к концу. Иван Евсеич, не старый еще дед лет семидесяти, неизменно соблюдая свой вечерний ритуал, поставив перед собой чашку чая и напялив на себя очки, пролистывал позавчерашнюю газету, которую сегодня днем ему доставил почтальон Федька. Стук в дверь застал его врасплох. Он, бросив поверх очков вопросительный взгляд на бабку, поднялся и, бубня себе под нос: «Кого еще несет нелегкая, на ночь глядя?» — пошел отпирать засов.
— Кто таков? С добром, аль со злом? — крикнул он неизвестному, не спеша открывать дверь.
— С добром я, отец, с добром. Землемер я, из АПК, — придумал Волин сходу. — Заплутал что-то. Пустите обогреться… заодно и дорогу подсказать?
Дед отпер и, осветив керосиновой лампой лицо незваному гостю, видимо, удовлетворился и зашкандыбал из сенцов в горницу. По дороге крикнул бабке: «Катерина, чай ставь, гости у нас!» — а, уже войдя в горницу, обернувшись, все же спросил:
— Аль чего поплотнее надо? Так мы счас соорудим. Щец не желаете? Правда, без мяса…
Волин от щей отказался, а за чай поблагодарил, сказал, что с удовольствием. Познакомились. Волин представился Василием.
— Так ты, мил друг, совсем немного до Крюковского АПК не доехал, восемь километров по дороге, что возле нас, она прямиком так к ихней усадьбе и выведет.
Пока дед за печкой указывал бабке, чтобы та подавала к столу пирожков с яблочным повидлом и разных других сладостей к чаю, Волин разглядывал дом — тот самый, что стал для них убежищем в те давние годы. Надо же, ничего не изменилось! Та же кровать с периной и пуховыми подушками, дубовый стол да печка с завалинкой...
Пока шло приготовление к столу, дед то и дело как-то озорно и лукаво время от времени поглядывал из-за печки на гостя. Наконец на стол был водружен самовар, широкая тарелка с пирогами, чашки с блюдцами, сахарница, пиала с вишневым вареньем, розетки, красивый фарфоровый чайничек с заваркой — все как полагается.
Любопытство распирало хозяина, ему не терпелось начать расспрос гостя, и он не сдержался еще до того, как сам сел за стол, пока расставлял по столу чашки:
— Ты, мил человек, раз уж мне попался, то, будь добр, расскажи, какие есть новости в стране, в Москве, в мире. Ты человек образованный, сразу видно. Иначе не отпущу.
— Ну, дед, — всплеснула руками бабка, — опять ты за свое! Как новый человек зайдет, так ведь пристанет и не отвяжется, пока душу не вытянет своими расспросами...
— Ты давай, Екатерина, не вмешивайся-ка в мужские разговоры. Тебе не понять, ты аполитическая. А ты, Васенька, чаек попивай, а я тебе между тем вопросы буду задавать... Кстати, и наливочка есть вишневая, ее хорошо с мороза к чаю добавлять...
От наливочки Волин тоже отказался и приготовился слушать вопросы, ради них он и прилетел в эту забытую богом деревушку.
— А вот скажи-ка, Вася, как ты думаешь, надолго ли Волин у нас? Уж больно прытко он начал. Министров пришпорил, профсоюзы фальшивые разогнал, коммунистов из Думы попер... А ну как Сытин вернется?..
— А что, Иван Евсеич, коммунистов, небось, жалко? М-м-м! Знатные у вас пирожки! — сказал Волин, с восхищением рассматривая содержимое пирожка, который только что надкусил.
— Да как тебе сказать... Да не так уж и жалко, социализма-то мы нагляделись, а ну его! Зачем только Сытин их держал? А они и возомнили! Ну и поделом им. И удумали же с этой провокацией на Красной площади, опять кровушки народной захотелось. По мне так пожалел их Волин, мог бы еще им перцу задать. Все цацкаемся с ними, а зачем нам? На дворе XXI век, с каждым днем все меняется, а мы еще Ленину кланяемся, гробницу все его сохраняем, как древние египтяне. Да и не только в Москве. Вон у нас на центральной усадьбе и то памятник Ленину стоит. Маленький, плюгавенький, смешной такой, стоит и указывает куда-то за бугор, как будто за бугром — светлое будущее. Нет дураков... Хотя нет, полно еще... А Волин, я думаю, вообще все поменяет. И никакой он не приемник Сытина. Сытин и пальца его не стоит!
— А чем же тебе, отец, Сытин-то не угодил?
