Размышления после чтения Надежда Мандельштам ч. 3

Что же происходило вокруг них? Очень простые вещи, составлявшие бытие, как таковое; и вещи страшные. Настолько страшные, что хотелось
«Не видеть, что происходит вокруг тебя…»
К кому – то, так же, как и к ним в мае 1934 г.,  могли прибыть с ночным визитом мужчины в форме, поверх которой были надеты коверкотовые пальто. С понятыми.
О понятых Н.М. пишет отдельно:
«Они жили двойной жизнью: днём числились служащими домоуправления – слесарями, дворниками, водопроводчиками – не потому ли у нас всегда текут краны? – а по ночам в случае надобности торчали до утра в чужих квартирах. На их содержание шла часть нашей квартирной платы…»
Потомство этих особей дожило до наших дней: вскоре после начала протестов в Беларуси на улицах появились нестройные группы «ябатек» - людей, неистово утверждающих свою неистребимую любовь к диктатору и его окружению.
«Ведь вождь не один, а всякий, у кого в руках… хоть какая-нибудь власть».
Их начали использовать  на «массовых» мероприятиях, например на митингах близ посольств «недружественных соседских стран», вроде Литвы и Польши. На момент собравшись и выдав в голос с полдесятка кричалок, помахав красно – зелеными полотнищами, порой довольно грязными полотнищами, они быстренько расходились в разные стороны, пряча глаза. И было от чего: их легко узнавали в лицо. Любому местному жителю известны и  уборщики территорий, и  сантехники, и электрики, и рабочие и служащие местных контор ЖКХ. Разве что используют их теперь не по ночам, а днём, в рабочее время. Но деньги уже квартировладельцев.
О.М. воспринял их приход спокойно. В гостях была Ахматова и ещё несколько человек. Встревожило его только одно обстоятельства: среди его бумаг  хранились две рукописи  Владимира Пяста, арестованного четырьмя годами ранее. Рукописи, по Воланду, не горят, но могут легко и безвозвратно сгинуть в ходе обысков и последующих изъятий. Вот этого О.М. допустить категорически не мог. Всё обошлось: Н.М. удалось сохранить эти бумаги, О.М. в сопровождении своих стражников отбыл на Лубянку.   Погибнет он позже, в 1937г., под Владивостоком.
Вот здесь Н.М. делает очень важный вывод:
«И когда известно, что «таскают» само общество, люди теряют способность общаться, связи между ними слабеют, каждый забивается в свой угол и молчит, а это неоценимое преимущество для властей»
Теряются коммуникации между людьми своего круга, родными, просто знакомыми – остаются единицы из числа тех, на кого можно положиться. Как правило, это товарищи по несчастью. Появляются и становятся угнетающими два чувства:  страха и необходимости лгать.
«Без лжи я не выжила бы в наши страшные дни. Я и лгала всю жизнь – студентам, на службе, добрым знакомым, которым не вполне доверяла, а таких было большинство. И никто при этом не верил – это была обычная ложь нашей эпохи, нечто вроде стереотипичной вежливости. Этой лжи я не стыжусь!»
Сама  ложь становится привычной, повседневной, отчасти защитной. Почти что жизненной чертой; лишь огромный образовательный и нравственный заряд, полученный в глубоком детстве от родителей, помогает впоследствии, уже в новейшие времена избавиться от этой напасти. Вопрос лишь один: все ли захотели избавиться от лжи? Что-то непохоже! Сколько раз замечал – тебе не верят именно в тот момент, когда ты говоришь правду.
Страх – здесь тяжелее
«Когда появляется примитивнейший страх перед насилием, уничтожением и террором, исчезает другой таинственный страх – перед самим бытием».
Выходит, перед страхом отступает и сама смерть. Думаю, не вдаваясь особо в эту философию, творцы террора вселяли страх в общество  для того, чтобы разъединить, разбить его на отдельные частички, фантомы, истребить всяческую связь между ними. Физическое насилие присутствует лишь в качестве компенсации за причинённый исполнителям «моральный ущерб». Вот тут вспомним и о доносах – доносы становятся источником и стимулом репрессий. Обывателю же промываются мозги очень простым посылом: «Раз взяли, значит, наверное, было за что!»
Да, разумеется, присутствовали минуты, а то и часы, дни, недели, годы отчаяния:
«Если ничего другого не осталось, надо выть. Молчание – настоящее преступление против рода человеческого. Сложно говорить правду человеку, не привыкшему лгать вообще, в обществе потребителей лжи. Он  инороден; отношение к нему соответствующее» … Но все же интересно, что у людей, работавших в искусстве, полное отрицание существующего приводило к молчанию»
 Видите: только ложь и молчание в сухом остатке.   
Могло ли это привести к потере критического мышления – конечно.
И далее о положении человека в том обществе (а может и в нашем также?):
«Разве человек действительно отвечает за себя? Даже поступки, даже характер его – все находится в лапах эпохи. Она сжимает человечка двумя пальцами и выжимает из него ту каплю добра и зла, которая ей потребна … Мы действительно стали неполноценными  и ответственности не подлежим. А спасают нас только чудеса… Хороша только та жизнь, в которой нет потребности в чудесах».
Н.М. последние годы жизни провела в своей однокомнатной квартире на Большой Черёмушкинской улице. Рядом постоянно были люди, с которыми она хотела общаться и которые ценили творчество О.М. Умерла в декабре 1980 г. Отпевали её по православному обряду и похоронили на Кунцевском кладбище.
Ушла, оставив горькие и мудрые воспоминания, в которых содержится своеобразный завет:
«В эпохи насилия и террора…  (мы) должны рано или поздно сами или в своих детях прозреть».