Глава 47. Актер Тобольского театра

Иннокентий Константинович Спесивцев по прозвищу Мистер Икс работал в Тобольском русском драматическом театре актером. Профессию свою любил, но на подмостках особо не блистал, был актером незаметным и очень подходящим для массовых сцен и второстепенных персонажей. Прозвище свое он получил вовсе не за похожесть на таинственного героя из знаменитой оперетты, а всего лишь из-за того, что какой-то остроумный коллега подметил, что ИКС — это аббревиатура его имени, отчества и фамилии.
Воспитанный матерью — женщиной гордой и решительной, он во всем слушался ее и профессию выбрал в полном согласии с материнской мечтой. А мечта ее родилась еще до рождения сына. Она была абсолютной фанаткой кино и театра. Актрисой Клавдия Спесивцева стать не могла, по рождению у нее одна нога была чуть короче другой, и она слегка прихрамывала, зато в городской библиотеке, в которой проработала всю жизнь, добилась того, что возглавила отдел сначала советского, а потом российского кино и театра. С мужем она принципиально разругалась через неделю после свадьбы, потому что он отказывался принимать всерьез ее увлечение. Хлопнув дверью, вернулась к матери, но оказалось, что за неделю замужества успела забеременеть. К мужу она решила не возвращаться, а ребенка родить и посвятить его жизнь своей мечте. Когда родился мальчик, назвала его в честь Иннокентия Смоктуновского, от которого была без ума.
Мальчик вышел в отца — хилый, белобрысый, несмелый, но послушный, и уже к двенадцати годам воспринимал мечту матери как свою собственную. Он не вписывался в дворовые ребячьи компании, даже чурался их, но зато с удовольствием посещал театральный кружок при Доме пионеров. Театральный кружок дал свои плоды. Юноша не боялся сцены, развил память и по этой причине даже смог сносно закончить школу и поступил в театральный вуз, но не в столичный, там он опасался провала, а в иркутский — в Иркутское театральное училище.
Самоотверженная мать сделала все, чтобы любимого сына и будущего великого артиста не призвали в армию — похлопотала о нужных справках и уговорила военкома. Учился он неплохо, но в студенческих спектаклях, да даже и в выпускном, сколь-нибудь значимых ролей не получил, слишком фактура была не та. Невысокого роста, с жиденькими белесыми волосенками, с не очень сильным, почти вкрадчивым голосом, он не тянул на роль положительного героя, не тянул и на роль отрицательного, если то была роль характерная, он мог претендовать лишь на роль второго или третьего плана, где вполне справлялся с несколькими репликами.
После распределения Иннокентий оказался в родном Тобольском театре. Сам упросил декана, поскольку хотел осчастливить любимую мать выступлениями на лучшей театральной сцене области. Мать же, уверенная в успешном актерском будущем своего сына, скрепя сердце приняла за чистую монету его выдумку о несчастливом распределении в провинцию вместо столичного театра и продолжала верить в блестящую театральную и кино-судьбу сына. В конце концов, многие великие актеры начинали в провинции.
Тобольский театр был рад пополнению своих рядов. Социалистический реализм требовал больше народных сцен, а Спесивцев как никто другой подходил при воссоздании на сцене народных волнений или воодушевлений. Позже его стали использовать уже и на более запоминающихся ролях — доносчиков, внеклассовых элементов, несознательных граждан и откровенных врагов, шпионов, скрывающихся под видом честных советских товарищей. Матери был не по душе невыразительный репертуар ее любимого Кеши, и она не раз приходила к директору театра с требованием предоставить выдающемуся актеру Иннокентию Спесивцеву лучшую роль, а почему бы и не главную. Директор отчаянно отмахивался от назойливой мамаши, пока не сдался и не сказал, что они попробуют его в «Идиоте». Мать была в восторге и, когда дело дошло до репетиций, каждый вечер приставала к сыну с расспросами о том, какую часть постановки они отрабатывают, кто играет Настасью Филипповну, кто — Рогожина, а кто — генерала Епанчина, и удается ли им партнерствовать ему.