— Сытин-то? А че в нем хорошего? Кегебист он, все этим и сказано. А что КГБ умеет? Подсматривать, подслушивать, стращать, напраслину на людей возводить и врать им с три короба, что, мол, у нас все путем, все прекрасно. А попробуй им правду в ответ, так тебе еще и статью припаяют и к уркам отправят. Они же пиявки, сами ничего делать не умеют, вот кровью нашей и питаются.
— Народ-то вроде его любит.
— Боится – не значит, что любит. Вот Волина, любит.
— Но Волин-то, тоже из спецслужб? Считай, тоже кегебист.
— Бывает, что к курам и орел залетает. Выходит, что и люди есть там. Сытин все хитрил, мутил... Казнокрадов развел, а потом изображал, будто борется с ними, а сам неугодных убирал. Хитрый он какой-то, нечистый! А вот Волин — р-р-раз! Кто на государственной службе — получай двойное наказание, коли нарушил закон! И правильно! Тебя народ поставил, с тебя и спрос двойной! Так все-таки, какие там виды, чтобы Волин на подольше задержался?
— Вообще-то должен будет уйти, если Сытин вернется. Он слово дал.
— Нет, не захочет народ Сытина обратно. Сыты им уже. Самозванец он! Думаю, что если Сытин вернется, то народ подымется, не потерпит и будет просить Волина остаться. Хотя… никто, скорее всего, не поднимется. Трусливый потому что у нас народ. Грош ему цена в базарный день! Снова послушно все примет... А жаль! Ну а если Сытин того, с концами, и больше не вернется, он тогда останется?
— Да, должен остаться до следующих выборов и их организовать. Но это будет уже в следующем году.
— А если опять шалава какая, прости господи, придет? Как бы сделать, чтоб он остался на подольше?
— Нельзя, батя... Все должно быть по закону.
— А то ведь возьмет и уйдет, не дай бог. Он же мужик честный, принципиальный, скажет — все, я досюда, все, что мог, сделал, выбирайте другого, и уйдет, дела не доделав и народ бросив...
— Ну, это вряд ли, что бросит народ... Но уйдет, когда убедится, что к старому не будет возврата.
— А я тебе скажу, Вася, опасное это дело — демократия. Не народная она вовсе. Партии разные, обещания, а как власть получат, первым делом стараются карманы свои набить и не стыдятся даже. А простой человек как кланялся хозяину, так и будет кланяться, только уже новому начальнику — представителю этой победившей партии. А тому этот простой человек — быдло, поскольку когда власть получают, совесть теряют.
— Ну как же, сам же говоришь, что Волин — честный, а ведь у власти.
— Волин – не в счет, он святой, Петруша наш!
— А я вот думаю, отец, что Волин хочет не просто систему поменять, а и человека переделать. Раньше, ведь, наш человек в справедливость не верил, а теперь?
— Теперь поверил!
— Простого человека он хочет сделать сильным, независимым, ну, что ли, хозяином своей судьбы. А то ведь у нас простой человек себя чувствует маленьким, от которого ничего не зависит и все ждет, когда власть ему бросит кусок. Вот власть и делает из него раба. А если мы раба этого из себя выдавим, то тогда и демократия будет возможна.
— Хочешь сказать, Васенька, что он сначала людям их права раздаст, научит ими пользоваться, а тогда и власть сдаст? Да-а, ну долго ему жить придется… Ну, вот и хорошо! Ведь быстро эту глыбу не сдвинешь!
— Время покажет… Но ты правильно сказал, Иван Евсеич, — научить человека его праву, его обязанности, сделать его самого хозяином своей жизни, своей страны. Такого человека на мякине не проведешь, он сам не позволит человеку во власти зарваться и забыть, кто ему эту власть доверил, такой человек не позволит мэру или губернатору, да и самому президенту, воровать и народ обманывать.
— И все-таки, пущай Петенька подольше у власти стоит. Больно уж он хорош, со своими опричниками!..
В ход уже пошла вторая чашка чая. Застолье было сладким, добрым, интересным. Даже бабка Екатерина Петровна, и та присела возле печки послушать сказку о хорошем будущем времени.
— Складно ты говоришь, Васенька. Сразу видно, и тебе по душе Волин. Но вот у меня есть еще два вопроса, — дед взглянул на бабку, почувствовав ее укоризненный взгляд, но не стушевался, а еще больше раззадорился, — вопросов у меня, конечно, больше, но вот два эти прямо свербят, мочи нет!
— Задавай, отец, задавай. Попробую ответить.
— Во-о-от… Значит, это… про деревню и про церковь.
— Ваня! — строго вмешалась бабка. — Чем тебе церковь-то не угодила? Побойся бога!
