Платье

       

        Жарким летним утром, засунув руки в карманы, Гарик стоял перед зеркалом и старательно разглядывал свое отражение. Обычно зеркало показывало доброе круглое лицо со вздернутым носом и плохо поддающиеся любым видам расчесок густые светлые кудри. Но сейчас Гарик видел только непроницаемые глаза и нахмуренный лоб.
        Хмуриться было от чего.
        Милку мальчишки во дворе раньше дразнили: "Милка-цаца, полосатая матраца!"
        С чего пошло прозвище, Гарик, как и все остальные, давно забыл, да и брат Сережа запрещал так ее называть и, случалось, даже лупил за это...

        Новый Кавалер появился у Милки недавно. Приезжал на дорогой синей иномарке, нажимал на сигнал - он звонко и радостно высвистывал начало какой-то мелодии - и Милка вылетала из подъезда с такой скоростью, будто весь стояла за дверью наготове.
        Про их отношения Гарик узнал случайно.
        В секции дзюдо, куда два раза в неделю ходил Гарик, он услышал, что тетя его приятеля Марата, оказывается, жила в одном доме с Новым Кавалером. По просьбе Гарика, Марат, допрашивая тетю, выяснил, что Новому Кавалеру тридцать два года. - "Совсем зеленый" - густым басом произнесла тётя, что имеет он какой-то большой бизнес и Милка часто приходит к нему в гости.
        Марат уже неделю жил у тети и сам видел, как к Новому Кавалеру дважды приходила  Милка. В квартире Нового Кавалера тогда выключали свет, заводили музыку, а подсматривать сверху, с теткиного балкона Марату было стыдно.
       - Да плюнь ты на все это! - посоветовал Гарику Марат. - И брату так и напиши...

       Но написать об этом брату, конечно, было бы трусостью. Это было больным местом Гарика. Гарик  хотя бы по разу дрался со всеми мальчишками во дворе, восемь месяцев занимался в секции дзюдо, но все равно оставался отчаянным, безнадежным трусом. Каждый раз у него начинало колотиться сердце, закладывало уши и возникало смутное ощущение возможной своей гибели. Это ощущение засело в нем давно, с детства, когда он тонул в реке. Ощущение нехватки воздуха и мутной, заливающей глаза и рот воды.
       Тогда, на даче, шестилетний Гарик пошел на речку с соседскими ребятишками. В теплой воде они долго плескались у берега, а потом Гарик наступил на скользкий камень, упал на спину и начал тонуть, беспомощно шлепая руками и пытаясь зацепить пятками илистое дно. Кудрявая голова его все время уходила под воду, пока не появилось над нею лицо Сережи, и Гарик почувствовал, как руки брата обхватили его под мышками.
        В сумерках шли они домой и брат почему-то держал его за мокрые волосы и шмыгал носом, Они прокрались в комнату, легли на кровать, а матери ничего не сказали.
        С тех пор была у них с братом мужская дружба, сложные свои дела решали сами, без матери  и  все шло более или менее хорошо, пока брат не влюбился в Милку...

        Через год Сережа ушел служить в армию. Письма он него приходили часто и Гарик радовался, что они были спокойные и самостоятельные. Ведь, когда он встречался с Милкой, у брата появилось столько слабых мест, часто бывал он таким несчастным и беспомощным, что Гарик, нервничая сам, то жалел его, то неумело пытался отвлечь. Часто Гарик чувствовал себя старше и разумнее брата, но от Милкиных выходок они страдали оба одинаково.
        С того дня, когда брата провожали в армию и, Милка, никого не стесняясь, долго плакала, размазывая слезы худыми пальцами по лицу, Гарик стал относиться к ней лучше, но письмо, полученное от Сережи, разбудило прежнюю неприязнь. Брат просил узнать, правда  ли, что Мила выходит замуж, поскольку узнавать у приятелей ему было стыдно, а сама она об этом не писала, как не писала ни о чем другом.
        Она не писала уже три месяца, и  Сережа, положившись на ее обещание ждать, не придал этому значения, оправдывая молчание сессией, летом, растягивая оправдания, чтобы в них втиснуть недели и месяцы ожидания. В конце концов ему сообщил кто-то о предстоящем ее замужестве и он, собрав надежду, не поверил. Но через несколько дней отправил Гарику письмо...

        Последние два дня Гарик не ходил в школу. Утром, как обычно, он умывался, завтракал, собирал портфель, выходил из дома. Но, спрятавшись за старым тополем в углу двора, дожидался, пока мать не уйдет на работу и возвращался обратно. Ему нужно было подумать, а думать об этом в школе он не мог. Два дня от смотрел в окно и, увидев Милку, говорил себе: "Думай". Он обедал, читал в шестой раз "Три мушкетера", смотрел по телевизору футбол, но все время думал об этом...