Спектакль наконец поставили, и пресса целую неделю обсуждала постановку, отмечая, что молодому актеру Спесивцеву роль идиота удалась больше, чем роль князя, и что в целом первый спектакль по роману великого Достоевского на сцене сибирского театра был успешным. Чтобы такое опубликовали в партийной областной прессе тех времен, это означало одно — фанфары! На статью можно было ссылаться, показывать ее, требовать повышения зарплаты, ходить в партком и даже добиваться улучшения жилищных условий. Спесивцева стали понемногу замечать... Пьесу пускали все чаще и чаще, особенно в дни приезда высоких партийных делегаций, а когда пришло суровое время Перестройки и последовавших за ней потрясений, пьеса вообще стала показной, поскольку после небольших режиссерских доработок вполне отражала и возвращение к культурным истокам, и действительность, в которой наивный человек из старого, читай, социалистического прошлого становился идиотом в глазах смелых и отчаянных новых русских. Публика, пресса и критики находили в постановке полное созвучие проблемам современности и отмечали, что зрелый и уже достаточно опытный актер Спесивцев великолепно справляется со своей ролью. Мать Иннокентия была самым счастливым человеком в мире и уже искала путей, как добраться до столичной сцены.
Вдруг постановки «Идиота» резко прекратились. Спесивцева не стало и в других постановках. Он исчез. Его никто уже не мог встретить ни на подмостках театра, ни возле театра, ни около дома... При этом пресса странно замолчала, замкнутой сделалась и мать. Многие подумали, да не умер ли он, но в следующий миг сами находили успокаивающий ответ — если бы умер, точно бы знали. Что-то, наверное, неспроста...
Все и было неспроста. Это был год, когда Василий Сытин только-только становился заметной личностью на российском политическом Олимпе. Но сперва не для всех, поскольку не все знают того, кого назначают начальником государственной системы тотального наблюдения за населением, называемой ФСБ. А именно в этой системе начинался важный этап его вхождения в высшую власть. В то время старые службисты, надеясь на свой будущий карьерный рост при новом начальнике, старались максимально угодить и угадать, чем они могут быть ему полезны сейчас и в ближайшем будущем.
Первым сравнил Иннокентия Спесивцева с Василием Сытиным шеф ФСБ по Тобольскому району полковник Вадим Кривобоков, когда посещал вместе с супругой Тобольский драматический театр. Сравнил и обратил внимание на чрезвычайную их похожесть. Спесивцев был вызван в ТобРайФСБ без разъяснения причин, сфотографирован там в профиль и в анфас, расспрошен на предмет родственников и отпущен.
После этого Иннокентий еще немного побыл в Тобольске, около трех месяцев. Потом его снова вызвали в ФСБ, и оттуда он домой уже не возвращался. Вместо него к матери пришел человек в штатском и потолковал с ней по душам. Он сказал, что очень высокопоставленный государственный деятель лично видел блестящую игру ее сына на сцене Тобольского театра, был восхищен и упросил привезти его в Москву для того, чтобы позаботиться о его карьере. Отъезд был обставлен секретностями, поскольку то высокое лицо не хотело рекламировать ни себя, ни свое меценатство, ни ту государственную структуру, которую представляло.
— Будьте спокойны, — напоследок сказал человек в штатском — вашего сына ожидают счастливое будущее и очень большая известность.
Мать хотя и обрадовалась добрым словам неизвестного человека, но все же насторожилась в связи с невероятной скоропалительностью, с которой вывезли ее сына из Тобольска, не дав им даже попрощаться.
— А у него будет возможность написать мне письмо? — спросила в конце разговора бедная мать, предполагая наряду с хорошей перспективой и не очень хорошую.
— Конечно, конечно, мы его попросим, и он напишет вам сразу же! Лично обещаю!
Мадам Спесивцева прежде не имела никаких взаимоотношений с органами защиты конституционного порядка от всяческих на него посягательств и не знала, что для представителей этой службы словосочетание «Лично обещаю!» часто означает прямо противоположное.
Она поверила, и, к ее счастью, ровно через месяц, вопреки всем плохим предчувствиям, письмо от Кеши пришло.