— Ладно тебе, Катерина, не вмешивайся. Видишь, разговор важный!.. Так вот, про деревню... Ведь померла деревня-то. Жителей — раз-два и обчелся... Ну, вот мне и интересно, есть ли у Волина план дать деревне новую жизнь?
— Вот пристал! Откуда Васе-то знать, что у Волина на уме.
— Я действительно не знаю, что у Волина на уме, — усмехнулся Волин, — но думаю, есть у него планы и насчет деревни. Ведь смотри, кто хозяйничает здесь у нас, на этой территории? АПК? А кто в АПК командует? Местные бонзы...
— Да нашего мы знаем, сынок он бывшего секретаря районного горкома КПСС. Был у нас там, один Свиристелкин...
— Так вот, а как этот Свиристелкин стал хозяином? Небось тоже схимичил и переписал на себя все хозяйство под шумок перемен. И таких хозяев — пруд пруди… А простому человеку легко фермером стать? Вот я и думаю, что Волин и этих хозяев развенчает и даст возможность работяге свое хозяйство открыть. Одним словом, раз права горожанам будет давать, то и про крестьян не забудет. Вот тогда, может быть, и оживет деревня, и наполнится она детскими голосами.
— Ну а церковь? — дед зыркнул на всякий случай в сторону жены. — Церковь ведь у нас особенная. Как-то уж она спелась с властью, ну прямо сплелась не разлей вода… Как же «Богу Богово, а кесарю кесарево»… Патриарх вообще, почитай, министром по православию стал у Сытина, а сам и побогаче иного министра будет.
Бабка на эти слова возмутилась, фыркнула и, махнув рукой в сторону деда, пошла в сенцы, якобы по нужному делу.
— Ведь попы-то у нас, — с облегчением вздохнув, продолжил он, — что и эти, власть имущие, они Бога-то не боятся, тоже делами заправляют к своей выгоде, и им совсем не нужно, чтобы верующий был свободным человеком и права свои знал. Вот у нас батюшка наш Сергий меры уж не знает — такие цены закатывает за отпевание, что ой-ой-ой! А сам в Великий пост блажит, не блюдет, люди видели... А еще каждые два года делает ремонт церкви, денег, стало быть, выпрашивает, только ремонта этого сильно не видно.
— Согласен, некоторым священникам пора и о Боге задуматься. Думаю, что у Волина один подход ко всем, и священников он щадить не станет, если те окажутся нечисты на руку. Да и от мирских дел, наверное, их отвадит, едва ли православное министерство оставит. Но главное, если он сможет сделать простого человека хозяином жизни, думаю, что человек этот и сам погонит нечестного попа, ведь Бог человеку нужен, а поп-мошенник — вряд ли!
— Эх, хорошо тебя слушать, Вася! Тебя сам Бог ко мне послал! С бабкой-то мы, почитай, каждый день о Волине говорим, но так, чтобы разумно и ясно, как с тобой, не выходит. Спорим... А Волина так она просто обожает! Сынком называет... Катерина! — крикнул дед погромче, чтобы бабка за закрытой дверью наверняка услышала. — Заходи! Закончили мы про религию!
Волин, дождавшись чтоб бабка вернулась, встал, чтобы попрощаться.
— Дорогие хозяева, спасибо вам за угощение, за теплый прием, за ценный разговор... Но пора и честь знать! Позвольте откланяться. Пирожки у вас, уважаемая Екатерина Петровна, чистое объеденье! Никогда таких не ел!
— Ну спасибо тебе, Васенька, на добром слове, а я тебе еще и кулек приготовила. Может, еще захочется пирожками-то полакомиться. И баночку варенья впридачу.
Дед тоже поднялся. Ему жалко было отпускать интересного собеседника. Он стоял, почесывая себе затылок, думая, чего бы спросить легенького напоследок, чтобы и гостя сильно не задерживать. Но так и не придумал и только сказал:
— Спасибо тебе, Василий, удовлетворил ты мою потребность... Интересный у нас с тобой разговор вышел. Теперь ты у нас гость желанный, будешь мимо, заходи, как к себе, всегда будем рады!
Когда Волин вышел, дед вдруг принялся выделывать коленца, смешно приплясывая.
— Ну-ка мать, тащи-ка из кладовки самогонки и огурчиков. День этот обязательно вспрыснуть надо!
— Это что же за день-то такой? Что гость зашел? И ты по этому поводу напиваться каждый раз будешь?..
— Эх, Катя-Катерина... Ничего-то ты не поняла!
— И чего это я должна понять?
— Да то, что сынок твой к нам в гости-то приходил... сам Волин к нам пожаловал! Думал, не узнаю... Как же, как же, газетки-то почитываем.
Бабка так и села.
— Неужто САМ?!