        Первая его реакция, как он сам понимал теперь, была детской и ни к чему не привела. Они с Маратом подговорили мальчишек помладше и терпеливо сели в засаду в палисаднике старухи Сомовой. Пока они честно делились жевательной резинкой, подъехала синяя иномарка и из нее упруго выскочил Новый Кавалер. Он открыл переднюю дверцу машины, сначала появилась Милкина нога, а затем сама Милка.               
         В этот момент затянул задыхающийся от смеха фальцет: "Милка-цаца..." и  мальчишечий хор громко грянул "полосатая матраца". А дальше дважды радостно, как солдаты на плацу: "Не подружка, а болотная лягушка!" И несколько сияющих лиц высунулось из-за кустов.
        Но Милка только вздернула голову, сказала стеклянным голоском: "Глупые мальчишки" и, взяв Кавалера под руку, скрылась в подъезде...

        За день до свадьбы, когда Гарик, скрестив ноги, сидел на подоконнике и ловил огрызком зеркала солнечный зайчик, чтобы направить его вниз, на нос вредной старухи Сомовой по прозвищу "Щука", во двор вошли Милка и ее мать. Милка с гордым и счастливым видом несла большую коробку, а мать остановилась возле балерины Леночки, развешивающей на бельевой веревке шарстяные носки и, радостно выкатив глаза, заговорила:
        - Леночка, вы не представляете, какое мы достали платье! Итальянское платье - снизу голубой шифон, а сверху парча. Это такая прелесть! Я заплатила, - она понизила голос и прошептала сумму, - но платье того стоит, ведь мы отдаем Милочку в такую семью! Разве мне что-нибудь жалко для дочери!... А какая у нее на свадьбе будет шляпка! Ну боже мой, Леночка, это же такая шляпка!...
         Шляпку Гарик и сам увидел, когда со старого тополя подглядывал в Милкино окно. Одетая в королевское итальянское свадебное платье, она примеряла перед зеркалом белую шляпку с вуалью.
         И  тут Гарик понял, что план у него созрел...
         Пройти по карнизу третьего этажа до Милкиного окна было страшно, и, обдумывая детали, Гарик сообразил, что с платьем и шляпкой он не сможет  по узкому карнизу вернуться обратно...

         Ночь была безлунная, и Гарик, с трудом вскарабкавшись на карниз, почти ничего не видел. Вдавившись телом в нагретую за день шершавую стену, он вдруг почувствовал, как у него закладывает уши, и ему показалось, что он никогда не осилит эти бесконечные три метра до открытого настежь окна.          
         - Сережа, - прошептал Гарик и прошел эти три метра.
         - Сережа, - повторил он и тихо слез на пол Милкиной комнаты.          
         " Сережа", - уверенно подумал Гарик, нащупав королевское итальянское платье и шляпку с вуалью.
         Он сунул руку в карман, вытащил большой стеклянный пузырек, отвернул крышку и почувствовал резкий запах туши...

         В ту ночь Гарик спал спокойно и снились ему медленные птицы. Они летели над каким-то средневековым городом.
         "Вероятно, из учебника истории", - подумал Гарик во сне.
         По мощеной камнем улице проехали конные воины, на площади беззвучно кипел базар. В синем небе вместе с птицами парил мальчик и никого в городе это не удивляло.
         Потом город исчез, только мальчик парил под облаками,  неподвижный и легкий, и под ним еще долго проплывали деревеньки, дороги, маленькие речки и зеленые луга...

         Гарик проснулся от резкого непрерывного воя машин и, сквозь слепящее утреннее солнце, высунулся в окно. Во дворе уныло и страшно ревели три белые машины и к ним сквозь толпу радостно-любопытных соседских глаз шла в летящем белом платье Милка с букетом цветов в руках.
         - Почему! Почему! - прошептал Гарик, и понесся сломя голову во двор. На бегу он никак не мог сообразить, почему Милка в белом платье, почему машины, люди, когда он, Гарик, точно знал, что ничего не будет, свадьбу отменят и скоро вернется Сережа, ведь он, Гарик, все точно рассчитал...

         Милка сидела на заднем сиденье, нервно теребила поясок на платье,в страшной спешке купленном утром матерью, и с досадой щурилась на солнечные блики, плящущие на чистых стеклах автомобиля, от которых на глаза то и дело набегали радужные капли.               
         Ее ясность и правота во всем, восторженно-уважительное отношение к жениху, завистливые поздравления знакомых, хлопоты и радостная напряженность последних дней - все это вдруг пропало и странная история с дорогим итальянским платьем и шляпкой, залитыми тушью неожиданно открыла в ней ощущение какой-то своей неправоты, неубедительности и безнадежности того, что она делает.
         "Все пропало" - подумала Милка. -"Мне даже не интересно, кто испортил платье", - и проглотила горькую слезу.
         Но за ней пришла другая и принесла с собой лицо Сережи. Лицо это, сначала расплывчатое и мутное, стало четким и резким и с бешеной скоростью летело ей навстречу. Мгновенно она увидела знакомый смуглый лоб, твердые губы, веснушки на переносице, широко раскрытые, полные ужаса блестящие глаза.
         Вдруг ее толкнуло вперед, в резкий визг тормозов, в брань шофера, слева от машины возле самых колес она отметила белого, как мел, Гарика и, как будто со стороны, услышала свой срываюшийся крик:
         - Поехали!!!

                Рисунок Анны Ходыревской