«Здравствуй, моя милая, моя дорогая мамочка! Извини меня за мой неожиданный, мой поспешный отъезд. Это было связано с тем, что мой покровитель (искал слово, но, по-моему, это так и называется — если я чей-то протеже, то он мой покровитель…) был в это время в Тобольске и не мог задерживаться ни на минуту. Его самолет вылетал через час, и он настоял, чтобы я летел с ним, потому что боялся, что наша связь прервется, и он уже не сможет поучаствовать в моей судьбе. Москва меня ошеломила! До сих пор я видел массу снимков и фильмов, но что она так огромна и так прекрасна, я даже не мог себе и представить! Для меня — представляешь, только для меня! — устроили экскурсию по достопримечательностям города и даже возили в Кремль! Устроился я хорошо. Условия прекрасные — шикарная квартира с четырьмя комнатами, одна из них — это целая театральная гардеробная. Есть телевизор, компьютер и разная техника! В общем, живу здесь, как у Христа за пазухой! Сразу же началась и профессиональная подготовка — мимические упражнения, пантомима для тела, голос и разное другое. Предстоит кропотливая работа, и я уверен, не за горами то время, когда ты сможешь порадоваться, глядя на мое творчество. Пока что просили тебя не беспокоить и не звать сюда, поскольку режим здесь строгий, и отклонений на личные дела не предвидится. Целую тебя, моя дорогая мамочка. Твой пусик! P. S. При первой возможности тебе снова напишу.»
Из всего, что она прочла, при всем жизнерадостном тоне письма, как-то резко и зловеще прозвучали слова «режим здесь строгий... » Беспокойное сердце матери забилось встревоженно, тем более что на конверте не было обратного адреса, а в самом письме Кеша ничего не писал о своем местe проживания. Человек, принесший ей письмо, тихо ушел, а на следующий день обезумевшая от переживаний мать, догaдавшись, где работает тот приходивший, бросилась на поиски местного ФСБ. Она нашла его, это здание, даже нашла и того человека... но когда об этом прознал директор ТобРайФСБ товарищ Кривобоков, то распорядился сразу же привести ее к себе, а у себя в кабинете строго-настрого приказал — к ним, в ФСБ, больше не являться, если не хочет, чтобы пострадала она сама, а в придачу и ее сын. А еще добавил: «Считайте, что ваш сын выполняет важное государственное задание! Вы будете гордиться своим сыном!» Последнее прозвучало почти как реквием.
Письма больше не приходили.
Когда Иннокентия привезли в Москву, то стали показывать разным начальникам в форме и без нее. Но вот он, наконец, оказался лицом к лицу с человеком, которому было поручено лично заниматься им. Тот осмотрел его со всех сторон, повглядывался в глаза, то и дело посматривая на какую-то фотографию в руке, и даже пощипал по щеке, как это иногда делают взрослые в избытке любви к ребенку. А потом, глядя ему прямо в глаза немигающим взглядом, произнес:
— Ну что, Иннокентий... ммм... Константинович... Не родись красивым, родись счастливым?!
Его действительно покатали по Москве и показали столицу, но предпочли, чтобы из автомобиля он не выходил. А он, все еще не понимая, какая судьба его ждет, и продолжая верить в сказку о всемогущем меценате, безропотно во всем подчинялся. Письмо маме он писал два раза. Одно и то же письмо… После того как написал первый раз, наставник прочитал его очень внимательно, а затем сказал:
— Придется переписать. Вот это надо убрать, здесь вот так сократить, это вообще не нужно, а здесь вот — здесь, я сказал! — напишите вот так...
Актер Спесивцев, не зная и не ведая, оказался там, где никогда не захотел бы оказаться по доброй воле ни он сам, ни кто-либо другой из обыкновенных российских граждан. Он оказался в ФСБ. Но не в знаменитом здании на Лубянке, а в строго засекреченном объекте, находившемся на некотором удалении от Москвы, в пригородной зоне. Сначала его никто не вводил в курс дела, а просто объяснили, что здесь он будет жить и оттачивать театральное мастерство. Однако не прошло и месяца, как он стал догадываться, что положение его в этом загородном особняке необычное и, можно сказать, очень особое. Например, он не встретился ни с одним из артистов, и не то чтобы известным, а ни с каким вообще, даже из таких, как он сам, кто стажировался бы там и совершенствовал бы свое искусство. Со временем он понял, что в особняке он живет один, а все другие или его обслуживают и охраняют, или приезжают туда, чтобы с ним заниматься. Ему разрешалось гулять и делать все, что заблагорассудится, но только в пределах территории, ограниченной высоким забором. Территория была немалая, на ней хватало места даже для велосипедных прогулок.
Для Спесивцева был выделен солидный штат сотрудников. Помимо охраны и обслуги, общее число которых составляло около семидесяти человек, еще тридцать высококлассных специалистов занимались его актерскими умениями и внешним видом. Среди них были специалисты по мимике и движению, тренеры по йоге и боевым искусствам, сексологи, психологи и психиатры, лингвисты, логопеды, учителя артистической речи, философы, дантисты, массажисты для тела и лица и другие.
Когда прошло полгода, и ему стало казаться, что он уже достаточно подготовлен, Иннокентий начал чаще спрашивать своего наставника, не пора ли его выпускать на сцену. Наставник нервничал и отнекивался, поскольку из Центра ему пока еще не давали отмашку приступать ко второму, самому важному этапу подготовки. В это время Сытин уже вовсю исполнял обязанности президента России, старательно меняя никчемную, безалаберную елкинскую демократию на свою демократию, правильную, управляемую. Когда новый строй созрел и уже выглядел достаточно стабильным, тогда и люди загородного особняка получили отмашку из Центра: «Начинайте!»
Наставник вызвал Иннокентия в свой кабинет и в присутствии других, еще более строгих и внушительных лиц, разъяснил главное — для чего он здесь, и что предстоит ему на втором этапе.
— Иннокентий... ммм... Константинович, сегодня мы сообщим вам очень важные подробности, связанные с вашим пребыванием здесь. До сих пор мы не могли их раскрыть, потому что они являются государственной тайной.
Начало разговора не предвещало ничего хорошего. Глазки бедного Иннокентия забегали, он почувствовал себя прижатым к стене этой неизвестной тайной, которая с каждой секундой, как огромная каменная глыба, надвигалась на него, готовая его раздавить. Ему захотелось сказать суровым государственным мужам: «А может быть, оставим, как было, ну не знал и не буду знать, мне совсем и не надо...» — но он потерял дар речи и только молчал, мигая голубыми глазками. Захотелось к маме, в Тобольск, там было надежно и не было тайн, там был любимый театр, в котором его уважали.
— …но теперь пришел этот момент, — продолжал в это время наставник, — и вы узнаете все, что необходимо. Для начала мы познакомим вас с исполняющим обязанности Президента Российской Федерации Василием Васильевичем Сытиным...
Иннокентий заволновался еще больше. Казалось, что от волнения в любой момент с ним случится обморок. Сквозь шум в голове до сознания все же доходили некоторые собственные вопросы: что за Сытин, был же Елкин?! Переворот? И зачем ему встречаться с ним? Он не знает никакого Сытина!
Бедолага не знал, что произошло в стране за то время, пока его держали здесь, на этой странной театральной практике. Он попытался выдавить из себя первую реплику:
— Да, но...
— Помолчите! Наберитесь терпения! Сейчас вам все станет ясно, — сказал наставник, и, вместо того, чтобы встать, открыть дверь и пригласить в кабинет какого-то Сытина, он вытащил из кармана фотографию и протянул ее Иннокентию.
Иннокентию показалось, что у него начинает мутиться рассудок — на фотографии был изображен он сам... в одежде, которую никогда не носил. Он догадался, что пришло время улыбнуться и дать понять всем присутствующим, что он понял шутку, понял розыгрыш и теперь сам не прочь перейти на веселую волну... Однако присутствующие в кабинете были слишком серьезны и не собирались переходить на шутливый тон.
— Мы понимаем ваше замешательство. Но на фотографии не вы, а исполняющий обязанности президента Сытин Василий Васильевич. Вы всего лишь очень похожи на него, и то не на сто процентов. А вот теперь надо сделать так, чтобы были похожи на сто. Вам придется стать его двойником!
— П-придется? — едва слышно пролепетал Иннокентий. — Почему придется? А я разве не могу отказаться?..
— Не можете!.. Нет, конечно, можете, но, — На лице наставника заходили желваки. — Это приведет к весьма нежелательным и для вас, и для нас трагическим последствиям. И потом, сами посудите, вы здесь полгода жили на полном государственном обеспечении, получали подготовку, можно сказать, высшее, даже высочайшее образование; с вами занимались специалисты мирового класса в своем деле… и как вы думаете, кто-то позволит, чтобы все эти деньги были выброшены на ветер?
— Но... я не знал...
— Да, не знали... Мы не могли вам открыть всех подробностей, проверяли вас и сказали вам, когда убедились в вашей надежности и патриотической зрелости. Теперь вы знаете! И что, желаете отказаться?
Отказываться Иннокентий не желал, потому что такой отказ был бы равносилен смелому, даже героическому поступку, но был бессмыслен, потому что об этом поступке никто и никогда бы не узнал. А кроме того, мама... ему было страшно подумать, что мама его никогда больше бы не увидела.
Он подписал все бумаги, и с этого дня стал совершенствоваться в том, что называлось быть двойником президента Сытина. Ему всего полсантиметра не хватало до роста президента, и по методике профессора Елизарова его «дотянули» до нужного роста. Специалисты по пластической хирургии с огромной лупой постоянно рассматривали кожу на его лице, руках и теле и, сравнивая ее с последними увеличенными снимками президента во всех ракурсах, «прорывали» в его коже соответствующие морщинки, «рисовали» пятна и разнообразные бледности и розовости, то и дело впрыскивая ему что-то под кожу. С голосом особенно не мучили, тем более что природные характеристики его очень совпадали, остальное доделывал логопед и творческий дар артиста Спесивцева. Голос его прослушивали на специальной аппаратуре и довели его звучание до абсолютного совпадения. Спортсмены, физиологи, диетологи серьезно занялись фигурой. Здесь нельзя было переборщить, но и недоборщить было нельзя. Ежедневно делались фотографирование профиля живота и его обмеры по пяти горизонтам, и когда фиксировались отклонения, за него брались специалисты, пока не доводили их до минимальных. Мускулатуру создали тренеры по фитнесу. Полученные с помощью инструкторов навыки борьбы помогли обеспечить необходимую стойку. Специальный человек заботился о пополнении у Иннокентия словарного запаса. Сам Спесивцев был достаточно интеллигентным человеком и не жаловался на отсутствие лексикона среднекультурного россиянина, но это как раз и мешало — его лексикон должен был совпадать именно с лексиконом Василия Васильевича, и то до такой степени, чтобы в какой-то чрезвычайной ситуации копия Василия Васильевича в карман за словом не полезла бы, а выстрелила нужным словечком своевременно и удачно. С языками работали специально и кропотливо, прежде всего с немецким, а вдруг придется срочно подменить на встрече с канцлером? Ему даже предоставили двух женщин для любви — спецагенток ФСБ, которые научили его этому делу и натренировали душу в смысле безразличия во взгляде при встрече с женщинами. В нем развилась похотливость, но в управляемых пределах, а именно к этому и стремились конструкторы образа — им было нужно добиться присутствия в его взгляде легкой сексуальной искорки.
Прошло еще полгода. Костюмы-копии, рубашки-копии, галстуки-копии, ботинки-копии и сам Сытин-копия были готовы для использования, а деятели тайной службы — довольны своим продуктом.
Спесивцева заставили просмотреть бесчисленное множество видеоматериалов, и в конце подготовки он уже досконально знал, как поведет себя Сытин в той или иной ситуации, когда должен улыбнуться, когда сдвинуть брови и держать суровый тон. Дело дошло уже до того, что, глядя на Сытина в очередном видеоролике, у него было чувство, что показывают его самого, что там где-то был он сам и лично участвовал в переговорах. Иннокентию было странно, что до сих пор его не показали Ему, ведь, наверное, Он должен и сам убедиться, что тот, кто будет Его замещать при необходимости, обязательно справится... Он так думал, но на самом деле Сытин с ним уже познакомился, и не заочно, а воочию. Это было, когда Иннокентия однажды привели в одну из комнат наставника, в которой висело огромное зеркало. Тогда в соседней комнате находился Сытин и спокойно разглядывал через это зеркало свою абсолютную копию, удивляясь уникальному сходству. Тогда же он сказал людям из ФСБ: «Надеюсь, вы знаете, почему фальшивомонетчики в Советском Союзе не делали абсолютных копий купюр, а умышленно оставляли маленькое, едва заметное несоответствие? Потому что за стопроцентное соответствие их расстреливали, а если находили хоть какой-то брак — оставляли в живых и сажали на долгий срок. Подумайте об этом…»
С помощью телевизионщиков и массовки Спесивцеву-Сытину сделали несколько бутафорных выходов, с которыми он справился без труда... но только на третий раз. А первые два раза, предполагая, что выходы были настоящими, он трепетал после неудачи в ожидании, что «товарищи» его непременно пустят в расход. После первого провала они даже устроили инсценировку а-ля император Романов, спустив его в подвал для «поиска баночки с солеными грибками», но, к его счастью, грибками все и закончилось.
Наконец наступил момент, когда сам Сытин скрепя сердце дал добро на серьезный выход Спесивцева на политическую сцену. Ради этого он одобрил установление с Соломоновыми островами дипломатических отношений, которые после «встречи в верхах в Москве» сразу же были прерваны из-за недружественных демаршей Лондона. Зато в боевых условиях был проверен псевдо-Сытин, который, по мнению самого Сытина, справился «вполне прилично».
С этого момента Иннокентий Константинович Спесивцев, которого сама судьба превратила в настоящего российского Мистера Икс, приступил к профессиональному исполнению своих обязанностей. Его по-прежнему держали в том же особняке с тем же антуражем обслуги и специалистов, которые должны были поддерживать его форму по мере естественного старения Сытина. И по-прежнему каждый день к нему приходили дерматологи с лупой и фотографией, сытинские лексикологи, политанализаторы, тренеры и все прочие. Только женщин, к его радости, ему периодически меняли, чтобы сохранить правильное состояние его мужской психики. Наставник же должен был следить, чтобы подопечный не распускался и не зазнавался, и поэтому постоянно держал его в черном теле — проводил разговоры, держал в страхе — «внушал ягненка», как выражался сам наставник, стращал подвалами, пугал расправой с матерью, если что. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год...
А мама... материнское сердце не подводит. Она давно все поняла. Особенно после того, как к ее пенсии стала приходить правительственная добавка, превышавшая в десять раз саму пенсию. Она забросила книги про кино и театр. Ее манией стал телевизор. Каждый день она ждала новостных передач, как ждет верующий выхода батюшки на амвон. Каждый раз, когда на политический помост выходил ее любимый Кеша, она его сразу узнавала, вставала перед телевизором на колени, целовала его, гладила и всегда причитала со слезами на глазах, что любит его и что молится за него.
Прошло несколько лет... Спесивцев привык к этой жизни, она даже начала ему нравиться. Он боялся самой мысли о том, что она может когда-нибудь закончиться, потому что не знал, что с ним случится после — что-то очень хорошее или что-то очень плохое. Но точно не будет того, что он имел сейчас: надежность, повседневность и, в общем-то, устроенную жизнь.
Так продолжалось очень долго — пока не наступил тот ужасный октябрь.
Сначала отовсюду стали раздаваться шепот и шушуканье, которые замолкали, как только Иннокентий приближался. Его перестали вызывать на дело. Наконец пришел тот совсем не прекрасный день, когда в кабинет наставника его вызвал не наставник, а другой незнакомый ему человек, и сказал:
— Ваш проект временно закрывается. Вам придется переехать в другое место...
Слово «временно», как ни странно, давало надежду, хотя за многие годы работы в системе Иннокентий знал, что в ФСБ нельзя верить ничему и никому. Но наивная душа всегда ищет струйку надежды и хватается за нее, как за соломинку.
Надев на него черную маску, его куда-то очень долго везли, сначала на машине, потом на поезде, потом опять на машине. Одно лишь утешало, что так долго везти из Москвы можно только ближе к его дому.
В конце концов, он оказался в тюрьме, в камере с... еще двумя «Сытиными», которые, однако, были не такими уж похожими, как он, — очевидно, с ним поработала лучшая бригада ФСБ. Встреча с ними была для Иннокентия кошмарной, чем-то вроде того, как при разговоре по скайпу человеку слышится его собственный голос, только в двадцать раз хуже. Его «коллеги» явно обвыклись и встретили Иннокентия с горькой, но иронией: «Сообразим на троих!» Вместе с ними, с тремя одинаковыми сытиными, в камере, казалось, сидела сама жестокая Судьба, злобно посмеиваясь над несчастными. А они даже не догадывались, что в соседней камере сидят трое их наставников, возмущенных и злых, как трое черных дрессировщиков, чей прекрасно подготовленный номер вдруг запретил директор цирка.